Влюбленный призрак

Тон был задан, директору оставалось неуверенно блеять в ответ. Инспектор сделал из услышанного собственные выводы.

— Что за ценности вы здесь хранили? Деньги, облигации Казначейства?

— Только наши досье.

— Полные компромата, полагаю? Иначе никто не надумал бы вломиться в столь веселое местечко.

— У нас похитили не бумаги. Пропала урна.

— Что пропало? — переспросил Пильгес, щурясь.

— Погребальная урна.

— Больше ничего?

— Достаточно и этого.

— Ну, раз вы так считаете… Из золота она была, что ли?

— Из латуни. Сама по себе она ровно ничего не стоит.

— Значит, ценность представляло ее содержимое?

— То есть прах. Само собой.

— Вот оно что… — протянул Пильгес.

— Посерьезнее, пожалуйста. Похищение умершего — это чрезвычайное происшествие.

— Кто же этот умерший?

— В том-то и беда, что мы не имеем об этом ни малейшего представления.

— Вот оно что!

Повисла неловкая пауза.

— Я слыхал про скелеты в шкафу, но ваш случай посерьезнее. Что делал у вас в шкафу мертвец?

— Кто-то постыдным образом подбросил его нам вчера днем. Найдя его, мы сочли своим долгом оказать ему почтительный прием. Не оставлять же его под открытым небом!

— В некотором смысле заблудшая душа… Признаться, ваше занятие оказалось более занятным, чем я думал раньше.

— Ценю ваш сарказм, инспектор. Предстоит необычное расследование, вы к таким не привыкли, тем не менее я буду вас просить сделать все возможное, чтобы найти…

— Вот именно: кого нам искать? — грубо перебил директора Пильгес.

— Дело в том, что… мы этого не знаем, — сконфуженно признался директор.

— Господи, в чем мое прегрешение, почему мне вечно достаются самые дурацкие дела?! — вскричал Пильгес, заставив директора испуганно перекреститься. — Давайте подытожим: кто-то выбрасывает на кладбище урну, что, если подумать, не так уж глупо…

— Не на кладбище, а в колумбарии, — поправил его уязвленным тоном директор.

— Вы ее прячете, а она среди ночи берет и совершает побег, — невозмутимо продолжил инспектор. — Ни разу с таким не сталкивался за все тридцать лет службы, с ума сойти! Вам не приходило в голову, что в урне могло находиться что-нибудь другое помимо пепла? Например, наркотики.

— Невозможно! Мы ее открывали.

— Вы уверены? Вы же не попробова… ну, нет, это было бы уже слишком. Хорошо, не наркотики. Но тогда зачем похищать то, от чего всего несколько часов назад избавились?

— Полицейский — вы, не я.

— Увы. Вернемся к началу. — Пильгес достал из кармана пиджака блокнот и ручку. — Когда примерно сюда проникли злоумышленники?

— Я ушел с работы в восемь вечера, как раз перед запиранием ворот. Наш сторож ходит по парку всю ночь, но ничего необычного он не заметил. Это все, что я знаю.

— Похищение погребальной урны из директорского шкафа, — пробормотал Пильгес, делая записи. — Мне надо указать примерную ценность пропажи.

— Я бы написал «сентиментальная».

— Сочувствую вашей страховой компании. Как у вас тут с камерами наблюдения?

— Квартал здесь безопасный, да и нашим постояльцам рисковать уже нечем. Вернее, так мы считали до вчерашнего вечера. Теперь мы установим камеры, можете не сомневаться.

— Никаких сомнений. Значит, ни отпечатков, ни камер, ни имен? Маловато, чтобы раскрыть похищение.


— Похищение?! — вскрикнул директор. — Думаете, у нас потребуют выкуп?

— Меня это сильно удивило бы.

— Откуда такая уверенность?

— Не очень понимаю, кого впечатлит угроза похитителей пристукнуть заложника. Что до переговоров о возврате содержимого урны, то никому не известно, кто это был. Предоставляю вам делать собственные выводы.

Директор понуро плюхнулся в кресло.

— Тогда зачем?..

— Хороший вопрос. Признаться, я не улавливаю мотива преступления. Может быть, вы заметили хоть какую-нибудь несообразность, крохотную странность — мне хватило бы и этого? Все что угодно, выходящее за рамки обычного. Я бы потянул за эту ниточку, и…

Директор поскреб подбородок и добросовестно напряг память.

— Как вам такое? С нашим органистом вчера утром случился несчастный случай, и его с ходу заменил неизвестный исполнитель.

— Вот видите! Это то, что нужно! — Инспектор воодушевленно хлопнул себя ладонью по колену. — Теперь вы охнуть не успеете, как я раскрою это дело.

— Правда?! — дружно воскликнули директор и помощник.

— Вообще-то нет. Что стряслось с вашим органистом?

— Поскользнулся в душе.

— Как любопытно! Кто же его заменил?

— Если бы мы знали! Уж точно не кто-то из наших. Может быть, это связанные вещи: позавчера наш садовник видел этого человека гуляющим в парке.

— А урну подбросили вчера?

— От вас ничего не укроется, инспектор. Возможно, он проводил разведку. С ним беседовала дочь господина Бартеля, она даже сама к нему подошла, наш садовник видел их вместе.

— Где бы я мог повидать эту молодую особу?

— У нас есть адрес ее отца.

Инспектор переписал адрес себе в блокнот. Все вопросы были исчерпаны, и ему осталось только удалиться.



Тома́ проснулся поздно, услышал в гостиной какой-то шум и пошел на звук. Его отец сидел перед телевизором.

— Как ты сумел его включить?

— Сам не знаю! Мне очень этого захотелось — и пожалуйста. Пути волн неисповедимы. Прожить жизнь хирургом, чтобы воплотиться в дистанционный пульт — игра стоила свеч, не правда ли?

Тома́ сел с ним рядом. Он много отдал бы, чтобы поменяться с ним ролями, чтобы хотя бы ненадолго оказаться сыном, защищающим и подбадривающим отца. Ему хотелось сказать, что завтра все изменится к лучшему, хотя он знал, что совместного «завтра» у них не будет. Но Раймон, верный себе, опередил Тома́ и сам принялся его подбадривать:

— Не грусти, сынок. Мы попытались. Согласись, это путешествие стало для нас неплохой встряской, а такое не каждому дано. Не хочу, чтобы ты сидел понурый из-за меня. Я прожил великолепную жизнь, твоя будет и того лучше. Подумай обо всем, что тебя ждет, о концертах, о любви, об утренней красоте, о радости жизни, обо всем, чего ты еще не успел пережить. Это прекрасно! Ты осознаешь свое везение? Не порть его печалью о моей участи. Я делал в жизни собственный выбор и ни от чего не отрекаюсь. Да, я много трудился, но зато я воспитал тебя, я тебя любил, я видел, как ты рос, как мужал, как становился мужчиной — и каким! Поверь, я ухожу без сожалений, разве что о Камилле, но, уверен, она поймет. У нас мало времени, поэтому поспеши задать мне все вопросы, какие хочешь, хотя нет, задай один вопрос — самый для тебя важный, и я обещаю ответить на него без обиняков.

Тома́ смотрел на отца с бесконечной нежностью.

— Скажи, папа, каково это — быть отцом?

— Во сколько у тебя вылет?



Манон подняла железную штору на половину высоты, нагнулась и оказалась у себя в магазине. Отключив сигнализацию, она огляделась. Ей нравилось это время перед открытием, когда можно было одной прогуляться между стеллажей, свободно провести инвентаризацию, просто почитать какую-нибудь книжку за столиком или выбрать, что почитать матери во второй половине дня. Поставив на место книгу, взятую раньше, она подумала, что с этого дня жизнь войдет в нормальную колею. Манон была не из тех, кто плывет по течению. Она считала, что унаследовала у Камиллы ее силу и оптимизм. Перейдя в кладовую, Манон принялась распаковывать коробки с летними изданиями. Книгам свойственна сезонность, на читательский выбор влияет погода, и выкладка книг была каждодневным занятием хозяйки магазина. Манон раскладывала их на столиках так же тщательно, как мастер икебаны — цветы, не придерживаясь тематического принципа, чтобы раздразнить любопытство посетителей. Книготорговец, которому не задают вопросов, перестает улавливать смысл своего ремесла. Советовать, помогать делать открытия, разделять восторг читателя — все это наполняло ее радостью, даже если читатель не проявлял любезности. Сейчас, припомнив просьбу соседа-антиквара, она разобрала поступления последней недели и приготовила перечисленные им книги. Потом вернулась к своему рабочему месту за кассой и занялась бухгалтерией. Стопка счетов за последние дни устрашающе выросла, но ей было не до них: на экране ее телефона появилось сообщение.



Под предлогом того, что ему надо собрать вещи, Тома́ улизнул к себе в комнату, оставив отца смотреть энный эпизод его нового любимого сериала. Осталось вылезти в окно, пересечь сад, обойти дом и постучаться в хозяйскую дверь.

Немного погодя он проделал тот же путь в противоположном порядке.

После этого он призвал на помощь всю свою отвагу, позвонил агенту и попросил ее об услуге.

— Что ты делаешь в Сан-Франциско? — спросила Мари-Доминик. — Я была уверена, что ты в Париже.

— Мой отец говаривал, что уверенность, как и вера, — религиозное чувство.