Убегай!

– Вообще-то, еще нет.

Черт! Надо было сразу об этом подумать: сын увидит, как он готовит оладьи, и сделает такой вывод.

– Но это значит, – продолжил Саймон, – что мама хочет, чтобы мы не хныкали, а занимались нормальными делами.

Слушая собственный, «папин», голос, он понял, что попал мимо цели.

– Но это не нормально – когда ты делаешь оладьи, – сказал Сэм. – Это ведь что-то особенное.

Он был прав. Впрочем, не совсем. Сам завтрак для них перестал быть нормальным явлением, да и особенным тоже. Тут от соседей явилась Аня и вцепилась в отца обеими руками, как в спасательный круг. Саймон обнял ее и стоял так, закрыв глаза и покачиваясь, пока дочь сама не отошла от него.

Все трое уселись за круглым столом – это Ингрид настояла, чтобы стол на кухне был обязательно круглый: прямоугольный лучше вписывался, но за круглым столом «разговоры идут легче». И пусть два стула сейчас вызывающе пустуют, все равно было ощущение, что завтрак проходит… нормально и вместе с тем по-особенному. Скоро у Ани все лицо было измазано в шоколаде, и Сэм дразнил ее, а потом Аня вспомнила, как мать называла его стряпню «шоколадом с блинной крошкой».

В какой-то момент Сэм не выдержал и расплакался, но и это казалось нормальным и одновременно чем-то особенным. Аня вскочила со стула, обвила старшего брата руками, и Сэм не противился, это движение сестренки утешило его и успокоило, а у Саймона сжалось сердце, ему было жаль, что Ингрид не видит этой сцены. Но он ее обязательно запомнит. И когда Ингрид придет в себя, Саймон расскажет о том, как ее сыну потребовалось, чтобы его кто-то утешил, и на помощь пришла младшая сестренка – его младшая сестренка, подумать только! – и она смогла утешить его, и когда-нибудь, когда они с Ингрид будут уже совсем старые или даже когда умрут, их дети всегда будут приходить друг другу на помощь.

И, зная об этом, Ингрид будет счастлива.

Пока Сэм с Аней мыли тарелки – это было у них семейное правило: тот, кто готовит еду, от уборки со стола и мытья посуды освобождается, – Саймон отправился в свою спальню. Закрыл за собой дверь. На двери была задвижка, совсем хлипкая, ее поставили, чтобы ненароком в неудобную минуту не зашли дети. Он щелкнул задвижкой и открыл шкаф Ингрид. В задней части висели ее платья в чехлах. Саймон расстегнул четвертый чехол, где висело скромное синее платьице, и провел рукой изнутри в самый низ чехла.

Здесь они прятали наличные деньги.

Саймон достал пачку купюр в десять тысяч долларов и сунул в рюкзак, где уже лежали зубные щетки. Потом проверил мобильник, убедился, что важных сообщений нет, и вернулся на кухню. Аня уже переоделась к школе. Она снова на прощание обняла отца и ушла в сопровождении Сьюзи Фиске. Саймон закрыл за ними дверь, прокрутил в голове очередной разговор с Ингрид – на этот раз он хотел спросить, что стоило бы купить Сьюзи в подарок, когда все это кончится: подарочный сертификат в знаменитую пельменную, билет в оздоровительный центр «Мандарин Ориентал» с лечебными водами или что-нибудь более личное, например ювелирное украшение?

Ингрид в таких вещах разбирается лучше.

Он вдруг понял, что давно уже ведет воображаемые разговоры с Ингрид, рассказывает все, о чем он узнал, наблюдает ее реакцию, вплотную подходя к прямому вопросу, который он так хотел ей задать, который не давал им с Еленой покоя и терзал его с тех пор, как всплыла эта отвратительная генеалогическая подоплека происходящего с ними.

Он закинул рюкзак на плечо.

– Сэм! Ты собрался?

Они спустились на лифте и остановили проезжающее мимо такси. Водитель, как и почти все таксисты в Нью-Йорке, тихо разговаривал по телефону на незнакомом Саймону языке. Впрочем, это давно уже не новость и все привыкли, но Саймон всегда удивлялся этим до смешного крепким семейным узам таких людей. Уж насколько он любил Ингрид (и даже вел с ней воображаемые разговоры), но не мог представить себе, чтобы он часами с ней разговаривал (да и с другими тоже). А с кем с утра и до вечера, а может, и по ночам разговаривают эти водители, что это за люди? Насколько же сильно нужно любить его (или ее), чтобы делиться с ними таким огромным объемом новостей?

– У мамы было ухудшение, – сообщил сыну Саймон, – но теперь ей лучше.

Он стал рассказывать подробности. Закусив нижнюю губу, Сэм слушал. Наконец они прибыли к больнице.

– Поднимайся, посиди с мамой немного. Встретимся в палате, я скоро приду.

– А ты куда?

– Сбегаю в одно место по делу.

Сэм не уходил, стоял и пристально смотрел на него.

– Ты чего?

– Это из-за тебя маму ранили.

Саймон открыл было рот, хотел что-то сказать в свое оправдание, но придержал язык.

– Ты должен был защитить ее.

– Знаю, – сказал Саймон. – Прости меня.

Он повернулся и зашагал прочь, оставив сына на тротуаре одного. Перед глазами его снова встала та картина. Он видел, как Лютер целится из пистолета. Он пригнулся, и пуля ударила не в него, а в Ингрид.

Обмочился от страха… герой.

Но так ли все было?

Неужели он и вправду пригнулся, чтобы пуля не попала в него? Ответа на этот вопрос он не знал. Вряд ли это его «воспоминание» отражает реальную картину, но… Оглядываясь назад и стараясь быть объективным, он понял, что ничего такого не видел, что благодаря чувству вины, помноженному на время, сохранившаяся в памяти реальная картина сменилась совсем другой, которая теперь станет вечно мучить его.

Мог он предпринять что-то еще? Мог ли закрыть ее от пули своим телом?

Может быть.

В глубине души он сознавал, что эта мысль несправедлива. Все случилось очень быстро. Реагировать просто не было времени. Но что сейчас думать, реальность от этого не меняется. Он должен был что-то предпринять. Оттолкнуть Ингрид в сторону. Сделать прыжок и заслонить ее собой.

«Ты должен был ее защитить…»

Он зашел в корпус Шовлин и на лифте поднялся на одиннадцатый этаж. Дежурный администратор проводил его по коридору к лаборатории. Лаборант по имени Рэнди Спрэтт приветствовал его рукопожатием; рука его была затянута в латексную перчатку.


– Не понимаю, почему нельзя это сделать в установленном порядке, – сердито проговорил Спрэтт.

Саймон открыл рюкзак и вручил ему три пластиковых пакета с зубными щетками. Сначала он собирался принести только щетку Пейдж, но по ходу дела решил, что, если уж пошел по этой темной и грязной дорожке, надо пройти по ней до конца.

– Я хочу знать, настоящий я отец им или нет, – сказал Саймон и ткнул пальцем в желтую щетку Пейдж. – И вот это прошу сделать в первую очередь.

Саймону, конечно, самому все это было противно. Дело не в том, что я не доверяю, говорил себе он. Для меня главное – убедиться и успокоиться.

Но с другой стороны, Саймон также понимал, что тут могло быть вполне разумное объяснение.

Впрочем, это не важно.

– Вы говорили, что можно ускорить, – сказал Саймон.

– Три дня, – кивнул Спрэтт.

– Не пойдет.

– Простите?

Саймон полез в рюкзак и достал пачку денег.

– Не понимаю.

– Здесь десять тысяч долларов наличными. Подготовьте результаты к концу дня, и я дам вам еще десять.





Глава двадцать седьмая




Истинный умирал.

По крайней мере, так казалось Эшу, стоявшему в изножье его кровати.

По обе стороны перед кроватью стояли сыновья Каспера Вартаджа, два стража, скорбно застывших в почетном карауле у смертного одра своего доживающего последние дни отца. Почти физически ощущались волны исходящего от них горя. Их настоящих имен Эш не знал – возможно, они не были известны вообще никому, – он не помнил также, кто из них Визитер, а кто Волонтер.

Рядом с Эшем, сложив руки и опустив глаза долу, стояла Ди Ди; казалось, она молится. Двое братьев делали то же самое. В углу маячили две женщины в серой униформе и тихонько всхлипывали в унисон, словно им велели озвучить всю эту сцену.

Один только Истинный, не мигая, смотрел в потолок. Он лежал посередине кровати; его обрядили в белоснежный балахон, нечто вроде туники. Длинные седые волосы, длинная борода. Он был похож сейчас на Бога Отца, изображаемого на картинах художников эпохи Возрождения, например на панно «Сотворение мира» в Сикстинской капелле; эту картину Эш в первый раз увидел в книге из школьной библиотеки. Этот образ всегда его восхищал: даруя жизнь человечеству, Господь Бог касается рукой Адама так, словно жмет на выключатель.

Бог на этой фреске крепок и мускулист. Чего не скажешь о лежащем на кровати Истинном. Он угасал прямо на глазах. Но улыбка его оставалась светлой, а глаза, когда он встретился взглядом с Эшем, смотрели словно из мира иного. Эша вдруг осенило, он понял, что здесь происходит. Человек, носящий имя Истинный, как бы поддразнивал его своим взглядом. Харизма этого старика даже на смертном одре была почти сверхъестественной.

Вот он поднял руку и поманил Эша к себе. Эш повернулся к Ди Ди, и та кивнула ему: иди. Голова старика была неподвижна, но глаза его следили за Эшем, и опять это напомнило ему об образе на панно эпохи Возрождения. Он взял Эша за руку. Его пожатие оказалось на удивление крепким.

– Спасибо тебе, Эш.

Эш физически ощущал притягательность этого человека, его магнетизм. Он, конечно, никогда бы не клюнул на такой крючок, но это не значило, что он не понимал происходящего, и он даже был глубоко тронут. Каждый из нас обладает своим талантом. Один быстро бегает, другой силач, каких не сыщешь, третий лучше всех в математике. Мы любуемся атлетами, восхищенные тем, что́ они могут выделывать, например, с мячом или шайбой, да мало ли с чем. И этот человек, Каспер Вартадж, тоже обладает особым даром. Поразительным даром. Сила его такова, что может околдовать тебя – и ты пропал, особенно если ты не способен собраться или у тебя определенный образ мыслей.

Но Эш был не из таких.

Эш – человек собранный и ясного ума, и сейчас он был озадачен и заинтригован. Он работал всегда анонимно. Пользовался паролями и анонимной связью через безопасные веб-сайты и приложения. Никогда не встречался лицом к лицу с теми, кто нанимал его. Никогда.

Ди Ди это знала. Она понимала, насколько это опасно.

Он отпустил руку старика и недовольно сверкнул глазами в сторону Ди Ди. Этим взглядом он спрашивал, зачем она привела его сюда, и она ответила ему невозмутимой улыбкой, которой, казалось, велела ему набраться терпения.

Две всхлипывающие женщины вышли из комнаты, и вошли двое охранников, в том числе и тот, кто бил его дубинкой. И снова Эшу это не очень понравилось. Особенно ему не понравилось самодовольное выражение лица первого охранника.

Старик с усилием попытался заговорить, но получалось у него плохо.

– Да вечно пребудет Сияющая Истина, – это было единственное, что удалось ему произнести.

– Да вечно пребудет Сияющая Истина, – как эхо, отозвались остальные.

Это у них такой ритуал. Эш терпеть не мог бессмысленных ритуалов.

– Иди, – сказал старик, глядя на Эша. – Да вечно торжествует Истина.

Охранник ухмыльнулся, глядя на Эша, потом взгляд его сместился на Ди Ди и снова метнулся в сторону Эша. Эш и бровью не повел. Он взглянул на Ди Ди. Она знала.