Столкновение

 * * *



ПРОЛОГ




— Дайм! Уходи по левому логу! Дайм!

— Не спеши, Нарси, у меня для наших псоглавых друзей есть пара приятных сюрпризов. Не могу я их оставить без подарка! — Дайм скинул с плеч дорожную суму, одним движением развязал тесемки. — Сейчас-сейчас… будет вам пыль горь-травы в глотку…

— Дайм, не время! Уходим, нам надо сбить их со следа Грона! — Рядом с роющимся в суме мужчиной остановилась высокая белокурая девушка. Ночное светило яркими серебристыми блестками играло в ее волосах.

— Надень капюшон! — рыкнул Дайм. — Не отсвечивай.

— Дайм!

— Помолчи!

Наконец он извлек из горловины заплечной сумы искомое. Объект судорожных поисков представлял из себя небольшой глиняный горшок с два кулака размером. Отойдя в сторонку, Дайм, с маниакальной улыбкой на устах, глядя на которую, любой здравомыслящий человек предпочтет держаться от улыбающегося подальше, а лучше — за линией горизонта, прикопал горшок в землю.

— Та-ак, теперь фитиль… Нарси, дай табачный порошок.

— Зачем?

— Надо! — Забрав у напарницы горсть толченного в пыль табака, Дайм щедрой рукой раскидал его на тропе чуть ниже установленной в кустах бомбы. — Бежим, фитиль тлеет шесть-семь минут…

— Что ты…

— Шевели ногами, Нарси! Ветер дует на нас: если мы не уберемся как можно дальше, то нас накроет облако яда, и богиня Салли распахнет нам врата чертогов, — задыхаясь от быстрого бега и морщась от бьющих по лицу веток, проговорил Дайм.

Добежав до крутого косогора, пара беглецов на мгновение остановилась. Мужчина сбросил капюшон, прислушиваясь к многочисленным перелаям, доносившимся со стороны скрывающейся внизу тропы. Псаны взяли след, и теперь их альфы погнали загонщиков вверх, за людьми.

— Шевелись! — Дайм подсадил девушку. Та, хватаясь руками за толстые корни, торчащие из земли, споро полезла наверх. Подпрыгнув, Дайм, ухватил свисающий конец брошенной ему веревки и моментально оказался рядом с Нарси. — На перевал! К южному проходу! Бегом!

Ба-бах!

— Попались! Гурговы выродки! — радостно крякнул мужчина. Истошный вой умирающих псанов живительным бальзамом изливался на душу минера. Через минуту завывания стихли, вместо них до людских ушей донесся рык разъяренных преследователей. — Теперь они пойдут только за нами. Грон может не беспокоиться. Считай, что семена и кровь-трава доставлены князю.

— Что было в горшке?

— Огненное зелье, перетертый корень лердана и порошок из ягод вороньего глаза. Только не говори, что за эту отраву без суда отрубают голову и тебе жалко псоглавых. Я бы их всех, своими руками… Всех, до последнего щенка! — сорвался на крик Дайм.

Нарси повернулась к напарнику и отшатнулась от горящих ненавистью глаз. Попади под этот взор кто-нибудь из псанов, он бы сгорел на месте. Настолько всепоглощающим было чувство, испытываемое мужчиной.

— Я тебя понимаю и не собираюсь осуждать, — сказала девушка, — я бы сама… — Ее пальцы судорожно сжались в маленькие кулачки. — Я убила десяток этих тварей и жалею, что мне не суждено убить еще десять.

— Ничего, сребровласка, мы добыли траву и семена. Знахари князя приготовят отвар и покончат с мором. Мы умрем не зря. — Дайм остановился. Зоркий взгляд мужчины успел заметить, как в предрассветном сумраке несколько блеклых теней с большими заплечными сумами перемахнули гребень перевала за спинами псанов, что гнались за отвлекающей группой. Дело сделано, Грон и его люди оторвались от преследования, теперь их не заполюют. Половина дневного перехода — и начнутся земли людей, где экспедицию ожидают княжеские сотни, которые смогут дать отпор обнаглевшим псоглавым выродкам. — Осторожно. Дальше начинаются осыпи. Не хотелось бы зазря ноги переломать.

— Дайм, ложись!

Над головами парочки, плюясь искрами, пролетел огненный шар. Псаны задействовали тяжелую артиллерию — шаманов. Шар взорвался на осыпи, породив обвал, который отрезал беглецов от южного прохода через перевал. Преследователи купились на устроенное представление и решили, что главная группа людей играет роль отвлечения, а шустрая пара и есть переносчики семян кровь-травы — лекарства от смертельного мора, постигшего людские княжества.

— Гурговы твари! — в сердцах выругалась Нарси. — Они уже на тропе.

— Лезем вверх, на уступ, — ответил Дайм, разглядывая десятки согбенных фигур, выползающих на горную тропу из-за кромки косогора. — Рассвет… Как некстати.

Псаны внизу радостно завыли и залаяли, разглядев в первых лучах дневного светила две человеческие фигурки, упорно карабкающиеся вверх по крутому горному склону. Шаманы, встав в два круга, затянули рыкающие речитативы. В центре рыкающих хороводов родились сгустки пламени, с каждой секундой рукотворный огонь становился ярче и насыщенней, земля под ним почернела.

«Вот и все, — подумал Дайм, — живыми нас не выпустят…»

«Тра-та-та-та!» — раздалось с уступа. Мгновение спустя к звонкому металлическому тарахтению присоединились гулкие хлопки. На тропе разверзся ад… Ошарашенным беглецам показалось, будто гигантские воины с силой втыкают и выдергивают из земли исполинские копья. Псанов разрывало в клочья. Огненный шторм за секунду смел десятки преследователей, тропа перестала существовать. Оставшиеся в живых псоглавые воины, воя от страха, громадными скачками неслись вниз. Многие не удерживались на крутизне, спотыкались, и к подножию гребня скатывались уже мешки с костями. Спрятавшимся в лесу повезло немногим больше — они прожили чуть дольше, чем их собратья на горной тропе. Окружающее пространство наполнил противный резкий свист, и невидимые исполинские копья перепахали рощи под горой.

Дайм и Нарси, чтобы не сорваться вниз от возникшей тряски и не угодить под сыплющиеся сверху камни, всеми клеточками прижимались к холодному граниту. Через несколько минут свист утих, а к беглецам опустились веревочные лестницы. Напарники недоуменно посмотрели друг на друга, выбирать не приходилось. Кто бы ни помог им, он обладал невиданным могуществом. Кем надо быть, чтобы сотворить такую магию? В голову мужчине и женщине пришли одинаковые мысли: враг врага может оказаться другом; по крайней мере, они очень надеялись на подобный расклад.

Подъем с помощью лестниц был несравненно легче, чем медленное карабканье по острым камням. Беглецы одновременно достигли края уступа. Нарси подняла голову вверх и столкнулась взглядом с широкоплечим седовласым человеком в странной одежде зеленого лиственного цвета с черно-коричневыми пятнами и полосками. Серо-голубые глаза нежданного спасителя пробежались по фигуре девушки, отмечая и мужского покроя одежду, и лук за спиной, и походную заплечную сумку, и общий изможденный вид беглянки. Сильные руки с мозолистыми ладонями помогли ей перемахнуть через край. Второй человек в странной одежде помог Дайму. От увиденной картины беглецы застыли в шоке. Весь уступ был заставлен странными домами на колесах и урчащими железными чудовищами, от которых противно пахло сгоревшим земляным маслом. Между домами и железными агрегатами сновали десятки людей, многие из них таскали непонятного назначения заскорузлые деревянно-металлические дубины с торчащими вбок рукоятками. Но самое странное было не в домах и чудовищах, а в том, что на скале за уступом распахнулось громадное окно, за которым угадывался бескрайний лес…






Часть первая

РОСТОК




Россия. Дальний Восток, пос. Таежный

Вадим




Достав из короба последний груздь, Вадим очистил его от налипшей листвы и мелких щепочек, придирчиво осмотрел и уложил в чан. Маловато будет. Если так пойдет и дальше, то придется расстаться с планами по засолке пяти бочек грибов. Мало того что год не блещет урожаем, еще и нога подводит в самый неподходящий момент. Парень сунул в чан шланг, залив дары природы колодезной водой, и приготовил гнет. Хорошо, что два года назад он настоял на своем и установил в колодце глубинный насос. Дед для порядка побухтел пару дней, потом смирился и одобрил инициативу внука. Как тут не одобрить, когда недоросль убивался половину лета: выкопал глубокую траншею, уложил трубы и провел воду в дом. Тут хочешь не хочешь — одобришь. Не переть же супротив Полины, она баба боевая: упрет руки в боки, встанет на своем, и танком ее не сдвинешь. С другой стороны, ежели затеяли ремонт по полной программе, то, стал быть, надо его до конца доводить.

Залив грибы и придавив их крышкой с уложенным на нее громадным булыжником, Вадим проковылял к щитку и отключил насос. Нет больше ни бабы Поли, ни деда Миши. Жили они долго и счастливо и умерли в один день, точнее — в одну ночь. Пять лет назад, когда он с дедом ездил на каникулы к матери в Хабаровск, тот, мечтательно прикрыв глаза, обмолвился, что хочет умереть с газеткой в руках, сидя на унитазе. Чтобы тихо, спокойно, не страдая от старческих болячек и не мучая родных…

Вадим тогда жестоко обиделся на старика и на мать. На деда — за то, что тот собрался умирать, на мать — что слушала его разглагольствования и не одернула. Он потом два дня с ними не разговаривал. Нет, Вадим знал о том, что люди умирают. Старики в поселке что-то больно часто повадились отходить в мир иной. Но дед! Умирать он собрался… А внуку что делать? Куда топать? Матери и сводному младшему брату он даром не нужен. Отчиму — тем более. Тот и слыхом не слыхивал, что у жены есть ребенок не от него, пока дед однажды не заявился погостить на пару дней к дочке. Скандал был знатный…

Вадим до восьми лет искренне считал стариков своими родителями, мать-кукушка до этого времени ни разу не отметилась в жизни сына. Хотя один раз отметилась — родила. Баба Поля часто сокрушалась, что слишком баловала непутевую дочь в детстве, прощала, когда следовало наддать ремнем, вот и выросло из Натальи не пойми что. Так всегда бывает, если в голове гуляет ветер — из пятой точки мозги в нее не вложишь. Воспитывать следует, когда ребенок помещается поперек кровати, а не тогда, когда он и вдоль не влазит. Упустила она дочь, упустила. Троих сыновей вырастила, а дочь не смогла. Не вложила разум в непутевую голову. Уехав в город, поступать в институт, Наталья пустилась во все тяжкие, нагуляв на втором курсе ребенка. Предполагаемый папашка, узнав о беременности подруги, моментально исчез за горизонтом, бросив ее наедине с растущим животом. Наталья недолго горевала, решив вопрос кардинально. Зачем самой мучиться, менять пеленки, ночей не спать, если есть родители? Ей надо личную жизнь устраивать…

На пятом курсе она удачно выскочила замуж за сына какого-то нового русского. Молодожены получили в виде свадебного подарка тур по Европам, японский джип и магазин. Магазин принес проблемы с «крышей», но свекор помог и тут, разрулил острые вопросы. Наталья быстро освоилась в роли хозяйки, держа в ежовых рукавицах и мужа, и бизнес. Рожать она не думала, но уступила просьбе свекра, мечтавшего о внуке. Антон был долгожданным ребенком, став баловнем и любимцем семьи. А Вадим? А что Вадим — так, с боку припека, ошибка молодости. Денег и есть не просит, на шее не сидит, старики с ним справляются — и ладно. Одним словом — отрезанный ломоть. В свидетельстве о рождении, в графе «отец» у него зиял жирный прочерк, отчество он получил в честь деда, ставшего ему и отцом и дедом в одном лице. Вадим Михайлович Белов — звучит гордо!

Так получилось, что, кроме стариков, никому он был не нужен. Детство и юность Вадим провел в тайге. Сначала дед водил его по грибным и ягодным местам, а когда ему исполнилось десять лет, стал ходить за грибами сам. Михаил Пантелеевич не уставал повторять, что в тайге с голоду умрет только ленивый. Лес прокормит, обует, оденет, надо только знать, что и где взять. В советские времена в Таежном были мощный лесхоз и пчелосовхоз. Люди зарабатывали приличные деньги, лес и дикоросы шли на экспорт, никого в поселке не удивляла импортная бытовая техника. Мед на пасеках уходил моментально, заготконторы выстраивались в очередь. Куда что делось в девяностых?.. Первым развалился пчелосовхоз, «полосатые мухи» оказались никому не нужны, пасеки в мановение ока стали нерентабельны, заготовители забыли дорогу в поселок. Имущество совхоза тихой сапой растащили по домам. Под эту марку дед приобрел пару медогонок, деревообрабатывающий станок и установку для стяжки бочек. Оплатой послужила четвертьведерная бутыль чистейшего первача. Лесхоз агонизировал дольше. Но и его постигла печальная участь. Из всех производственных мощностей уцелела лесопилка, перекочевавшая в собственность бывшего директора лесхоза. Люди, оставшись без работы, подались в города, многие спились. Из крепкого поселка Таежный превратился в вымирающую деревню. В девяносто восьмом закрыли больницу, переформировав ее в фельдшерский пункт. Благо школу отстояли, но дамоклов меч постоянно висел и над ней. Отдел образования, обеспокоенный наполнением классов и возрастом преподавателей, грозился закрыть школу, а учеников перенаправить в Благодатное, но отсутствие автотранспорта и мест в интернате заставляли чиновников повременить с закрытием.

Дед осуждающе смотрел на спившихся сельчан, приговаривая, что так опуститься могут только слабые духом и ни к чему не годные люди. Лес набит деньгами — приложи усилие, и они перекочуют в твой карман. Зверь, грибы, орехи, голубица, жимолость, калина, лимонник, брусника, женьшень, березовые веники, на худой конец. На рынке килограмм соленых груздей стоит от пятисот до шестисот рублей; особо не напрягаясь, те же грибы можно продать торгашам за триста целковых кило, причем они сами приедут в поселок, погрузят товар и спасибо скажут, никаких тебе транспортных расходов. Те же груздь и волнушку влет разбирают хозяева расплодившихся ресторанов. Отдельной статьей проходят мед и кедровый орех — чем не источник дохода? Если с орехом сложнее, урожай у него раз в четыре года, то «мухи» каждый год жужжат. Липы и бархата в округе полно, надо руки, растущие из правильного места, и терпение иметь, да товар подать красиво. Чтобы последнее утверждение стало былью, а не мифом, Михаил Пантелеевич сам мастерил деревянные бочонки на три, пять и десять литров — зима длинная, есть чем заняться. Мед заливался в бочонки, приобретая тот самый товарный вид, после чего сплавлялся в город. Хозяева одной торговой точки, с которыми скентовался шебутной старик, клюнули на оригинальную тару и недорогую закупочную стоимость товара. Да, бывало, они задерживали выплаты на пару-тройку месяцев, медок и грибы раскупали не сразу, но свою маржу дед Михаил имел всегда. С ягодой, кроме брусники, было хуже. Пока принесешь ее из тайги, да довезешь по буеракам и колдобинам до городского рынка, она превращается в кашу и ни на что, кроме киселя, становится не годна. Здесь требовался творческий подход. Варенье и джем неплохо котируются и поныне, хотя в магазинах полно свежих ягод и фруктов. Вари да закатывай в банки — вот баба Поля варила и закатывала. Дед и Вадим ходили в тайгу, таская до дому короба дикоросов. Сельчане втихую завидовали, но не пакостили. Михаил Пантелеевич, разменяв седьмой десяток, был крепче столетнего дуба, а размер его кулаков по-прежнему соперничал с погаными ведрами. Да внук у него вымахал на домашних харчах, как бык на комбикорме — на хромой козе не объедешь. Посему Беловых старались не задирать, себе дороже.

Задевать не задевали, но многие кумушки, стоило Вадиму подрасти и войти в возраст, принялись строить относительно него матримониальные планы и настропалять подрастающее поколение невест. А что: парень крепкий, видный, мужской красотой не обделен, чем не жених? Зарабатывает — не дом будет, а полная чаша. На далеко идущие планы мамаш несостоявшийся жених клал с прибором, строя из себя тупого пня и делая вид, что намеков он не понимает. Благо баба Поля и дед, своими словами, видя алчный блеск в глазах некоторых особ, подробно просветили внука в вопросах взаимоотношения полов и того, что из этих взаимоотношений вытекает. Еще в пять лет, когда мальчик разглядел в бане разницу между «пистолетиками» и начал задавать наводящие вопросы, дед рассказал ему, откуда дети берутся. Старик не был ханжой и считал, что младенцев в капусте находят только идиоты… Сам Вадим ночную границу между мальчиками и девочками переступил в девятом классе с одной одиннадцатиклассницей. У Валентины относительно него не было никаких планов, кроме как хорошо и весело провести время. Кто-то мог сказать, что девица польстилась на малолетку, если бы малолетка не был крупнее и выше большинства одноклассников обольстительницы. Встречались они до самого лета, потом у Валентины были ЕГЭ, выпускной и старый «москвич», отвезший девушку в город. Больше они не виделись. Вадиму сильно не хватало веселой и страстной в постели подруги, он не мог сказать, что это — любовь или что-то близкое к ней. Скорее привычка, но девушка успела стать частью его жизни, и тут ее вырвали с корнем. До окончания школы у него было несколько свиданий с другими девушками, раза три — секс. Но ни с кем он не встречался больше двух раз. Подруги хотели продолжения отношений — он не хотел…

Время пролетело быстро, под крылом стариков он дожил до выпускного. Окончив одиннадцатый класс и получив результаты единого государственного, провожаемый строгими наказами и добрыми напутственными словами, снедаемый радужными перспективами, парень поехал в Хабаровск. Планов было море: как бы ни хаяли деревню и отсталость местечковых педагогов, многие забывают, что в старых школах преподают учителя советской закалки, которые могут и умеют преподносить, а если непонятно, то вдалбливать знания в головы учеников. Результаты ЕГЭ позволяли надеяться на бюджетное место в политехе или «железке». Сам Вадим окончательно не определился в выборе профессии. Можно было пойти в медицинский университет, но там требовалось знание химии, которого в Таежном, к сожалению, почти не дали. Сказались-таки отсталость деревенских общеобразовательных учреждений и нехватка преподавательского состава.

До краевого центра Белов-младший не доехал. ДТП, в которое угодил коммерческий микроавтобус в тридцати километрах от города, перечеркнуло мечты будущего студента. Через два месяца, проведенных в больнице, он, прихрамывая, вернулся домой.



Дед сдал. Вадим тогда до самой глубины души поразился произошедшим с родным стариком изменениям. Из крепкого столетнего дуба за какие-то два месяца Михаил Пантелеевич превратился в трухлявую, поеденную короедами развалину. Старик близко к сердцу принял беду внука, глубокие морщины проложили настоящие противотанковые рвы на его лице, кожа пожелтела, став похожей на древний пергамент. Вадим стоял у порога и судорожно сглатывал комок в горле, глядя в белесые, слезящиеся глаза деда. Баба Поля на фоне мужа выглядела огурчиком, но и ее беда не обошла стороной. Бабушка постоянно бросала на мужа полные боли и переживаний взгляды, она еще больше ссутулилась, выступающие вены на ее ногах стали синее, связавшись многочисленными узелками, пальцы натруженных рук обзавелись шишками на суставах.

— Приехал. Живой, слава богу! — проскрипел дед. — Проходи за стол, неча дверь-то подпирать, чай, не отвалится. Садись, Вадимка, поснедаем, чем бог послал, отметим выздоровление.

Вадим, перекрестившись на красный угол, прошел к столу, на который баба Поля наметала нехитрый обед, выставила салат из огурчиков и помидоров, подкрепив его нарезанной колбаской и запотевшей чекушкой водки. Обедали молча, дед не признавал разговоров за столом, свято блюдя принцип глухоты и немоты во время еды. Одолев с помощью внука и жены «беленькую», Михаил Пантелеевич дождался, пока они завершат трапезу, вытер руки рушником и вперил взгляд ставших подслеповатыми глаз в младшего члена семейства:

— Гуторь.

— О чем, деда?

— Ить, совсем нема слов? Куды таперь, в армию? Институты нонеча промуханы, да не твоя вина в том. Жди повестки.

Вадим покачал головой:

— Нет, не годен я к строевой — хромые армии без надобности. Был я в комиссариате, через месячишку за военником поеду.

— От оно как. Какие планы?

— Какие могут быть планы, дед? Планы отложены на следующий год, пока дома буду. Денег подзаработаю. Сено косил? Чувствую, что нет. Дед, ты извини, но работник из тебя сейчас никакой.

— Цыть! — Старческий кулак так стукнул по столу, что посуда, жалобно звякнув, подпрыгнула на месте. — Не твое собачье дело решать, работник я или нет!

— Не гоношись, пень старый, побереги себя. — Баба Поля сурово посмотрела на мужа, дед моментально сдулся. Спорить с Полиной в такие моменты было себе дороже. — Не слушай его, сынок. Хорошо, что тебя выписали. Я уже и не знала, за что хвататься…

Сено пришлось покупать, благо у Вадима оставалось больше половины взятых с собою средств, да старики не растрясли кубышку. Рулоны под навес пришлось перекатывать в одни руки. Как бы дед не ерничал и не хорохорился, уставал он быстро, к тому же у него появился нехороший кашель. Сено, комбикорм для скотины, картошка, все хозяйские дела, требующие силы, полностью легли на плечи внука. Вадим убрал и перетаскал в сараи созревший урожай, перекопал огород. Навоз — куда без него с коровой, бычком и двумя поросями, — также перекочевал на Вадимовы вилы. Стайки приходилось чистить каждый день, и как старики справлялись без его помощи?

После приезда внука дед вроде потихоньку пошел на поправку. Освобожденный Вадимом от тяжелой работы, он занялся пчелами и садом. Особое внимание старика привлекало деревце, выросшее рядом с облепихой. Михаил Пантелеевич лелеял мечту сделать весной несколько отводков, проверить, пустят ли они корни, уж больно ему понравилось неизвестное растение.

Если быть точным, тонкий серебристый росток, проклюнувшийся посреди кучи прелой травы и листьев, которые специально складывали под колючие кусты, Вадим заметил еще в начале июня. Поначалу он хотел вырвать сорняк, но, принюхавшись к медовому аромату, идущему от нежных зеленых листиков ростка, решил повременить с кардинальным решением. Интересно, может, это и не сорняк вовсе? Дед, которому было указано на серебристого новосела, согласился с мнением внука. Если что, топор всегда под рукой, срубить никогда не поздно. Тем паче старый экспериментатор хотел посмотреть, как на медовый аромат будут реагировать пчелы, для чего съездил на пасеку и привез тройку ульев. «Мухи» к инициативе пчеловода отнеслись благосклонно. Им явно пришелся по вкусу нектар, выделяемый по утрам и вечерам листиками деревца с бархатной, серебристой корой, которое к середине июля вымахало до трех метров в высоту, выстрелив во все стороны множеством тонких веток и обзаведясь красивой зеленой шапкой.

Так, в домашних заботах и хлопотах, пролетели остаток августа и почти половина сентября. Победив огород, Вадим отправился в тайгу. Он не оставил планов на высшее образование, по-прежнему мечтая поступить, теперь он определился точно, в медуниверситет. А для поступления требовались деньги на репетитора. Зима впереди долгая, есть все условия, чтобы подтянуть знания по химии. Брать деньги у стариков не позволяла совесть, от матери помощи ждать бесполезно, значит, необходимо крутиться самому. А как крутятся таежники? Правильно — грибы, орехи, ягоды и дичь.

Тайга, как на горе, совсем не радовала в этом году груздями: приходилось часами ходить по грибным местам, чтобы нарезать пятиведерный короб. Лимонник тоже не уродился. Оставалась надежда на орехи — шишки на кедре было море[1], поэтому Вадим заранее сговорился с ватагой поселковых мужиков, приготовил молотилку с моторным приводом и сита. Молотилка была его персональной гордостью, как и привод, цепляемый к переделанному заднему колесу «Минска». Раньше шишковать он ходил и ездил с дедом. Но в связи с новыми обстоятельствами стоило скооперироваться с парой-тройкой надежных мужиков. Чревато соваться в лес и лазать по кедрам одному, были случаи, когда одиночек находили между ветками через два, а то и три года после пропажи. Зачастую муравьи успевали объесть незадачливых шишкарей до блестящих косточек. Да много ли возьмешь в одного? Гораздо легче разбить стан и работать группой. Чем шишку в одну харю палкой сбивать, лучше на толпу кедрину аккуратно, чтобы не сбить кору, обстучать колотом[2].

Планы-планы… сколько бы ты ни планировал, не стоит забывать, что на твои предположения всегда могут лечь чужие расположения. Бегая за груздями, Вадим не чурался резать жарешники. Белые, подберезовики, подосиновики и маслята неплохо дополняли ежедневный рацион. Хотя большая их часть попадала в банки — зима длинная, а маринованные грибочки в морозный день у теплой печи расходились влет. Иногда грибник заходил к соседке — бабке Ширшихе. На самом деле Пелагея Матвеевна носила фамилию Ширшова, но, как водится, за глаза ее звали именно так, иногда добавляя Ширшиха-ведьма. Вадим искренне не понимал такого отношения сельчан к одинокой бабусе. Она никому не отказывала в помощи и никогда ни с кого не брала денег. Стоило только медицине дать на ком-нибудь сбой, а врачам — беспомощно развести в стороны руками, как люди вспоминали о старой деревенской знахарке и шли на поклон к нелюбимой и нелюдимой односельчанке.

Никто не знал, сколько Пелагее Матвеевне лет, на памяти Вадима она всегда была сморщенной бабуськой невысокого росточка. Дед иногда говорил, что в молодости та была огонь-бабой и многие мужики старались добиться внимания красивой молодки. Но то было, когда он сам босиком носился по лужам, а в памяти сей факт отложился потому, что мать часто кричала на отца, чтобы тот не зарился на бесстыжую соседку. С тех пор утекло немало воды, Пелагея схоронила мужа и двоих детей, четверо младших сыновей и внуки уехали из поселка лет тридцать назад, после отъезда ни разу не навестив мать, правда, иногда отмечаясь редким письмом. Где и как они живут, никто не знал, а Ширшиха не говорила. Со знахаркой Вадим познакомился в семь лет. Случилось это после того, как он навернулся с груши и вывихнул правое плечо. Баба Поля не раздумывая повела хнычущего внука к соседке, справедливо рассудив, что в фельдшерском пункте, в котором два года как отсутствовал хирург, особой помощи не дождешься. Ширшиха осторожно пощупала тонкими пальцами отекшее плечо мальчика, что-то пошептала, велев бабе Поле налить в таз теплой воды и подать ей мыло. Намылив руки, она несколько минут водила ладонями по плечу Вадима, который с интересом следил за угрюмой соседкой, тут в ее руке будто сам собою возник киндер-сюрприз.

— Держи, — сказала знахарка. Вадим потянулся за лакомством левой рукой. — Нет-нет, другой ручкой, давай. — Она улыбнулась доброй открытой улыбкой, обнажив на изумление белые и крепкие зубы, что было удивительно для древней старухи. Не понимая, что делает, забыв о боли, он потянулся правой. В плече щелкнуло, резко стрельнуло болью, и тут же все прекратилось.