Стая воронов

– Не дай им схватить меня, большой косматый варвар, – сказала Этайн. Она нагнулась и обняла огромного волкодава за шею. Конан заскулил. – А если схватят, то не дай им меня удержать.

Три рваных вздоха, чтобы не лишиться храбрости – которой и так не осталось – и Этайн их окликнула. Она не стала тратить время на саксонский и латынь, а вместо этого, по примеру слепой Мэйв, позвала на датском:

– Я не причиню вам зла, славные сыны Эриу! Я лишь бедное дитя Христово!

Они вдруг вздрогнули, и Этайн решила, что они ее понимают. К их чести, мужчины не выглядели испуганными. Они и так знали, что в кустах кто-то есть, и, кажется, ее голос – голос человека – их немного успокоил.

Но они все равно недовольно перебросились парой фраз на гаэльском. Наконец сребробородый резким жестом велел другим молчать и ответил на датском:

– Дитя Христово, да? Покажись, и мы убедимся, что ты не хочешь нам дурного.

– Тогда поклянитесь мощами Святого Патрика, что и сами не обидите меня.

– Клянусь, – ответил старший.

– И все же твои товарищи не опустили оружия.

Старый ирландец со спутанной бородой прорычал что-то на гаэльском через плечо и отнял руку от рукояти топора. Второй, кажется, на несколько лет его младше и со следами оспы на лице, воткнул копье в землю острием вниз. А третий гаэл, самый молодой – корноухий, высокий и широкий в плечах, как все даны, – поначалу и не думал вложить в ножны меч, который сжимал в покрытой шрамами руке. И лишь когда старшие велели ему, он неохотно подчинился, но все равно держал руку рядом с плетенным из проволоки и кожи поясом. Его спутники вновь повернулись к Этайн.

– Видишь? Даю тебе слово! А теперь покажись!

Этайн перекрестилась… и встала. Она выбралась из кустов и пошла на свет, при каждом шаге бряцая костяными амулетами на сумке Гримнира. Мужчины недоверчиво уставились на нее. По их глазам Этайн поняла, что они ожидали увидеть в ночи кого-то страшного, дикого. Но худенькую девчушку? Она была точь-в-точь как их оставшиеся дома дочери – не считая сакса в ножнах, висевшего у ее бедра. Подойдя ближе к костру, Этайн убрала руку с клинка.

– Христос милосердный! – воскликнул рябой. – Не похожа она на твоего сраного оборотня, а, Бран?

– Нет, – проворчал сребробородый, которого назвали Браном. Он нахмурил брови, потряс головой и посмотрел Этайн за спину, словно настоящая угроза крылась где-то во тьме, за пляшущими красными бликами.

Мужчина с оспинами на лице смерил ее взглядом.

– Что ты делаешь одна на дороге, девочка? Потерялась?

– Нет, – ответила Этайн и перевела взгляд на Брана. – Вы служите королю Бриану?

– Пока нет, – отозвался тот.

Этайн заметила, что ирландец с изуродованными ушами – в котором ей виделось сильное сходство с рябым – медленно подходит все ближе. Этайн вздрогнула. В его глазах она прочла ту же низкую похоть, что и у горбатого дверга Нали. Он облизал губы и что-то пробормотал на гаэльском, из-за чего Бран гневно рыкнул на него:

– Довольно!

– Это с меня довольно, старик! – выплюнул тот. – Может, твои бесполезные яйца и отсохли, а мои – нет! Все же честно, да, па?

Этайн подобралась; хоть ее ум и сковывало страхом, вызывая в памяти сцены насилия и жестокости, она все равно не двинулась с места и встретилась взглядом с каждым из мужчин. В ее голубых глазах застыл лед голубого зимнего неба. Когда она открыла рот, в голосе зазвенела сталь:

– Я не чья-то собственность. А если хотите взять меня силой… что ж, тогда лучше вам быть в ладах с Господом, – она легонько коснулась рукояти меча Гримнира. Клинок привлек их внимание – как и свернутая кольчуга, пожелтевшие костяшки пальцев и длинноволосые скальпы на ее потрепанной сумке. Она увидела на лице Брана сомнение – оно же отразилось и в серых глазах мужчины со шрамами от оспы. Но третий гаэл, тот, что с подрезанными ушами, лишь насмешливо поднял руки, будто собираясь сдаться.

– Хорошая речь, девочка, – сказал он. – Но лучше бы тебе отдать этот ножик мне. Не то еще порежешься.

Он сделал шаг к Этайн, затем еще. На третьем он скривил губы в злобной улыбке…

И широко распахнул от страха рот, услышав из чащи громогласный низкий вой. Не успел он схватиться за рукоять меча, как бросившийся из темноты волкодав Конан повалил его на землю. Человек и собака покатились по заросшей травой поляне, сплетясь в кричащий и рычащий узел. Тоже закричав, рябой потянулся к копью… но так его и не коснулся.

Ясеневое древко выскользнуло и, лишившись опоры, со стуком упало на землю; выпучив широко раскрытые глаза, рябой посмотрел на холодное украшенное рунами лезвие, которое Этайн со знанием дела приставила к его горлу – хотя сама она даже не помнила, когда успела достать его из ножен. Бран лишь наблюдал за ними, держась в стороне.

– Конан, – позвала Этайн, не выдав голосом обуявших ее чувств. Не дрогнула даже ее рука. Куда делась женщина, еще две недели назад умолявшая Бога вступиться за нее на дороге к Роскилле? Этайн надеялась, что она канула в небытие. – Не убивай его, косматый ты варвар.

Конан отпрянул от упавшего мужчины – тот сыпал проклятиями и пытался дотянуться до рукояти меча, запутавшегося в его плаще. Ему было плевать, что с ним ничего не случилось; его гордость была уязвлена, и искупить его страдания можно было только кровью.

– Христос милосердный! Грязная шлюха! Убейте уже, кто-нибудь, эту тварь! Бран! Держи ее! Я…

Не дав ему договорить или даже нащупать в негодной одежке рукоять меча, Бран подошел к нему и резко пнул его в висок; недостаточно сильно, чтобы изувечить, но в самый раз, чтобы тот лишился сознания. Суровый взгляд, которым он наградил Этайн, предупреждал и ее не делать глупостей.

– Это твой сын? – спросила она. Рябой осторожно кивнул, стараясь не порезаться. – Я говорила, что не желаю вам зла. И не желаю теперь. Но если он попытается тронуть меня хоть пальцем, клянусь, у него не будет шанса раскаяться. Это понятно?

– Я… я п-понял, девочка, – ответил рябой.

– Да, тебя никто не тронет, – сказал Бран. – За это я ручаюсь.

Этайн отступила и осторожно убрала сакс Гримнира в ножны. Конан подошел и, сев у ее ног, вывалил язык. Хотя ее рука легла волкодаву на затылок, Этайн не спускала глаз со сребробородого старика.

– Ты Бран?

Он кивнул.

– Бран из рода И Гаррхонов. Когда-то я служил Маэл Морде, но это время прошло. Это Руэ Мор из рода Уа Фейеле, а то его жалкий ублюдок с обкромсанными топором ушами, Дунлан мак Руад.


– Меня зовут Этайн, – ответила она. – И мне нужна твоя помощь, Бран из рода И Гаррхонов.





Глава 15




Над медными курильницами клубился фимиам, притаившаяся в тени балкона Кормлада наблюдала сквозь кольца дыма за скрючившимся над гадальным столом Бьярки. Тот не замечал слежки – он застыл, будто вырезанный из китовой кости и хрящей кенотаф. Он так и сидел с самого заката, бормоча заклинания на гортанном языке, его свирепый ум целиком приковывала к себе покрытая рунами чаша с плескавшей в ней черной водой Лиффи. Минуты собирались в часы, а Кормлада все смотрела; смотрела, как над склоненной головой Бьярки вырисовываются из густого дыма завораживающие образы – призрачные зубчатые пики гор с единственной вершиной, открытой всем ветрам…

Вздрогнув, она вдруг поняла, что знает ее: Каррай Ду.

– Ничего! – Бьярки вскочил и перевернул гадальный стол. Древняя чаша из потемневшего от сажи алебастра упала на пол и рассыпалась на осколки, словно стекло. На звук из тени вышел Драугр: он свирепо сверкал глазами и сжимал в руке топор.

– Не могу его найти! – рыкнул Бьярки. – Что-то прячет его от моих чар! Руны, кишки, сейдхьял… все без толку!

Драугр в ответ лишь пожал плечами.

– И что? Почему ты вообще тратишь время на колдовство?

Полудан покосился на сурового тэна так, словно тот сошел с ума.

– Почему? Да потому, что он мне как кость в горле, вот почему!

Бьярки пнул обломки гадального стола; под его ногами захрустели осколки чаши – он с проклятиями принялся мерить балкон шагами, словно запертый в клетке лев. Вскоре он сумел взять себя в руки.

– У римлян была легенда о могучем воине, которого мать окунула в воды реки подземного мира, даровав ему защиту от меча и стрелы – не считая одного пятака на пятке, не больше бабского пальца величиной. Этот воин бросил вызов самой смерти. И он бы высоко поднялся, не скажи один завистливый божок об этой слабости его врагам. Планам этого воина положила конец отравленная стрела, – Бьярки остановился и потряс кулаком. – Этот ублюдок – этот поганый вероломный нидинг, который дышит мне в спину еще со времен Хротгара, – он стрела, которую выпустил в меня сам Злокозненный! Но ты прав. Там, где бесполезны чары, поможет смекалка. Его собратьям по вкусу дикие места. Снаряди конные отряды на пустоши Куалу. Пусть обыщут все вплоть до Ренельских низин…

– Нет, – прервал его Драугр – Кормлада подумала, что лишь он из всех живущих может перечить Полудану. – Не делай ничего. Строй планы и готовь ловушки для битвы, которая одарит тебя короной мак Кеннетига.

– Мне что, ждать, пока эта стрела меня пронзит? Ждать ее ядовитого укуса?

– Нет – точить клинок и выжидать. Скрелинг придет. И у тебя, в отличие от хваленого римского воина, будет щит, который убережет тебя от стрелы.

Полудан насмешливо фыркнул.

– Хочешь сделать из меня приманку? Так не пойдет, Драугр. К тому же, что, если он присоединится к Мунстеру? Он может стать могучим союзником…

Кормлада услышала достаточно. Она выскользнула с балкона и поднялась на вершину башни Кварана. По холодным ступеням зашуршал край ее парчовой ночной рубахи.

Каррай Ду. Она нахмурилась. В последний раз она была там еще девчонкой – в ту ночь, когда мать приняла ее в культ Морриган, богини, которой служили все женщины в ее роду, – но помнила все до последней детали. Бьярки попросту потонул в густом дыме и не увидел в нем ветряного горного пика; не углядел его, несмотря на все свое искусство. Каррай Ду, логово Нехтана. Должно быть, он у Туат, вот почему Бьярки не видит своего фомора…

Дублинская ведьма встала посреди своих роскошных покоев и вытянула руку. Сидевший на подоконнике открытого окна Круах крикнул, приветствуя ее. Птица расправила крылья, царапнув когтями по камню, ворон поднялся в воздух и осторожно опустился на протянутую руку. Склонил голову. В глубоких черных глазах горело древнее загадочное пламя.

– Круах, любовь моя, отведи меня к Нехтану. Отведи на Каррай Ду. Мне нужно самой с ним поговорить. Нужно увидеть это существо своими глазами.

Огромный ворон помедлил, пристально всматриваясь в хозяйку; взгляд был на редкость оценивающий, как у привратника, размышляющего, стоит ли пускать в свои владения какого-то босоногого бродягу. А затем Круах издал странный мелодичный звук, словно заиграла сама по себе флейта. Трель вылетела в окно. Еще не стихло эхо, как в башню влетела дюжина мелких птиц. Вороны, грачи, вороны-падальщицы и сороки; дюжины, сотни – их крики и хриплое карканье слились в разрозненный шум. Круах взлетел, и от взмаха его крыльев разметались волосы Кормлады.

Ее окружили птицы – черная стена перьев, темный вихрь; и чем они были ближе, тем плотнее эта вытканная из самой ночи вуаль скрывала от нее покои. Дублинская ведьма зажмурилась…

…и поняла, что оказалась в другом месте. Исчез знакомый запах дорогих благовоний, теплого дерева и воска, сырого камня и пыли; вместо них она чуяла папоротник и вереск, гниющую осоку, торф… и что-то еще, что-то резкое и терпкое, как вонь загнанного зверя. Исчезли ковры под ногами, испарилось чувство защищенности. Темная вуаль вокруг нее распалась, и Кормлада открыла глаза: она стояла на краю пика Каррай Ду. В небе сияли звезды; внизу протянулись густые леса, ветви дубов и сосен шелестели на легком ветру – а за ними раскинулись Дублинская равнина и полуостров Хоут. Но стоило ей обернуться и взглянуть на древний стоячий камень, Камень Бруль, кто-то протянул к ней из темноты бледную руку и схватил ее за горло. Он не давил, а только удерживал ее на месте – но стоило лишь чуть подтолкнуть, и она сорвалась бы вниз, навстречу неизбежной гибели.

Но ей хватило духу не дрогнуть.

– Дочь Мурхады, – прошептал ей на ухо мрачный голос. – Зачем ты здесь? Разве я звал тебя? Говори тише.

– Нет, Нехтан, – прошептала она. – Я пришла по своей воле.

Ее развернули, и Кормлада посмотрела схватившему ее созданию в лицо.

Нехтан был на голову выше ее, но худ, как щепка; на нем серебрилась кольчужная безрукавка из наползающих друг на друга чешуек, мастерски вырезанных в форме вороньих перьев. Под ней сиял лунным светом потертый шелк. В полупрозрачной коже Нехтана, его светлых волосах и впавших щеках Кормладе виделось сходство с ее матерью – ведь оба они были выношены в одном чреве. Но если глаза ее матери были темны, словно ночная бездна, то глубокие, с прожилками глаза Нехтана цвели зеленью древних дубовых листьев и сияли дивным светом Иномирья.

Они приковали ее к земле. В их изумрудных глубинах ясно читалось: если она посмеет солгать, ее жизнь оборвется немедленно.

– Что ты здесь делаешь?

– Ищу фомора.

– Зачем?

– Хочу посмотреть на него своими глазами.