Странная женщина
Часть 25 из 34 Информация о книге
Курьер приподнял брови: – Ну, если вы… Любовь Тимохина?.. – Да, – совсем растерялась Люба. – Красиво, да? – улыбнулся какой-то детской улыбкой курьер, показывая взглядом на корзину. – И это в конце сентября! Люба задумчиво кивнула и чуть покраснела: – Красиво!.. Протянула руки, чтобы забрать корзину, но курьер занес сам. «Тяжелая очень!» Люба кивнула, сказала «спасибо» и медленно затворила дверь. Корзина благоухала, заполняя собой все небольшое пространство прихожей. И запахи сирени моментально проникали, просачивались, заползали в квартиру. Люба наклонилась и увидела маленькую глянцевую карточку, проглядывающую сквозь пену соцветий. «Фрау Любе, прекрасной и странной! Господин Проппёр – с уважением и любовью!» «Аааа… – разочарованно подумала Люба. – Ну… все понятно!» Странным образом красота и очарование роскошной клумбы как-то сразу пропали… Сладкий и богатый аромат быстро улетучивался, растворялся, таял, как снежинки на батарее. Или ей так показалось? «Неживая какая-то», – подумала Люба и тревожно глянула на часы. Муж Вова опаздывал. Она подскочила к окну, но понервничать не пришлось – муж уже парковался во дворе. Люба бросилась на кухню, чтобы поставить разогревать щи. Раздался дверной звонок. Люба глянула в зеркало, поправила волосы, облизала губы, одернула майку и заспешила к двери. Муж стоял на пороге. В руке он держал розовые гвоздики. Пять штук. Молча протянул Любе. И та, взяв букет, уткнулась в него лицом: боже, как пахнет! Хотя гвоздики издавали банальный запах гвоздик. Вова, довольный и радостный, с улыбкой победителя и властелина смотрел на жену. Увидев корзину с сиренью, нахмурился: – А это… Что за дела? Глаза его потемнели. Люба махнула рукой, небрежно задвинула корзину ногой под табуретку и коротко бросила: – Да так, ерунда! Немец шалит! На прощание, наверное… И снова, блаженно зажмурив глаза, уткнулась в гвоздики супруга. Вова расслабился, вздохнул, успокоился и широко улыбнулся. Потом скинул пальто, снял ботинки и, посмотрев на жену, уткнувшуюся в его скромный букет, довольно сказал: – Да ладно, хватит, Любань! Подумаешь… Да я для тебя!.. Очнувшись, Люба бросилась ставить гвоздики в вазу. А поставив, отошла на пару шагов – полюбоваться. У двери в кухню еще раз обернулась, бросив взгляд на цветы. Вова сидел за столом и мазал горбушку черного хлеба горчицей. – Не хватай раньше времени! – строго прикрикнула Люба и принялась наливать ему горячего супа. Вспомнила про сметану, положила полную ложку и села напротив. …Женщина всегда готова замереть перед любимым. Особенно… когда он ест. И особенно – с аппетитом! А еще – готова простить ему все. Ну, если он действительно… любимый мужчина! Зачем вы, девочки… Зинаида точно не входила в число любимых учителей. Почему? Да все просто – она не была нам интересна. Нам нравилась молодая русичка – красивая, яркая. Еще в фаворитах ходили географичка и англичанка – первая умела увлечь, а вторая, Светочка, – о ней ниже – была просто модницей и красоткой. А труд – ну это вообще, знаете! Кому из подростков мог нравиться этот урок? Смешно! Имелось в виду, что нас должны научить трудиться. Привить навыки, что ли? Причем навыки четко делились по гендерному признаку. Девочки должны были стать хорошими и примерными хозяюшками – уметь готовить и шить. А кому охота заниматься подобной чушью в четырнадцать лет? Например, шить фартуки и мужские трусы. Или делать мережки на кухонных полотенцах. Или варить щи – постные за неимением мяса. Не до экспериментов было в советское время, чтобы мясо переводить на уроке! Мальчики же строгали бессмысленные табуретки и скворечники. Словом, из нас делали женщин, а из них – мужиков. Девчачий кабинет труда находился на первом этаже, по дороге в буфет и ровно напротив библиотеки. Кабинет труда мужеского – в подвале и назывался строго: «Мастерская». В девчачьем на столах стояли швейные машинки, и однажды появилась плита – электрическая «Лысьва», раскочегарить которую было огромным испытанием. Трудяша – а мы называли ее именно так (кстати, теперь я уловила в этом слове мимолетную нежность) – была женщиной крупной, тяжелой, даже громоздкой. На голове – жидкая примитивная «химия» мелким бесом, черные брови (немилосердный какой-то цвет) и морковная помада. В ушах – ярко-красные «леденцы», конечно же, в розовом золоте. На пальце – кольцо из той же серии, типа комплект. Одевалась она серо и скучно – черная или коричневая юбка, невнятная блузка и туфли мужского покроя. А поди достань тогда что-то веселенькое такого-то размера! Да и, наверное, ей казалось, что учитель должен выглядеть скромно и строго – этакий дресс-код советских времен. Теткой она была не вредной, но такой постной и скучной, что… Относились мы к ней с терпеливой скукой, как к неизбежности, что ли. И еще со снисходительной насмешкой. Потому что знали – наша Зина влюблена. В нашего же физрука, между прочим. Начнем с того, что она была старше его – уже смешно, не так ли? Второе – Зина была нехороша собой, грузна и несимпатична. Безвкусна и простовата. Незатейлива и примитивна. А нате вам, влюблена! И самое смешное, что она и не думала это скрывать! Полоумная старуха, ей-богу! А было той «старухе», думаю, лет пятьдесят с небольшим. Совсем с небольшим. В ее голубых глазах застыли и ожидание, и надежда, и… Ну что там еще у влюбленных? Не прячась от посторонних глаз, от учеников и коллег, не стесняясь, она на глазах у всей школы караулила предмет своих воздыханий у лестницы, ведущей из спортзала. В столовке брала ему обед и забивала место, чтобы сидеть рядом. А после уроков торчала на улице – поджидала любимого. Тяготился ли этим физрук? Непонятно. Но злости или раздражения видно не было. Заботу он снисходительно принимал. Физрука звали Сергей Анатольевич. Был он строен, мускулист и совершенно обычен. Стандартен. Обычный такой мужичок из толпы, ничего примечательного – слегка кудряв, слегка сед, в меру курнос. Подбородок, правда, выдавал в нем сильную личность – тяжеловатый, квадратный, с риской посредине – настоящий брутал, так объяснялась эта анатомическая особенность. Был он не вредным, но неспособных к предмету слегка презирал. В эту презираемую группу входили и мы с Танькой – неспортивные, да. «Через козла и по пять раз» – такое было наказание за нашу лень и сачкование. («Нам сегодня нельзя» – нехитрая уловка, помните?) Через козла – это было сурово. Черный кожаный козел был нам, неспортивным «сачкам», страшен и ненавистен. «Сам ты козел!» – цедили мы и прыгать отказывались. Физрук равнодушно ставил двойки и игнорировал нас. Утешали его любимицы – Терентьева и Плешакова. Олимпийский резерв, услада для сердца и глаз. Жилистая Терентьева и мелкая, юркая Плешакова козел брали на раз. Мы презрительно хмыкали и отводили глаза. В четверти, конечно же, выводилась жалкая тройка – совершенно, кстати, нас не унижающая. Сшив по паре фартуков из копеечного ситца и подарив их бабушкам и мамам на Восьмое марта, мы принялись за кулинарию. Были освоены постные щи и испечены оладьи. И исполнен ну очень модный салат «Мимоза» – правда, не с горбушей (а кто поделится дефицитом? Никто, схроны свои хозяйки берегли пуще глаза). «Мимозу» пришлось делать из сайры – тогда еще по рублю и из свободного доступа. И наступила пора печенья. «Печенье с творогом к чаю» – так волшебно звучала тема урока. И в этом читались уже какая-то свобода и даже творчество. Чувствовались запахи корицы и ванилина – они еще были в продаже. Словом, воцарилась атмосфера домашнего уюта и тепла. Настал день печенья. Творог – кислый до оскомины, из целлофановой кишки – в печенье оказался вполне удобоварим. Вырезали мы тестяные кругляши обычной рюмочкой, присыпали сверху сахаром и глотали слюну в предвкушении. – На чаепитие надо позвать мальчиков! – со вздохом сказала трудяша. Видно, что в восторг это ее совсем не приводило. – Да ну их! – дружно отозвались мы. – Кормить еще этих дураков! И Зина с облегчением согласилась. Печеньки были вынуты из духовки и, надо сказать, выглядели вполне симпатично. – Слушай, Громова, – дрогнувшим голосом обратилась наша Зина к Наташке Громовой, – сходи-ка ты к Анатольичу! Пригласи его на чай, а? – В голосе ее слышались и мольба, и ожидание. И конечно, смущение. Громова заартачилась: