Верь мне

– То, что он сказал об этом австралийце… – начинаю я.

– Ты не должна ничего объяснять, Клэр. Пока ты не решишь, что хочешь быть со мной, с кем ты спишь – это твое личное дело.

– Патрик, хочу кое-что объяснить.

Я хочу, я действительно хочу. У меня почти непреодолимое желание рассказать ему все.

Я уверена, когда он узнает, что все это – глупая приманка, он почувствует себя обманутым, возненавидит меня. Для меня важно, чтобы Патрик не ненавидел меня.

Я открываю рот, чтобы сказать что-нибудь, остановить происходящее: какой-то намек, предупреждение или обещание.

Потом я думаю о Фрэнке и Кэтрин, следующих за нами в фургоне без опознавательных знаков. Они слушают. Рассчитывают на меня.

Нехотя я все-таки перетащила себя обратно, в сценарий.

– Кажется, я говорила, что потеряла близкого человека.

– Да, твой учитель Фэрбэнк.

– Я никогда не рассказывала, как он умер.

Он кивает.

– Я ждал, когда ты будешь готова поговорить об этом.

– Он не только был моим учителем. Он был женат. – Я смотрю в окно такси на мокрые размытые улицы. – Когда все стало известно о нем и обо мне, его уволили. Жена его бросила, и, конечно, не было ни малейшей надежды, что он получит другую работу по тому же профилю. Он закончил… – Я делаю глубокий вдох. – Это должно было быть двойное самоубийство, но у меня не хватило смелости довести дело до конца. С тех самых пор мне ни на что не хватает смелости.

Слезы стекают по щекам, и они не совсем уж фальшивые. Это слезы стыда за ложь, которую я говорю. Реакция на безвкусицу этой глупой истории.

Водитель резко тормозит, нажимает на клаксон, сворачивает на другую полосу. Патрик обнимает меня за плечи, чтобы я не свалилась с сиденья. Это приятно.

Я понимаю, что могла бы полюбить этого человека. Вместо этого я ему лгу.

– Вот почему я бросила колледж и приехала в Нью-Йорк, – добавляю я. – С тех пор я чувствую себя как человек, стоящий на краю трамплина для прыжков в воду. Слишком напуган, чтобы прыгнуть, слишком смущен, чтобы вернуться.

Патрик, я могла бы полюбить тебя.

– Ублюдок, – тихо говорит Патрик. – Презренный, трусливый, эгоистичный урод. Соблазнить тебя – это уже отвратительный поступок, а вот заставить согласиться с его жалкими сексуальными фантазиями… Эта мысль заставляет мою кровь кипеть, хотя ты говоришь – тебе понравилось. Однако возложить бремя своей вины и на тебя – это уже чересчур.

Я смотрю на него с удивлением.

– Неужели?

– Кто он такой, чтобы так с тобой поступить? Если бы он не был мертв, я бы убил его сам.

Патрик Фоглер улыбается и гладит меня по щеке. Я помню, как Рауль рухнул на ковер, и не сомневаюсь – он не шутит.



У моего дома он выходит. На мгновение кажется, что он собирается отослать такси, и мое сердце подпрыгивает, но затем Патрик наклоняется и говорит водителю:

– Подожди-ка минутку.

– Значит, ты не зайдешь? – робко замечаю я, когда он провожает меня до двери.

Он изучает меня. Дождь блестит в его волосах.

– Я тебе рассказывал, как закончились отношения между Бодлером и Белой Венерой?

Я отрицательно качаю головой.

– Я знаю, что они спали вместе, но у них так ничего и не вышло.

Патрик кивает.

– Бодлер сказал, что хочет помнить ее как богиню, а не как женщину.

Я смеюсь.

– Скажу тебе прямо – я не богиня. Может, даже наоборот.

– По-моему, секс может быть проверкой для любых отношений. Как сказал друг Бодлера Флобер, мы должны остерегаться прикосновений к идолам, чтобы позолота не осталась на наших руках.


Он протягивает руку и заправляет выбившуюся прядь волос мне за ухо.

– Если я не прошу тебя, Клэр, то не потому, что не хочу. Я буду ждать приглашения от тебя.

Он делает паузу. Я ничего не говорю. Патрик улыбается.

– А пока удовлетворюсь этим. – Он наклоняется и целует меня.

Если бы мы были в кино, я думаю, это мог быть кульминационный момент – когда камера отъезжает и начинаются титры. Влюбленные обнимаются в нью-йоркской ночи, дождь делает все блестящим, свежим и кинематографичным: городские огни, желтое такси, мощная музыка, доносящаяся из машины. Женщина прижимается к мужчине, страстно целуя его в ответ. Я хочу тебя.





38


– Когда я работала на Генри, я могла заставить любого мужчину делать или говорить все, что захочу, в течение пяти минут, – возражаю я. – Все же Патрик до сих пор не сказал ничего, что могло бы его обвинить.

– Клэр права, – тихо говорит Фрэнк.

Наступило следующее утро, и мы обсуждаем, что делать дальше. Фрэнк выглядит усталым. Напряжение от слежки берет свое. Только Кэтрин, как всегда, полна энергии, словно терьер, жаждущий убийства.

– Я никогда не говорила, что все произойдет быстро, – замечает она. – Или просто.

– Однако вы говорили, что мы что-то да получим, – парирую я. – И если результата не будет – мы остановим операцию.

– Я не имела в виду – остановим после нескольких встреч. Если мы покончим с этим сейчас, мы никогда не узнаем, достигли бы мы успеха, имей чуть больше терпения.

Она смотрит на Фрэнка.

– Я работаю над этими убийствами уже семь лет, Фрэнк. Жестокие убийства по меньшей мере восьми женщин. Я не собираюсь уходить только потому, что актриса струсила. – Слово «актриса» в ее устах сочится презрением.

– Это не трусость, – возражаю я. – Я теперь вообще не понимаю, что именно мы пытаемся доказать. Или куда мы можем пойти со всей этой информацией.

– Я что-нибудь придумаю.

– Получается, мне придется переспать с ним?

Фрэнк и Кэтрин Лэтэм реагируют одновременно.



Фрэнк

Ни в коем случае!



Доктор Лэтэм

Абсолютно исключено.



Я

Вот какую подсказку он мне дал: Патрик рассказал, как Бодлер спал со своей Белой Венерой. Он сказал – это что-то вроде теста. Думаю, он имел в виду, что именно тогда я увижу настоящего Патрика Фоглера.



Доктор Лэтэм

Я не так это понимаю.



Фрэнк

Это пересечение красной черты. От психологической ловушки до сладкой приманки.



Я