Связанные Местью

Как только мы с мамой вышли из коридора в пустой холл, она схватила меня за руку.

— О чем ты думала, оставаясь наедине с этим... этим человеком, — она практически выплюнула последнее слово. Её глаза были широко распахнуты и почти безумны. — Не могу поверить, что его впустили. Ему место в клетке и кандалах, подальше от всех порядочных людей.

Её ногти впились в мою руку.

— Мама, ты делаешь мне больно.

Она отпустила меня, и я, наконец, узнала эмоции на её лице. Не гнев, а беспокойство.

— Я в порядке, — твёрдо сказала я. — Я заблудилась и наткнулась... — я подыскивала в голове имя, чтобы назвать его иначе чем Гроулом, потому что это прозвище казалось слишком грубым, чтобы использовать его в присутствии моей матери.

— Кара, ты не можешь сбегать, не думая о последствиях своих действий.

— Я вышла в дамскую комнату. А не сбегала, — сказала я.

— Козимо хороший кандидат. Не разрушай всё сейчас.

Я моргнула, не в силах поверить тому, что слышала.

— Так ты об этом беспокоишься.

Мама глубоко вздохнула и прижала ладонь к моей щеке.

— Я беспокоюсь за тебя. Но это включает и твою репутацию. В этом мире, девушка ничто без хорошей репутации. Мужчины — совсем другое дело. Они могут делать всё, что им заблагорассудится, и это даже поможет их репутации, но мы привязаны к разным стандартам. Мы должны быть такими, какими они быть не обязаны. Мы должны компенсировать их промахи. Это наше предназначение. Мы, ты, должны быть нежными, послушными и целомудренными. Мужчины хотят всё, что видят. Мы же должны держать наши желания крепко запертыми, даже если мужчины не могут.

Это не первый раз, когда она говорила мне что-то подобное, но то, как она подчеркнула слово «желание» в своей речи, заставило меня переживать о том, что она знала о реакции моего тела на близость Гроула.

Впрочем, ей не стоило волноваться. Мой страх перед этим человеком, перед всем, что он олицетворял и на что был способен, превзошел то небольшое волнение, которое моё тело могло бы чувствовать вокруг него.

Г Р О У Л

Гроул наблюдал, как они покидают коридор.

Дверь захлопнулась, и он снова остался один.

Её ванильный аромат всё ещё витал в воздухе. Сладкий.

Такие девушки всегда выбирали сладкие ароматы. Он не понимал, почему они пытаются казаться более безобидными и пахнуть, как нежный цветок.

Он потянул себя за воротник. Слишком тугой. Ткань на шраме была ему ненавистна. Этот костюм, рубашка — это не он.

Выражение лица её матери напомнило ему, почему он ненавидел подобные мероприятия. Люди не желали его видеть.

Они желали, чтобы он делал за них грязную работу, и им доставляло удовольствие говорить о нём дерьмо, но они не хотели чтобы он был рядом с ними.

Ему было плевать.

Они ничего для него не значили.

Он знал, что они следят за ним, как за цирковой зверушкой. Он был скандалом вечера.

Сладко пахнущая девушка тоже за ним наблюдала. Он видел, как она и её подруги смотрели на него через бальный зал.

Но сладко пахнущая девушка удивила его. Он знал её имя. Конечно же. Фальконе слишком часто говорил о её отце и семье в последние несколько недель.

Кара.

Она не убежала с криком, хотя они были одни в коридоре. Она даже не выглядела испуганной.

Конечно, страх присутствовал; он был всегда, но также имелось и любопытство. Ибо он был монстром, которого они боялись и который очаровывал их.

Ему было всё равно. Она была всего лишь девушкой.

Светская девушка в красивом платье и с ещё более красивым лицом.

Ему было насрать на красотку. Это ничего не значило. Мимолетное, отнятое в мгновение ока. И все же в тот вечер он несколько раз искал её взглядом.

Он представлял, как срывает с неё красивое платье, как проводит недостойными руками по её изгибам. Затем он заставил себя отвести взгляд и вышел из зала, прежде чем успел сделать какую-нибудь глупость.

Она была той, кого он не хотел. Той, кого он даже представить себе не мог. Ею можно было восхищаться издалека. И это было к лучшему.

К А Р А

В тот день, вскоре после того, как мы вернулись домой, и я легла в постель, мои пальцы нашли сладкое местечко между ног, отвечая на потребность, появившуюся во мне после того, как я увидела Гроула.


Пелена тьмы смыла моё сопротивление и страх быть пойманной. Даже слова матери, эхом отдававшиеся в моей голове, не смогли меня остановить. «Будь благопристойной, будь целомудренной. Это грех».

Образ этого наводящего страх мужчины вызвал сладостное покалывание в моей душе, и я не смогла устоять. Неправильно, кричал мой разум, но я прогнала эту мысль, пока, наконец, моё тело не содрогнулось от освобождения.

Но через несколько секунд на меня нахлынуло знакомое ощущение грязи. Это был грех.

Мама не переставала говорить мне эти слова с того дня, как два месяца назад поймала меня, трогающей себя. С тех пор, я не поддавалась своим греховным желаниям, до сегодняшней ночи.

Я сделала глубокий вдох, желая, чтобы моё сердце перестало колотиться. Хотела бы я, чтобы моё тело перестало напоминать мне о содеянном.

С тех пор, как мама застукала меня, между нами возникло напряжение, которое я едва могла вынести. Она избегала моего взгляда, как и я её. Я была почти рада, моей скорой свадьбе, и тому, что я, наконец, смогу сбежать от материнского осуждения.

Я всё ещё испытывала волну откровенного стыда, вспоминая тот день и выражение шока на лице моей матери. Это не первый раз, когда я прикасалась к себе, но первый, когда я действительно поняла, что это неправильно.

Тогда я поклялась себе, что никогда больше не позволю телу взять верх над разумом, а теперь нарушила это обещание.

Под покровом ночи я снова позволила своим пальцам блуждать, и всё из-за мужчины, о котором не должна даже думать, не говоря уже о том, чтобы фантазировать о нём. Неправильно.

Я была слаба и грешна, но в краткие моменты удовольствия, я чувствовала себя более живой, чем в любой другой момент моей жизни.



Г Л А В А 3

К А Р А

Наблюдая за отцом во время ужина, я поняла, что что-то не так. Из него лилась нервная энергия пойманного в ловушку животного.

Глаза Талии метнулись ко мне, её темные брови поднялись в немом вопросе.

Она всегда старалась вести себя, как взрослая, и всё же ей казалось, что я всё время знаю больше, чем она. Но в нашем доме всегда вопросов было больше, чем ответов.

Я слегка пожала плечами и бросила взгляд на мать, но её внимание было сосредоточено на отце, с тем же любопытным выражением на лице, что и у Талии.

Никто из нас, казалось, не получал ответа; отец пристально смотрел на свой айфон, но экран оставался черным. Неважно чего он ждал и надеялся, этого не происходило.

Его пальцы выстукивали беспорядочный ритм по красному дереву нашего обеденного стола.

Обычно отец аккуратно подстригал ногти, но то, что превращало его в нервную развалину перед нами, заставило его забыть и о личной гигиене.

— Брандо, ты едва притронулся к ужину. Тебе не понравился ростбиф? — спросила мать.

Она провела два часа на кухне, готовя наш воскресный ужин. Каждый второй день недели за приготовление пищи отвечал наш повар.

Отец подскочил на стуле. Его расширенные налитые кровью глаза нашли маму, затем они заметили Талию и меня.

Беспокойство поселилось у меня в животе. Я никогда не видела его таким. Отец был спокойным и рассудительным. Мало что могло заставить его выйти из себя. Но после вечеринки у Фальконе он казался несколько напряженным.

— Я не голоден, — сказал отец, прежде чем его взгляд вернулся к мобильному телефону.

Я взглянула на его живот.

Отец любил поесть и никогда не позволял маминому жареному мясу пропадать даром.

На экране его телефона вспыхнуло сообщение, и лицо отца побледнело.

Я отложила вилку, не желая больше есть.

Но у меня не было возможности ещё раз вопросительно взглянуть на маму, потому что отец вскочил на ноги.

Его стул опрокинулся и упал на твердый деревянный пол.

Мама тоже встала, но мы с Талией застыли на своих местах.

Что происходит?

— Брандо, что...

Отец умчался прежде, чем мать успела закончить фразу.

Мать последовала за ним и через мгновение я поднялась на ноги.

Талия всё ещё была прикована к стулу. Она моргнула, глядя на меня.