Во всем виновата книга

– Сигаретой угостишь?

Это был уже вопрос попроще. Я выудил сигареты, предложил ей одну, протянул зажигалку, и Мэри наклонилась прикурить. Язычок пламени отразился в ее глазах, высветил высокие скулы, темную влекущую впадинку меж грудей.

– Подвинься, – велела она, когда я достал вторую сигарету, для себя. – Здесь и двоим хватит места.

Места действительно хватило, но едва-едва. Она уселась на холодильник, касаясь меня бедром, и я даже сквозь джинсы почувствовал тепло ее тела.

– Господи, холодно-то так.

– Возьми мою куртку.

Она надела куртку, и несколько мгновений мы молча курили, прислушиваясь к доносящемуся из дома шуму и к возне парочки на матрасе.

– Ну, – наконец сказала она, – пусть у тебя и дальше будет грустный вид.

– Почему?

– Потому что так красиво. Проникновенно.

Я никак не мог придумать ответ. Может, она тоже под кайфом? Или же меня самого прихватило гораздо крепче, чем казалось на первый взгляд, и теперь начались галлюцинации?

– Я, кажется, тебя встречала несколько раз, – продолжала Мэри. – Смешно, что мы при этом незнакомы. В смысле, только сейчас познакомились. Тебя как зовут?

– Тони.

– А я Мэри. – И она меня поцеловала.



«Ну ты и дерьмо! Тебе это с рук не сойдет».

От этих слов меня охватила острая, сладкая радость. Это точно почерк Мэри, а «ты» – явно про Адама. Они жили вместе почти двадцать лет – поженились через два года после окончания университета.

Все минувшие годы я следил за Адамом через выпуски энциклопедии «Кто есть кто» и ежегодник «Современные люди» издательства «Дебретс», так что про свадьбу знал. А еще знал про основные вехи в его карьере: он был назначен заместителем литературного редактора в «Нью стейтсмен», сколько-то лет работал для Би-би-си, написал несколько книг, по последним снял четыре документальных фильма. Эти документалки обычно крутили по каналу «Би-би-си-2», а одна даже попала на «Би-би-си-1».

Мы с Адамом были ровесниками, но выглядел он на десять, а то и на все пятнадцать лет моложе меня. Он принадлежал к той славной когорте известных писателей, которые настолько заняты, что диву даешься: когда это они умудряются писать? Я просматривал его статьи в «Сандей таймс» и «Обсервер» и постоянно натыкался на него по радио и в телевизоре. Два года назад Адам председательствовал в жюри на вручении Букеровской премии. Он вообще вечно что-то судил или комментировал. Даже друзей заводил в профессиональном кругу: к примеру, играл в теннис с автором бестселлеров и владел загородным домиком в Умбрии напополам с исполнительным директором крупного издательства.

Я положил книги на тележку, откуда библиотекарь потом заберет их и поставит на полку, и уже собрался было вернуться на место, но тут в читальный зал вошел Адам – через северную дверь, которая вела к новой лестнице. Эта лестница, словно позвоночник, прошивала разнообразные уровни и помещения библиотеки – старые и новые.

Меня охватила паника. Адам оглядел зал. Все произошло так быстро, что я не успел отвернуться, и на мгновение наши взгляды встретились… Но он меня не узнал. Я испытал облегчение и одновременно злость. Адам высмотрел свободное место возле окна и направился туда. У него в руках было три или четыре книги.

С меня словно заклятие спало. Я выскользнул через стеклянную дверь на главную лестницу старого здания и торопливо устремился вниз по ступенькам. С портретов, висевших на стенах, на меня молча взирали многочисленные немые свидетели – знаменитые посетители библиотеки.

В голове слегка прояснилось. Я понял, что веду себя по-идиотски. Будто сделал нечто дурное и у Адама есть повод меня выслеживать – с чего вдруг? И что это такое происходит между ним и Мэри? И действительно ли он раскапывает что-то про Фрэнсиса Юлгрива? Я уверил себя, что мое любопытство вполне обоснованно.

К тому же Адам вряд ли в ближайшее время покинет читальный зал.

Замедлив шаг, я спустился на первый этаж и свернул в комнату, где слева стоят запирающиеся шкафчики для личных вещей, а справа – высокие открытые шкафы, куда посетители вешают пальто и кладут сумки.

Плащ от «Бёрберри» обнаружился в четвертом по счету шкафу между твидовым пальто и рваной кожаной курткой. Внизу на полке должна быть сумка Адама…

И вот тут-то я переступил черту, хотя тогда мне так не казалось. Наоборот, подумалось, что в свете моей книги о Юлгриве поступаю я вполне логично. Нужно же следить за потенциальными конкурентами.

Я оглянулся через плечо. Никто не обращал на меня внимания. Сумка у Адама была холщовая, с кожаными вставками – увидишь такую, и сразу представляется, будто внутри непременно лежит окровавленный фазан или снулая форель. Я расстегнул и проверил основное отделение и боковые карманы, но нашел только номера «Гардиана» и «Спектейтора» да пару мятых бумажных платочков.

Тогда я ощупал плащ: в одном кармане пачка мятных леденцов «Поло» и список покупок, нацарапанный почерком Адама на обратной стороне конверта (бургундское, цветы, молоко, салат вегет.), в другом – пусто.

Я чуть не пропустил третий карман, внутренний, застегнутый на пуговицу. Там лежало что-то маленькое, прямоугольное и твердое. Просунув туда руку, я нащупал телефон.

Айфон. У меня самого был айфон, хотя и более старой модели. Переключатель стоял на беззвучном режиме. Я нажал кнопку, и экран ожил.

Телефон был заблокирован, но высветилась чья-то эсэмэска: «Когда мы не вместе, скучаю по тебе, и с каждым мгновением все сильнее. Целую, Д.».

Имя в сообщении не отображалось – только телефонный номер.

«Теперь понятно насчет той записки на желтом стикере», – подумал я.

У этого «дерьма» роман на стороне.



Ничего нового.


Так что вернемся лучше к Мэри. Позже она призналась, почему поцеловала меня тогда на вечеринке – хотела охолодить своего парня, только что перешедшего в разряд бывших. Он как раз наблюдал за нами из окна кухни. Но этим все не закончилось.

Народ постепенно расходился по домам, а мы все сидели в садике – разговаривали, пили, выкурили еще один косячок. О чем разговаривали – вылетело из головы, зато помню, что впервые за всю свою жизнь умудрился преодолеть застенчивость, из-за которой обычно впадал в ступор, пытаясь завести разговор с красивой девушкой, и безо всяких усилий перешел к чему-то весьма напоминавшему дружбу.

Я проводил Мэри домой, и когда мы прощались, она снова меня поцеловала. На следующий день мы отправились пить кофе в перерыве между лекциями (я вздохнул с облегчением, потому что боялся, что за ночь она забудет обо мне), а вечером легли в постель.

Я будто бы превратился в иное, гораздо более приятное существо – как лягушка, которую поцеловала принцесса. Мэри была такой красивой, такой живой, всегда знала, чего хочет, и действовала напрямик. Я завидовал этому ее качеству. Всегда было загадкой, почему вдруг она захотела меня.

Продержались мы почти семестр – и не вместе, и не врозь, – а потом Адам решил отнять у меня Мэри. Мы с ним больше не жили в одной комнате, как на первом курсе, но по-прежнему часто виделись. Адам умело пользовался мной: из нас двоих я был более собранным, помнил расписание лекций и семинаров, знал, какие книги нужно взять в библиотеке, как раздобыть дополнительные материалы, чтобы получить на балл выше.

В некотором роде Мэри и Адама свел вместе Фрэнсис Юлгрив. Я уже тогда кое-что знал об этом поэте, потому что моя мать выросла в Розингтоне, а Юлгрив в начале двадцатого века служил в тамошнем католическом соборе. У мамы хранился его стихотворный сборник «Суд незнакомцев», который когда-то принадлежал бабушке с дедушкой. Именно по Юлгриву я написал большую выпускную работу (и еще раньше понял, как полезно изучать малоизвестных литературных деятелей: во-первых, меньше второстепенных источников, а во-вторых, гораздо проще впечатлить экзаменаторов своим рвением).

Однажды вечером Мэри сидела у меня в комнате, и тут явился Адам. Сказал, что подождет меня, а сам принялся рыться в бумагах на моем столе и болтать с ней. Нашел кое-что из заметок по Юлгриву, а Мэри вдобавок рассказала ему о моей работе.

Когда я вернулся из индийского ресторана с ужином на двоих, они уже курили косячок и дружески беседовали. И беседа эта явно грозила перейти в нечто большее. Мэри тянулась к харизматичному Адаму, как цветок к солнцу. Мой бывший сосед обладал бесценным свойством – мог казаться заинтересованным в собеседнике. Ужин пришлось поделить на троих. Адам и Мэри здорово накурились, а я сидел и дулся.

На следующей неделе мы с Мэри официально расстались – в пабе за обедом. Она изо всех сил старалась быть тактичной и мягкой, но при этом так и светилась от радости, словно хеллоуинская тыква со свечкой внутри.

Сказала перед уходом:

– Тони, не принимай это на свой счет, пожалуйста. Понимаешь, я всегда чего-то ищу, но никак не могу найти. Быть может, однажды опишу полный круг и вернусь к началу или все-таки найду то, что мне нужно. Чем бы оно ни оказалось.



Не знаю, что взволновало меня больше: то, что у Адама роман на стороне и его брак с Мэри рушится, или то, что он покусился на Юлгрива, вероятно даже не осознавая, что делает.

Я прекрасно отдавал себе отчет в том, что наследие Фрэнсиса Юлгрива на самом деле мне не принадлежит. Он давно умер, этот священник с замашками эксцентрика, который написал несколько незначительных стихотворений, иногда печатавшихся в сборниках. Более того, я признавал, что его стихи по большому счету не особенно хороши. Если хоть чуть-чуть верить рассказам современников, он толком не смог ничего добиться, потому что пил слишком много бренди и курил опиум.

При всем при том Юлгрив был весьма занимательной личностью и вечно стремился заполучить то, что было ему недоступно. Его также весьма интересно рассматривать в контексте истории литературы: не викторианец, но еще и не модернист, он кое-как балансировал между этими двумя направлениями.

Приближалась сто пятидесятая годовщина со дня его рождения. Издательства просто обожают всяческие годовщины, и я умудрился разрекламировать редактору, с которым когда-то работал, идею написать короткую биографию Юлгрива с подборкой лучших его стихотворений. К моему удивлению, редактору предложение пришлось по душе, и в конце концов она заказала мне книгу. Аванс заплатили весьма скромный. Но все-таки у меня будет книга, и она выйдет в достойном издательстве.

Я знал, что материалов по Юлгриву сохранилось очень мало. На самом деле до странного мало, – видимо, родные после смерти поэта избавились от многих его личных бумаг. В разговоре с редактором я упирал на дружбу Юлгрива со знаменитостями вроде Оскара Уайльда и Алистера Кроули, а также на то влияние, которое он оказал на последующих модернистов. Кое-кто утверждал, что элементы поэзии Юлгрива встречаются в «Бесплодной земле» Томаса Элиота, что, в общем, не было так уж притянуто за уши.

К тому же то немногое, что было известно о Юлгриве, выглядело весьма таинственно. Он был вторым сыном баронета, еще в Оксфорде опубликовал свой первый томик под названием «Последние стихи». Юлгрива рукоположили, и в девяностых годах девятнадцатого века он служил викарием в Лондоне. Потом получил назначение в розингтонский собор. Некоторые полагали, что это родня поэта дернула за кое-какие ниточки, чтобы услать Фрэнсиса подальше от искушений столицы. Он рано вышел в отставку по причине слабого здоровья.

Умер в сорок с небольшим. Я просматривал отчеты о расследовании. Юлгрив разбился насмерть. Он выпал из окна своего дома – то есть дома брата, у которого жил. Утверждали, что это несчастный случай, но никто на самом деле не знал наверняка. И вероятно, никогда не узнает.

У меня имелось одно важное открытие, и я в красках расписал его редактору. Юлгрив на протяжении многих лет жизни был читателем Лондонской библиотеки, и после его смерти родные передали туда некоторые книги.

Среди прочих – личный экземпляр «Голоса ангелов». Последний сборник стихов Юлгрива, увидевший свет в 1903 году, назывался «Ангельские языки». «Голос» представлял собой изданный частным образом вариант «Языков», но в нем было еще одно стихотворение – «Дети Геракла», в котором весьма недвусмысленно упоминался каннибализм. Не очень приятное произведение даже по сегодняшним меркам. По всей видимости, издатель Юлгрива отказался включать его в «Языки».

Я подозревал, что получивший книгу библиотекарь не понимал, насколько она редкая: такой не было ни в Британской, ни в Бодлианской, ни в Кембриджской библиотеках. По моим сведениям, лишь лондонский экземпляр был доступен широкой публике, хотя, возможно, еще несколько хранилось на руках у частных коллекционеров.

«Голос» представлял ценность не только из-за своей редкости и неизвестного стихотворения: в этом конкретном томе сохранились карандашные заметки автора. Некоторые даже можно было разобрать.

И самое замечательное – на втором форзаце Юлгрив набросал несколько разрозненных строчек и словосочетаний. Видимо, размышлял над стихотворением, которое так и не успел написать. Одна фраза сразу бросилась мне в глаза: «Долгая соната мертвецов».

Я узнал эти слова (это открытие должно было стать гвоздем моей будущей книги): их использовал Сэмюэл Беккет в своем романе «Моллой», опубликованном почти пятьдесят лет спустя после смерти Юлгрива. Для совпадения слишком уж необычно. К тому же в «Детях Геракла» имелась такая строчка: «…что знают слова и мертвые предметы». Беккет почти дословно повторил ее в «Моллое».

Тут могло быть только одно объяснение: каким-то образом Беккету попал в руки именно тот экземпляр «Голоса ангелов», который я обнаружил в Лондонской библиотеке. Ему настолько понравились стихи, что он утащил как минимум две строчки.

И вот теперь Адам хотел присвоить и это.



Все это промелькнуло в моей голове, пока я стоял в библиотеке с чужим телефоном в руках.

У меня пока еще оставалось важное преимущество: «Голос ангелов» лежал дома на полке. Пока книгу не успели занести в компьютерный каталог, и она упоминалась лишь в старом бумажном, который представлял собой собрание огромных томов с вклеенными печатными названиями и рукописными аннотациями на полях, принадлежавшими перу давным-давно почивших библиотекарей. Но если Адам настроен серьезно, то рано или поздно он отыщет упоминание о книге и закажет ее. И тогда мне придется вернуть ее в библиотеку.

Возможно, он и не заметит разницы в названиях сборников. Допустим, Адам на самом деле не занимается серьезным исследованием, связанным с Юлгривом. Вот это-то и нужно было выяснить.

Я сразу же подумал о Мэри: уж она-то знает наверняка. Ее имя упоминалось в списке исследователей в книгах и документальных фильмах Адама. И это хороший предлог, чтобы ее повидать, а именно этого мне и хотелось.

Однако… сама мысль о встрече с Мэри вселяла в меня ужас. С тех пор как Адам появился в Лондонской библиотеке, одна за другой рушились все те уютные и незыблемые основы, которые поддерживали мою жизнь. Станет ли Мэри вообще разговаривать со мной после стольких лет? А если я покажу ей сообщение на телефоне Адама и это послужит доказательством, что у ее мужа роман на стороне?

Но для начала нужно было разрешить весьма практическое затруднение: я просто-напросто не знал, где искать Мэри. В энциклопедии «Кто есть кто» адрес Адама не указывался. В библиотеке, конечно, есть личные данные подписчиков, но их не разглашают.

Тут я вспомнил о мятом конверте в кармане плаща и достал его. Там обнаружился адрес Адама: Рован-авеню, двадцать три.

Я оглянулся через плечо. На меня никто не смотрел. И я опустил чужой телефон в карман брюк.

В библиотеке имелся адресный справочник Лондона. Рован-авеню располагалась неподалеку от Ричмонда, возле Кью-Гарденс.

Я не стал тратить время на раздумья – взял свое пальто и вышел из библиотеки. Пересек Пэлл-Мэлл, потом Мэлл и углубился в Сент-Джеймс-парк, из-за дождя почти безлюдный. Когда я добрался до Куин-Эннс-Гейт, голова и плечи успели промокнуть насквозь. Через мгновение я уже нырнул в метро, дрожа от холода и, вероятно, от возбуждения.