Вечная ночь

– Да, – кивнул Соловьев, – наверное, вам не помешает закусить.

– Что, пахнет? Не бойтесь, я, вообще-то, не пьянею. Соображаю нормально. Только живот болит, если нет закуски. – Она залезла в машину, хлопнула дверцей. – Поехали. Сейчас направо, на проспект выезжаем, там совсем близко хорошая кафешка. Вкусно, дешево и народу мало. У Нинульки холодильник пустой, она ничего не покупает и не жрет, когда Женечки нет. А дома у себя я бываю редко. Живу в коммуналке, там такая тоска, повеситься хочется. Извините, я забыла, как вас зовут?

– Дмитрий Владимирович.

– Ой, а можно просто Дима? Мы с вами вроде как ровесники. Слушайте, никогда не думала, что следователи бывают такие симпатичные. А вы какой следователь? Важняк?

– Важняк.

– Класс! Машина у вас, правда, неважнецкая. Старый «Фольксваген». В Штатах небось люди вашего уровня ездят совсем на других тачках. Ой, господи, что я болтаю? Плакать не могу, вот и болтаю. Ком в горле стоит, а глаза совсем высохли. У меня ведь своих детей нет. Я с Женечкой возилась больше, чем мать. Я окончила педагогический, поработала пару лет учителем физкультуры, поняла, что это не для меня. Денег мало, дети шальные, училки – одни тетки, мужичков вообще никаких. Прямая дорога в старые девы. Поступила на заочный финансово-экономический. Ну да вам это не интересно. Когда Женя родилась, я как раз была без работы, и Нинулька с Валерой взяли меня няней. Вот, все, мы приехали.

В кафе было пусто и душно. В ярком свете у зеркала в гардеробе Соловьев заметил, что его спутница грубо, неряшливо накрашена. Усевшись за столик, она жадно закурила. Не заглядывая в меню, заказала себе салат, куриные котлеты с рисом и тут же спохватилась:

– А вы, Дима? Здесь правда все очень вкусно.

– Мне, пожалуй, то же самое.

– Ну, во-от, – протянула Майя, когда удалилась официантка, – даже не знаю, с чего начать. Про пустышку я вам по телефону сказала. Хотя это, конечно, не главное. Надо собраться с мыслями. Все путается в башке. Хочу про Женечку говорить, только про нее, но знаете, как это больно! Вам же факты нужны, а я болтаю, болтаю. Отнимаю ваше драгоценное время.

– Не волнуйтесь. У меня пока время есть. – Соловьев улыбнулся.

– Какая у вас улыбка хорошая. Эх, жалко, вы за рулем, а то мы бы с вами выпили. Хотя, конечно, мне достаточно. Ладно, попробую по порядку. Когда Валерка их бросил, Жене исполнилось четыре года. Он хотел забрать ребенка, даже грозил судом. К тому времени у него уже имелось три мальчика, от разных жен, но ими он мало занимался. А к Женечке вдруг проснулись отцовские чувства. То ли возраст у него подошел, то ли потому, что она девочка и показалась ему такой беззащитной. С первых дней она была хорошенькая, как ангел. Локоны, глаза, ресницы. Ему улыбнулась, когда он взял ее на руки в роддоме. Клянусь, я сама видела, хотя знаю, такие крошечные дети еще не улыбаются. И первое слово ее было «папа». А потом она стала говорить «Мая». Мы с Нинулькой до сих пор спорим. Она считает, что ребенок говорил «мама». Я уверена, что – Майя. А Валерка однажды заявил, что мы тут вообще ни при чем. Женечка говорит «мало!». Ей правда всего всегда было мало. Грудного молока, игрушек, гостей, подарков, шмоток, праздников, приключений, внимания, любви. Иногда у меня возникало такое чувство, что девочка ошиблась адресом, родилась не в то время, не в том месте и теперь ищет то, чего не бывает. – Она грустно усмехнулась. – Опять болтаю. Вряд ли вам все это интересно.

Принесли еду. Майя принялась жевать, неопрятно, жадно. Помада размазалась, тушь потекла. Она ела и плакала.

– Вот, соли теперь не надо, – заметила она с набитым ртом, схватила салфетку, высморкалась, – и слезы наконец. Уже легче немного. Извините. Я сегодня весь день Нинульку утешала, а меня утешить некому. Я вообще-то совершенно одинокий человек. А вы?

– Нет, – сказал Соловьев, – я – нет.

– Врете, господин важняк. По глазам вижу, что врете. Впрочем, это не мое дело. Слушайте, почему вы ничего не едите? Вам противно на меня смотреть? Извините. Не жрала со вчерашнего вечера. Все хочу похудеть, но постоянно срываюсь. Как сейчас.

Соловьев стал есть. Несколько минут они молчали, уставившись в свои тарелки.

– Ну вот, я же говорила, здесь вкусно. – Майя собрала корочкой остатки соуса. – Вы небось хотите услышать о взрослых мужчинах, с которыми Женечка спала за деньги? Предупреждаю, ни одного имени я вам назвать не могу. Вы хорошенько потрясите мерзавку, сводницу Маринку, она наверняка знает. Из всех жен Качалова эта дрянь оказалась самой умной. Хватка у нее железная. Она сразу поняла, что если кто из его детей представляет для нее реальную опасность, так это Женечка.

– В каком смысле – опасность? – перебил Соловьев.

– В материальном, прежде всего. Валерка по сути своей жмот, но Жене постоянно денежку подкидывал, оплачивал ее поездки в Англию на лето, в языковую школу. Знаете, сколько это стоит? А если бы Женя окончила школу, пришлось бы платить за вуз, платный, бесплатный, не важно. Бесплатный еще дороже. К тому же Валерка в свои сорок восемь развалина. И сердце больное, и с почками проблемы. Если что, он бы Женю в завещании не обошел, ей бы отвалил больше всех.

– Ну пока он, слава богу, помирать не собирается, – тихо заметил Соловьев, – сорок восемь лет – это еще далеко не старость, а проблемы со здоровьем есть у всех, и у молодых.

– Сегодня не собирается, а завтра – кто знает? Думаете, Маринка вышла за него по большой любви? Вы же видели его, уродца, заморыша, и ее, красотку молодую. Ей деньги его нужны, только деньги, и ради них она на все способна. У нее типично лимитская хватка. Она из Быкова, приехала завоевывать Москву, и вот, завоевала Валерку. Я не удивлюсь, если окажется, что она наняла убийцу и сама сочинила весь этот спектакль, чтобы думали, будто убил маньяк.

Дима попытался заглянуть в ее мокрые глаза, обведенные черным, как у трагической героини немого кино. Он хотел понять, насколько она пьяна и соображает ли, что говорит.

– Погодите. Майя, вы это серьезно? Вы думаете, Марина могла нанять убийцу, который подделал почерк серийного маньяка?

– Запросто! Недаром она Женечку окучивала, приручала, таскала ее с собой на разные тусовки, наряжала, учила краситься, знакомила со своими друзьями. Ребенку, конечно, это нравилось. Ей было всего одиннадцать лет, а она крутилась среди взрослых, причем таких крутых взрослых. У Маринки друзья – модные люди. Все со всеми спят, наркотиками балуются. У них там свобода, блин. Никаких ограничений.

– А что за люди? – спросил Соловьев.

– Ну как вам сказать? Каждой твари по паре. Попса, бизнесмены, девочки-модельки, сериальные актеры, галерейщицы, рестораторы, культурные бандиты, в общем, откройте любой глянцевый журнал, посмотрите раздел светской хроники, вот вам Маринкин круг. Тусовка, одно слово. Конечно, Жене, девочке с амбициями, с дикой жаждой приключений, все это было в кайф. Я первая заметила, как она изменилась. В ней появился надрыв и какая-то противная взрослая надменность. Я знаю, она меня любила, а мать – тем более, но так жестоко могла обидеть, не дай бог! Ладно, не буду это вспоминать. В общем, она стала другая, чужая, нервная, колючая. То хохочет, как сумасшедшая, то рыдает. Раздражается из-за любой мелочи. Бывало, скажет матери, что поехала к отцу, и пропадет дня на три. Нинулька ему вообще не звонит. Они много лет не разговаривают. Но иногда все-таки выяснялось, что у отца ее не было. Она смотрела невинными глазами и говорила, будто ночевала у подруги. Врала легко, продуманно, с подружками договаривалась заранее, и они ее никогда не закладывали.

– Вы знакомы с кем-нибудь из этих подруг?

– Есть такая Карина Аванесова, они с первого класса дружат. Хорошая девочка, открытая, добрая, совсем не грязная. Она вряд ли что-то знает про Женину тайную жизнь.

– А кто может знать?

– Никто. Если только Ика. Это темная лошадка. В гости ни разу не приходила, но Женя у нее ночевала очень часто. То есть говорила так. Ика всегда ее покрывала. Она из Быкова, как и Маринка. Ей двадцать два, хотя выглядит младше Жени. Живет со старшим братом.

– У вас есть ее телефон?

– Только мобильный.

– Мобильный у нас тоже есть. Но мы пока не можем дозвониться. Фамилии, адреса не знаете?

– Конечно, нет. Даже как брата зовут, понятия не имею. Кстати, про Ику лучше всего поговорить с Маринкой. Если эта сволочь, конечно, расколется. Я знаю, что Ика даже жила у них с Валеркой около полугода, как домработница. Ну а потом переехала к брату. Слушайте, да позвоните вы Маринке прямо сейчас! Время детское. Вызовите ее, допросите, потрясите как следует. Вот точно вам говорю, она больше всех знает.

У Майи загорелись глаза. Видно, очень ей хотелось, чтобы молодую жену Качалова «как следует потрясли». Соловьев посмотрел на часы, потом достал блокнот, набрал номер мобильного Марины.

Она ответила сразу и ничуть не удивилась, когда услышала вопрос: кто такая Ика? Тут же сообщила, что Дроздова Ирина Павловна, восемьдесят четвертого года рождения, ее подруга.


– Она из Быкова, как и я, мы вместе занимались художественной гимнастикой в детстве.

– А сейчас чем она занимается?

– Ика? Да, в общем, ничем. Тусуется, живет там с одним как бы писателем. Она, знаете, дико несчастный человек. Родителей убили прямо у нее на глазах. Ей было десять лет. Она до сих пор заикается сильно, когда волнуется.

– Как бы писатель – это брат? – спросил Соловьев.

– Брат? – Марина засмеялась. – С чего вы взяли? Когда-то он собирался на ней жениться. Не знаю, может, правда расписались, но вряд ли. Она бы сказала мне. Они просто живут вместе. Его зовут Марк, ему около сорока. Фамилию не помню. Живут они с Икой сейчас где-то у Полежаевской. Как раз недавно сняли квартиру. Адрес могу поискать, но не обещаю. Если найду, перезвоню.

– Женя была знакома с Икой и с этим Марком?

– С Икой да, они дружили. Насчет Марка не знаю. Знакома наверняка была, но дружила вряд ли.

– А что значит – как бы писатель?

– Ну, пописывает там всякую фигню. Я, честно говоря, ничего не читала. Вроде бы когда-то он написал роман про клонов, книжка вышла, но ее не покупали. Мы с ним давно не общаемся. Мне, кстати, даже интересно, на что они с Икой вообще живут.

– Как-то вы очень уж вежливо с ней, – заметила Майя, когда Соловьев отложил телефон, – ну что она сказала?

– Ничего особенного. Назвала фамилию Ики. Человек, с которым она живет, никакой не брат. Его зовут Марк.

– Вот, я так и думала! Они – существа из Жениной тайной жизни.

– Вы уверены, что была эта тайная жизнь?

– А вы – нет? – Майя грустно усмехнулась. – Сначала мы с Нинулькой думали – наркотики. Потащили ребенка в диспансер, оказалось – все чисто. Она, кстати, этим воспользовалась, обиделась на мать, заявила, что ее страшно унизили, и дней десять не появлялась дома.

– Майя, но почему все-таки взрослые мужчины? Может, это были мальчики, ее сверстники? – спросил Соловьев.

– Ага, конечно. Сверстники. Когда вы при обыске нашли деньги, у меня все окончательно сложилось в голове. И у Нинульки, кстати, тоже. Она потому и стала говорить, что это ее деньги. С ума сойти, двадцать тысяч евро. Я ведь давно замечала у Жени шмотки баснословно дорогие, косметику. Ответ один: папочка, Мариша. Знала, маленькая врушка, что мать у них никогда спросить не решится.

– Но все-таки очевидных доказательств того, что Женя встречалась со взрослыми мужчинами и они ей за это платили, у вас нет? – уточнил Соловьев.

– Нет. – Майя тяжело вздохнула и закурила. – Женя была слишком умной и осторожной, чтобы у меня или у матери появились эти очевидные доказательства. Но про одного я знаю точно. Вазелин. Певец. Правда, он вряд ли давал ей деньги. О нем говорят, что он жмот страшный, пижон и циник. В общем, тоже очень модный человек. Тусовщик. У них с Женей совсем недавно начался роман. Их Маринка познакомила. Вот и понеслось.

– То есть Женя была в него влюблена?

– Не то слово! Она на нем помешалась. Все его песенки знала наизусть.

– А он? Как он к ней относился?

Майя высморкалась в салфетку, закурила и произнесла трубным басом:

– Вазелин – тупая самовлюбленная скотина. Я думаю, все дело в пиаре. Ему постоянно нужны публичные скандалы, чтобы не слезать со страниц желтой прессы. А наша дурочка влюбилась. Вполне возможно, что забеременела именно от него.

– Вы знали? – удивился Соловьев.

– Ну а как же? Я обратила внимание, что у нее давно нет месячных, и тошнило ее по утрам. Как-то зашла к ней в комнату, когда она одевалась, и заметила маленький животик. Она же худющая, а там, наверное, уже недель двадцать.

– Семнадцать, – сказал Соловьев.

– Что, уже было вскрытие? – Майя всхлипнула и покачала головой. – Господи, она, дурочка маленькая, хотела этого ребенка. Ждала его. Она хотела замуж за Вазелина. Нашла принца! Спасибо, что вы не сказали Нине.

– Майя, а вы пытались поговорить с Женей, когда заметили, что она беременна?

– Конечно, пыталась. Она стала хохотать, кстати, довольно фальшиво, обозвала меня старой перечницей, сказала, что это полный бред, и еще напомнила ту историю, когда мы с Ниной потащили ее в диспансер проверяться на наркотики. Да, я думаю, отец ребенка – Вазелин. Вы, кстати, допросите эту сволочь хорошенько. Проверьте алиби. По-моему, у него с башкой не все в порядке, и я не удивлюсь, если окажется, что он шизофреник и маньяк.

Соловьев глотнул кофе, обжегся, запил холодной водой. Вспомнил, как тяжело пульсировала музыка в квартире Качалова, как хриплый голос повторял: «Твое нежное сердце, твоя гладкая печень, виноград твоих легких и сладкая кровь».





Глава шестнадцатая




На самом деле его звали Валентин Федорович Куваев. Вазелином его дразнили в детстве. У него вообще было много разных кличек. Для названия музыкальной группы и для псевдонима солиста эта вполне подходила. Ему исполнилось сорок два года, но издали, особенно со сцены, он выглядел значительно моложе. Лицо его оставалось таким же гладким и розовым, как двенадцать лет назад, в самом начале его фантастической эстрадной карьеры.

В девяносто втором, в популярном ночном ток-шоу, он впервые спел с экрана, для огромной аудитории. То, что он преподнес публике, было очень похоже на романс, и текст, и музыка, и выражение лица автора-исполнителя – все в традиции классического русского романса. Калитка, накидка, нежная тень девушки, хризантемы, разбитое сердце. Но к третьему куплету оказывалось, что сердце разбито не в переносном, а в самом прямом смысле. Оно вывалилось из вспоротой белой груди лирической героини и раскололось, как спелый помидор. Далее, все с той же серьезной миной, тем же оперным басом, автор рассказал, как «жевал его, упругое, сырое, артерии скрипели на зубах, и струйки теплой крови стекали тихо с губ за воротник». В последнем куплете он насадил на чугунное копье ограды отрезанную голову своей юной подруги, украсил ее локоны хризантемой, «и вот она печальными глазами на белые акации глядит».

Двенадцать лет назад ведущий ночного ток-шоу сдержанно поаплодировал, сохраняя скептическую мину, заговорил о постмодернизме и «Черном квадрате» Малевича, но говорить ему пришлось недолго. Последовал шквал зрительских звонков. Одни возмущались, негодовали, другие выражали восторг. Никто не остался равнодушным. Все спрашивали, кто он такой, откуда взялся и где был раньше.