Тревожные люди

– По моему опыту, среди людей есть настоящие свиньи. Бесчувственные и жестокие личности. Но даже они никогда не считают себя плохими.

Психолог долго и тщательно взвешивала этот вопрос, а потом ответила:

– Да. Честно говоря, я думаю, все люди убеждают себя, что они делают этот мир лучше. Или, по крайней мере, что не делают его хуже. Что все мы стоим на правильной стороне. Даже если… не знаю… даже худшие из наших поступков служат какой-то высшей цели. Почти для каждого из нас существует граница между тем, что мы считаем добром и злом, и когда мы нарушаем собственный моральный кодекс, то ищем себе оправдание. По-моему, в криминологии это называется нейтрализацией. Мы можем оправдывать себя религиозными или политическими убеждениями, внушать себе, что нас вынудили, мы выдумываем справедливое обоснование своим нехорошим поступкам. Думаю, ничтожное меньшинство людей способно жить, осознавая, что они… плохие.

Зара ничего не сказала, а лишь крепче вцепилась в свою чересчур большую сумку и, дважды моргнув, чуть не призналась, – ее рука была на полпути к письму. Она даже позволила себе, пусть ненадолго, поиграть с мыслью о том, не рассказать ли психологу, что она солгала о своем хобби. Она не начала ходить на показы квартир, потому что ходила на них последние десять лет. Это не было хобби, это было одержимостью.

Но слова так и не сорвались с языка. Она застегнула сумку, закрыла дверь, и в кабинете повисла тишина. Психолог так и осталась сидеть за столом в отчаянии от того, что была в отчаянии. Она пыталась записать свои мысли перед следующей встречей, но так и сидела перед компьютером в поисках объявлений о показе квартир. Пыталась вычислить, какую из них Зара посетит в следующий раз. Это, разумеется, оказалось невозможно, но было бы проще простого, если бы Зара рассказала ей, что во всех квартирах, которые она посетила, имелись балконы, и со всех балконов открывался вид на мост.



Тем временем Зара стояла в лифте. На полпути вниз она нажала кнопку «стоп», чтобы выплакаться. Письмо в сумке она так и не распечатала. Зара не решалась прочесть его, потому что знала, что психолог права. Зара была из тех, кто не смог бы жить, зная, что она плохой человек.





Глава 28




Это история об ограблении банка, показе квартиры и захвате заложников. Впрочем, это также история об идиотах. Хотя, пожалуй, не только о них.



Десять лет назад человек написал письмо. Отправил его женщине из банка. Отвез детей в школу, прошептал им на ухо, что любит их, уехал, припарковался возле реки. Встал на парапет моста и прыгнул. Неделю спустя на том же мосту стояла девочка-подросток.

Для вас, понятное дело, не имеет значения, что это за девочка. Она была одной из миллиардов, а большинство людей для нас – просто люди. Мы друг другу чужие, ваш страх и мой страх могут на мгновение соприкоснуться в толпе через соприкоснувшиеся полы наших пальто. Мы никогда не узнаем, что мы сделали во вред друг другу, ради друг друга, взамен друг друга. И все же. Девочку на мосту звали Надя. Дело было спустя неделю после того, как с того же места на парапете спрыгнул навстречу смерти тот самый человек. Она ничего о нем не знала, но училась в той же школе, что и его дети, а тогда много об этом говорили. Вот у нее и возникла эта идея. Никто толком не знал, когда это пришло ей в голову – до того, как он прыгнул, или после. Иногда бывает невыносимо больно быть человеком. Когда ты не понимаешь себя, не любишь свое тело. Ты смотришь в зеркало и не понимаешь, кому принадлежат эти глаза, и думаешь: «Что со мной не так? Почему мне так плохо?»



У девочки не было ни детской травмы, ни горя. Она просто была несчастна. Где-то внутри ее поселилось маленькое злобное существо, которое не показывал рентгеновский снимок. Оно вместе с кровью растекалось по венам, наполняя ее голову голосами, шептавшими, что у нее ничего не получится, она слабая и некрасивая и никогда не станет нормальной. Когда слезы кончаются, ты способен сделать множество глупостей, голоса в голове не замолкают ни на минуту, тебе все время не по себе. В конце концов тебе становится невыносимо больно только от того, что кожа обтягивает ребра, что невозможно опустить плечи, что всю жизнь ходишь по стеночке, до боли сжав кулаки, в страхе, что тебя кто-то заметит.

Надя никогда не чувствовала своего родства с кем-либо из людей. В каждом своем ощущении она была одинока. Сидя в классе среди ровесников, она делала вид, будто все как обычно, но в глубине души стояла посреди леса и кричала так, что сердце разрывалось в груди. Деревья в этом лесу росли и росли, и однажды их ветви совсем заслонили солнечный свет, так что тьма сомкнулась и лес стал непроходимой чащей.

И вот она стояла на мосту, глядя на воду, и знала, что, прыгнув, она словно бы разобьется о бетонный пол, – не утонет, а разобьется насмерть. Это утешало, потому что Надя с детства боялась утонуть. Она боялась не смерти, а кратких мгновений до этого. Паники и бессилия. Кто-то из взрослых, не подумав, сказал ей, что распознать утопающего невозможно. «Когда человек тонет, он не может позвать на помощь, не может махать руками, он тонет молча. Твои близкие могут стоять на берегу и смотреть на тебя, не понимая, что ты идешь ко дну».

Надя чувствовала это всю свою жизнь. Она жила среди них. И думала, сидя за обеденным столом: «Неужели вы ничего не видите?» Но они не видели, и Надя молчала. Однажды она не пошла в школу. Она убрала свою комнату, застелила постель и вышла из дома без куртки, потому что теперь куртка была не нужна. В этом городе она всегда мерзла. Она бродила по улицам, словно давая городу увидеть себя в последний раз, почувствовать, каково ему будет, когда он не услышит ее беззвучного крика. У нее не было никакого плана, только цель. Когда солнце стало садиться, Надя обнаружила, что стоит на парапете моста. Это было так просто. Надо было лишь оторвать одну ногу, затем другую.



В этот момент ее увидел подросток по имени Джек. Он не мог объяснить, зачем приходил на мост день за днем. Родители, конечно же, запрещали ему это делать, но он не слушал. Он проскальзывал в дверь и бежал туда, в надежде снова увидеть того человека, повернуть время назад и на этот раз сделать все правильно. Увидев девочку на парапете, он не знал, что должен сказать. Поэтому молча рванул ее за одежду с такой силой, что, упав, она ударилась затылком об асфальт и потеряла сознание.

Надя очнулась в больнице. Все произошло так быстро, что она лишь успела увидеть боковым зрением бегущего мальчика. Когда медсестры спросили ее, что произошло, она сама толком не помнила, но у нее кровоточил затылок, поэтому она сказала, что забралась на парапет, чтобы сфотографировать закат, и упала навзничь. Она врала интуитивно и хорошо знала, что надо говорить, чтобы тебе поверили и перестали волноваться. Медсестры все равно беспокоились и подозревали неладное, но Надя была заправской обманщицей, она упражнялась в этом всю свою жизнь. В конце концов они лишь проворчали: «Разве можно туда залезать, что за дурацкие фокусы, тебе повезло, что не свалилась в другую сторону!» Она кивнула. Во рту пересохло, глаза закатились. Повезло…

Из больницы она прямиком направилась к мосту, но не прыгнула. Почему? Этого она не могла объяснить даже самой себе, потому что не знала, что бы она сделала, если бы мальчик не сдернул ее с парапета. Шаг вперед или шаг назад? Каждый день она думала о том, в чем разница между ней и человеком, который прыгнул. Это побудило ее выбрать профессию, карьеру, жизненный путь. Она стала психологом. Ее пациентам было так больно, будто это они стояли на парапете, собираясь шагнуть в бездну, а она сидела в кресле напротив и говорила одними глазами: «Я знаю, каково это, но поверь мне, есть лучший путь».

Иногда она возвращалась мыслями в прошлое и думала о том, что привело ее на мост, – этого в зеркале не увидишь. Одиночество за обеденным столом. Но она нашла способ выжить, выбралась из своей старой кожи, смогла спуститься с моста. Есть люди, которые соглашаются жить со своей тревогой, учатся нести ее по жизни. Она пыталась быть одной из них. Считала, что надо быть доброй к людям, даже если они полные идиоты, потому что никогда не знаешь, какую ношу они несут. Она знала, что почти все люди в глубине души задаются одними и теми же вопросами: на что я способен? Может ли кто-то мною гордиться? Приношу ли я пользу обществу? Справляюсь ли со своей работой? Достаточно ли я щедр, достаточно ли жертвую на благотворительность? Хорош ли в постели? Хотят ли со мной дружить? Я заботливый родитель? Я хороший человек?

В глубине души все хотят быть хорошими. Добрыми. Проблема только в том, что не все могут быть добрыми по отношению к идиотам, потому что идиоты есть идиоты. Для Нади, как и для многих других, это стало делом всей жизни.



Она никогда больше не встречала того мальчика. Иногда ей казалось, что она его выдумала. Что-то вроде ангела. Джек тоже больше никогда не встречал Надю. И никогда больше не ходил к мосту. Но именно в тот день он решил стать полицейским – когда понял, что разница между двумя этими происшествиями – в нем самом.

Десять лет спустя Надя закончит факультет психологии и вернется в город. У нее будет пациентка по имени Зара. Зара будет ходить на показы квартир и окажется в числе заложников. Джек и его отец Джим будут допрашивать свидетелей. В квартире, где произойдет захват заложников, будет балкон с видом на мост. Поэтому Зара туда и придет. Потому что десять лет спустя она нашла на половике в прихожей письмо, написанное человеком, который прыгнул с моста. Его имя было выведено аккуратными буквами на обратной стороне конверта. Она помнила их встречу, и, хотя полиция не разглашала имени человека, найденного в реке, городок был слишком мал, чтобы оставались сомнения.



Все это время Зара носила письмо в сумке. Она была у моста лишь один-единственный раз, неделю спустя после того, как человек прыгнул, и видела девочку, взобравшуюся на парапет, и мальчика, который ее спас. Зара неподвижно стояла в темноте и дрожала. Она не ушла, когда приехала скорая и девочку забрали в больницу. Мальчик исчез. Поднявшись на мост, Зара нашла девочкин кошелек и удостоверение личности с ее именем. Надя.

В течение десяти лет Зара следила за ее судьбой издали – наблюдала, как девочка получает образование и делает карьеру, но подходить ближе опасалась. В течение десяти лет Зара смотрела на мост, тоже издали, – с балконов выставленных на продажу квартир. По той же причине. Она боялась, что, если снова придет на мост, кто-то прыгнет, а если она найдет Надю и услышит всю правду о себе, то прыгнет сама. Вполне понятно, почему Зара хотела увидеть разницу между тем человеком и Надей, хотя понимала, что на самом деле не хочет этого знать. Она несет вину. Она плохой человек. Возможно, всем людям любопытно узнать это о себе. Но в глубине души – совсем не хочется. Поэтому Зара до сих пор не открыла письмо.

Это сложная и неправдоподобная история. Наверное, потому, что зачастую истории повествуют вовсе не о том, о чем кажется на первый взгляд. Например, наша история вовсе не про ограбление банка, показ квартиры и захват заложников. И даже не об идиотах.



Это история про мост.






Глава 29




Правда? Правда в том, что проклятая риелторша из рук вон плохо справлялась со своими обязанностями, и показ квартиры был обречен с первой минуты. Если в остальных вопросах покупатели не сходились, то в этом они достигли полного понимания, ибо ничто так не сплачивает незнакомых между собой людей, как шанс совместно вздохнуть о чьей-то глупости.

Само объявление о продаже являло собой орфографическую катастрофу со смазанными фотографиями – чтобы сделать «панараму», фотограф, похоже, просто метнул камеру через всю комнату. Над объявлением значилось «Агентство недвижимости “Респект” – хотите, чтобы вас уважали?» – и кто, скажите на милость, устраивает показы квартир за день до Нового года? В ванной горела ароматическая свеча, а на прикроватном столике стояла вазочка с лаймами – отважная попытка привести квартиру в товарный вид, сделанная человеком, который где-то слыхал о показах квартир, но сам никогда на них не бывал; гардероб был полон одежды, а на полу в спальне стояли тапочки, принадлежавшие человеку, который, похоже, более полувека передвигался, не отрывая ног от пола. Книжные полки до отказа были забиты книгами, при этом владелец особо не озаботился тем, чтобы красиво расставить их в соответствии с цветом корешков. Кроме того, книги громоздились на подоконниках и кухонном столе. На холодильнике висел пожелтевший от времени рисунок кого-то из внуков. Зара побывала на многих показах и сразу уловила непрофессионализм: квартира не должна выглядеть так, будто в ней кто-то живет – в таком случае ею может заинтересоваться только серийный убийца; она должна выглядеть так, будто в ней только собирается кто-то жить. Люди не хотят покупать картину, они хотят купить раму. Они могут стерпеть книги на книжной полке, но не на кухонном столе. Возможно, Зара могла бы попенять на это риелтору, но риелтор была человеком, а Зара людей ненавидела. Особенно тех, кто умеет говорить.

Вместо этого Зара сделала круг по квартире, попытавшись придать взгляду заинтересованность, какую она видела на лицах людей, посещавших квартиры с целью покупки. Это было для нее непростым испытанием, поскольку такой квартирой мог заинтересоваться лишь конченый наркоман или собиратель состриженных ногтей. Когда на Зару перестали обращать внимание, она вышла на балкон и, опершись о перила, стала смотреть на мост, пока ее не затрясло. Так было всегда, каждый раз, все десять лет. Запечатанное письмо лежало в сумке. Она научилась плакать без слез: так удобнее.



Балконная дверь была приоткрыта, Зара слышала голоса – не только у себя в голове, но и доносившиеся из квартиры. По квартире бродили две пары, пытаясь представить на месте этой ужасной мебели свою собственную, не менее ужасную. Пара постарше состояла в браке давно, а молодая – совсем недавно. Такие вещи сразу можно понять по тому, как люди ругаются: чем дольше пара в браке, тем более жесткие выражения оба употребляют, когда ругаются.

Начнем с пары постарше. Ее зовут Анна-Лена, его – Рогер. Оба вышли на пенсию много лет назад, но похоже, так и не привыкли к этому факту. Они по-прежнему пребывали в состоянии дикой спешки, хотя спешить им было уже некуда. Анну-Лену переполняли сильные чувства, а Рогер имел сильную позицию по многим вопросам. Если вы когда-нибудь задумывались о том, кто ставит одну звездочку из пяти и пишет подробные отзывы в интернет-магазинах об инструментах, домашней утвари, спектаклях, держателях для скотча и стеклянных безделушках, так это Анна-Лена и Рогер. Иногда они, понятное дело, не использовали ни инструменты, ни домашнюю утварь сами, но были не из тех, кого это может остановить. Если пробовать каждую вещь, читать о ней и докапываться до истины, то понравиться вам она просто не успеет. Анна-Лена была одета в кофточку цвета натертого паркета, Рогер – в джинсы и клетчатую рубашку, которая получила от него ядовитый отзыв в рейтинге интернет-магазина, потому что «после стирки села на несколько сантиметров», – вскоре после того, как не менее строгую его оценку получили напольные весы: «вообще не откалиброваны». Анна-Лена потянула за штору со словами: «Зеленые шторы? И кому только в голову такое приходит? Что за люди пошли! Небось дальтоники. Или ирландцы». Эта реплика не была адресована конкретному человеку, просто Анна-Лена привыкла думать вслух – это довольно удобно, если в последние годы все равно никто не прислушивается к тому, что ты говоришь.

Рогер пинал ботинком плинтуса и бормотал себе под нос: «На соплях держится, этот уже отошел», не слыша, что говорит Анна-Лена. По правде говоря, плинтус отошел после того, как Рогер самозабвенно пинал его минут десять, но для такого человека, как Рогер, на первом месте – правда, а причина – дело десятое. Анна-Лена то и дело шепотом отпускала замечания об остальных покупателях, бродивших по квартире. К сожалению, шептать Анна-Лена умела примерно так же, как думать про себя, так что шепот был очень громкий – так бывает, когда кто-то попукивает в самолете, думая, что если делать это постепенно, то вонять не будет. На самом деле никому не удается быть настолько скрытным, насколько ему самому кажется.

– Рогер, видишь ту даму на балконе? Что она здесь забыла? Сразу видно, что эта хибара не для нее. К тому же она не разулась. На квартирных показах принято снимать обувь, это и ребенку понятно!

Рогер промолчал. Анна-Лена продолжала таращиться на Зару через балконную дверь, словно это она испортила воздух. Затем, нагнувшись к Рогеру, прошептала:

– А эти кумушки в прихожей, у них, похоже, денег не хватит, чтобы купить эту квартиру? Что скажешь?

Рогер оторвался от плинтуса, повернулся к жене и посмотрел ей прямо в глаза. Затем он произнес три слова, которые не сказал бы больше ни одной женщине в мире:

– Едрить твою налево, дорогая.

Они больше не ругаются и в то же время ругаются постоянно: когда люди долгое время живут вместе, уже не поймешь, перестали они ругаться или обращать на это внимание.

– Едрить твою налево, дорогая. Не забудь сказать всем, с кем будешь разговаривать, что в квартире нужен РЕМОНТ! Тогда у нас конкурентов не будет, – продолжил Рогер.

Анна-Лена удивленно посмотрела на мужа:

– Да вроде нормальная квартира.

Рогер вздохнул:

– Едрить твою налево, дорогая. Это для нас нормальная. Мы можем сами сделать ремонт. А они нет. За версту видно, что ремонт для них – катастрофа.

Анна-Лена кивнула и, наморщив нос, стала демонстративно принюхиваться.

– Воздух какой-то сырой, не чувствуешь? Небось плесень растет по углам.

Сколько раз Рогер ее учил: говорить с риелтором нужно погромче, чтобы остальные покупатели насторожились.

Рогер закатил глаза:

– Едрить твою налево, дорогая, спроси об этом риелтора. Я-то что.

Анна-Лена обиженно кивнула и сказала:

– Это я репетирую.



Зара слушала их, стоя на балконе и глядя на мост. И, как и всякий раз при виде моста, ощущала панику, дурноту и дрожь в руках. Возможно, она думала, что однажды ей станет легче или хуже до такой степени, что она наконец прыгнет. Она перегнулась через перила и посмотрела вниз, но поняла, что балкон находится недостаточно высоко. Того, кто хочет жить, и того, кто решил умереть, объединяет одно: если прыгаешь с большой высоты, надо быть уверенным в результате. Зара пока не знала, кем из этих двоих она предпочла бы быть: если человеку не нравится жить, это вовсе не значит, что он нуждается в альтернативе. В течение десяти лет она ходила на показы квартир и, оказавшись на балконе, смотрела на мост и балансировала над бездной внутри себя.



Зара слышала доносившиеся из квартиры голоса. На этот раз это была другая пара, помоложе, Юлия и Ру. Одна блондинка, другая брюнетка, они громко спорили, как спорят только молодые люди, которые верят, что каждое их чувство, подогреваемое гормонами, совершенно уникально и неповторимо. Юлия была беременна, а Ру действовала на нервы. Одна была одета так, будто сшила себе наряд из мантий, снятых с убитых волшебников; на другой был прикид вроде тех, что носят наркосбытчики, которые ошиваются возле боулингов. Ру (это, конечно же, была кличка, которая приклеилась к ней так давно, что она и сама стала так представляться, и это было одной из причин, по которой она действовала на нервы Заре) ходила по квартире и махала своим телефоном над головой, приговаривая: «Здесь типа вообще не ловит, связь никакая!» – а Юлия шикала на нее: «Вот ужас-то! Если мы здесь поселимся, нам придется общаться друг с другом! Хватит уходить от темы, нам надо принять решение насчет птиц!»

Они никогда не могли ни о чем договориться, но в защиту Ру надо сказать, что она не всегда это понимала. Часто, когда она спрашивала Юлию: «Ты обиделась?» – та отвечала: «НЕТ!!!» – и тогда Ру пожимала плечами так же беззаботно, как идеальная мать семейства из рекламы моющих средств, отчего Юлия, понятное дело, обижалась еще сильнее, потому что только тупой мог не заметить, что она обиделась. Но на этот раз даже Ру поняла, что что-то не так, потому что, как было сказано выше, речь шла о птицах. Когда Ру и Юлия начали совместную жизнь, Ру уже держала птиц – не на мясо, а как домашних питомцев. «Она что, пират?» – поинтересовалась мать Юлии, когда об этом зашла речь, но Юлия терпела птиц, потому что была влюблена и понимала, что птицы живут не вечно.

Но птицы оказались долгожителями. Поняв это, Юлия попыталась взять ситуацию в свои руки и посмотреть на нее глазами взрослого человека. Ночью она решила выпустить птиц в окно, и одна из этих тварей вылетела на улицу и замертво грохнулась на асфальт. Одна! На следующий день пришлось позвать в гости соседских детей, пока Ру была на работе, чтобы как-то объяснить ей, почему клетка оказалась открыта. А что же другие птицы? Остались сидеть в клетке! Как они только выживают, эти пернатые, – просто насмешка над эволюцией!

– Я не собираюсь усыплять птиц и не хочу продолжать этот разговор, – обиженно ответила Ру и, сунув руки в карманы платья, осмотрела квартиру. Да-да, на ней было платье, но, правда, с карманами: Ру нравилось быть элегантной, но при этом хотелось время от времени засовывать руки в карманы.

– Ладно, ладно. Тебе нравится квартира? Думаю, надо брать! – сказала Юлия, тяжело дыша, поскольку лифт не работал, а всякий раз, когда Ру говорила родственникам «мы беременны», словно это вид командного спорта, Юлии хотелось залить стеарин ей в уши, пока она спит. Не потому что она не любила Ру – она любила ее до самых печенок, но за последние две недели они посмотрели более двадцати квартир, и Ру всегда что-то не нравилось. Казалось, ей вовсе не хочется переезжать. При этом Юлия каждую ночь просыпалась, чтобы предаться вечному самоанализу всех беременных – «ребеночек толкается или газы идут?» – и потом уже не могла заснуть, потому что храпела и Ру, и ее птицы, так что в тот момент Юлия готова была переехать куда угодно, лишь бы там была еще одна спальня.

– Здесь телефон не ловит, – хмуро повторила Ру.

– Плевать! Мы берем ее! – настаивала Юлия.