Возроди меня

И вот сегодня тренировки наконец окупились.

На страхе и ярости я преодолела пару миль, но сейчас приходится преодолевать собственное сопротивление, чтобы не снижать скорость. Я не могу остановиться. Я не остановлюсь. Я еще не готова начинать думать.

Сегодня до странного красивый день: солнце ослепительно сияет с вышины, откуда-то взявшиеся птицы весело щебечут на ветвях зацветающих деревьев или трепещут крылышками в бескрайнем голубом небе. Я в тонкой футболке, синих джинсах и других теннисках. Волосы – распущенные, длинные, волнистые – вступают в бой с ветром. Щеки припекает. По спине скатываются струйки пота.

Неужели все это галлюцинации?

Получается, меня нарочно подстрелили отравленными пулями? Чтобы мне что-то сказать?

Или галлюцинации не связаны с ранением?

Закрываю глаза и безжалостно толкаю ногами землю, заставляя себя бежать быстрее. Я еще не хочу думать. Не хочу пока останавливаться. Если я остановлюсь, мои мысли меня убьют.

Неожиданно в лицо ударяет сильный порыв ветра. Открываю глаза и судорожно дышу. Меня снова занесло на ничейную территорию – правда, моя Сила так и кипит во мне, от прилива энергии все тело вибрирует даже на бегу. Улицы старого мира мощеные, но тут и там попадаются оспины канализационных колодцев и луж. Заброшенные дома стоят высокие и холодные, электропровода – нотные линии неоконченных песен – перерезают небо, слегка покачиваясь под полуденным солнцем. Забежав под полуразрушенную эстакаду, спускаюсь вниз на несколько маршей бетонной лестницы, по обе стороны которой торчат запущенные пальмы и обгорелые фонарные столбы. Сворачивая в первые попавшиеся переулки, я неожиданно оказываюсь словно внутри скелета двенадцатиполосной скоростной автострады: огромная металлическая конструкция, рухнув, перегородила шоссе. Прищурившись, читаю на трех одинаковых зеленых вывесках, из которых держатся только две: «405 ЛОНГ-БИЧ», – и останавливаюсь.

Сгибаюсь, упершись локтями в колени, а пальцы сцепив за затылком, и борюсь с желанием упасть на асфальт.

Вдох.

Выдох.

Еще, и еще, и еще.

Постепенно распрямляюсь и осматриваюсь, куда меня занесло.

Неподалеку старый автобус навсегда завяз колесами в стоячей луже – полусгнивший, покрытый ржавчиной, как брошенный ребенок, перемазавшийся собственными фекалиями. Дорожные знаки, битые стекла, вспоротые покрышки и забытые бамперы валяются на щербатом тротуаре.

Солнце находит меня и высвечивает, как прожектором, едва держащуюся на ногах девчонку. Оказавшись в фокусе жарких лучей, я медленно начинаю оттаивать изнутри, тихо плавясь, пока мысли нагоняют тело, как астероид, несущийся к Земле.

Они врезаются в меня.

Эхо воспоминаний.

Руки памяти, сжимающие горло.

Вот оно.

Вот она.

Снова разрушена.

Привалившись к стенке грязного автобуса, я зажимаю рот рукой, не пуская наружу вопль, который отчаянно рвется из глубины моего существа, борясь с высокой волной непролитых слез, которые я не могу себе позволить, и глубоко дышу.

Меня трясет от не нашедших выхода эмоций.

Противный комок ощутимо поднимается по пищеводу.

Уходи, мысленно шепчу я

уходи, – говорю я

умри, пожалуйста

Я приковала испуганную девчонку своего прошлого в безвестном каземате внутри себя, наглухо запечатав ее страхи, подавляя ее воспоминания, игнорируя ее гнев.

Я с ней не говорю. Я боюсь смотреть в ее сторону. Я ее ненавижу.

Но сейчас я слышу ее плач.

Сейчас я вижу это мое альтер эго – вижу, как она дерет грязными ногтями камеры моего сердца, царапая стенки до крови. Если бы я могла дотянуться через ребра и вырвать ее из себя, я бы это сделала.

Я бы разодрала ее маленькое тельце пополам.

Я бы выбросила изувеченные ручонки в море.

Я бы избавилась от нее целиком и полностью, навсегда вывела бы ее пятна с моей души. Но она отказывается умирать, эхом оставаясь со мной. Она бродит по залам моего сердца и разума, хотя я с радостью уничтожила бы ее ради шанса на свободу. Но это все равно что пытаться задушить призрак.

Закрыв глаза, заклинаю себя быть смелой и глубоко дышу. Я не могу позволить той запуганной девчонке затмить все, чего я достигла. Я не могу стать прежней Джульеттой. Я не сломаюсь, больше никогда не сломаюсь, даже после эмоциональной катастрофы.

Но откуда же начинать?

Как мне с этим быть? Последние недели были непомерно тяжелыми: масса дел, причем многое нужно делать одновременно. Признаю, я недостаточно подготовлена, я прыгнула выше головы, но теперь уже ничего не поделаешь. Я согласна – новая роль и новая жизнь требуют времени и опыта. Я готова была тратить на подготовку многие часы, доверять своей команде, вести себя дипломатично, но в свете последних событий…

Вся моя жизнь, оказывается, была экспериментом?!


У меня есть родная душа. Сестра. И совершенно другие родители, которые поступили со мной не лучше приемных, предоставив меня для исследований, будто я всего лишь объект для научных экспериментов.

Андерсон с другими верховными главнокомандующими знал обо мне все. Касл изначально знал правду обо мне. Уорнер знал, что меня удочерили.

Те, кому я доверяла, мне лгали. Мной манипулировали. Меня использовали.

Из меня вдруг вырывается вопль. Он прорывается наружу без предупреждения и разрешения и получается таким громким, грубым и неистовым, что я не удерживаюсь на ногах и падаю на колени, упершись ладонями в асфальт и низко, к коленям, опустив голову. Голос моей боли унесен ветром и развеян в тучах.

Между теннисками появляется широкая трещина. Земля… разверзлась?!

Я буквально подскакиваю от удивления и оглядываюсь. Что-то я не могу вспомнить, была здесь эта трещина или нет?

В смятении я отхожу к автобусу, горько выдыхаю и прислоняюсь лбом к задним дверям в надежде спокойно постоять, но руки и голова буквально прорывают стенку, будто она из гнилой негодной ткани, и я с размаху падаю на грязный пол, пробив его насквозь ладонями и коленями.

От этого я злюсь еще сильнее.

Подогретая моим безрассудством и разбушевавшимися мыслями, Сила выходит из-под контроля. Не могу собрать свою энергию, как учил меня Кенджи, и вот она уже повсюду, во мне и вне меня, а главная проблема в том, что мне все равно.

Сейчас мне все равно.

Не думая, я хватаю одно из сидений, срываю его с креплений и швыряю в уцелевшее окно. Летят мелкие осколки. Длинный и острый попадает мне в глаз, еще несколько влетают в рот. Подняв руку, я вижу в рукаве футболки вонзившиеся «стразы», похожие на льдинки. Я сплевываю острое изо рта, вытаскиваю осколки из рукава и вытягиваю из-под века целую стеклянную палочку длиной в дюйм, бросив ее на пол. Она тоненько звякает.

Я тяжело дышу – грудь ходит ходуном.

Что, думаю я, срывая второе сиденье, мне теперь делать? Я запускаю им в другое окно, вызвав новый фонтан из битого стекла и металлических частей. Инстинктивно я вскидываю руку, чтобы защитить лицо от осколков, но мне не страшно – ярость заглушает страх. Я сейчас слишком сильна, чтобы чувствовать боль. Острые осколки отскакивают от кожи, тоненькие, как бритва, металлические полоски не причиняют вреда. Я почти жалею, что мне не больно.

Что мне теперь делать?

Я ударяю кулаком по стене, не получив никакого удовлетворения: кулак пробивает стенку автобуса. Я пинаю сиденье, но ярость не уменьшается – только дешевая обивка лопается от удара ногой. У меня снова вырывается яростный, горестный вопль, и я вижу, как по потолку идет длинная, опасная трещина. Это что-то новое.

Не успеваю я ни о чем подумать, как автобус вздрагивает, тяжело накреняется, по корпусу проходит сильная дрожь, и он четко и ровно разваливается пополам.

Половинки грохаются справа и слева от меня. Не удержавшись на ногах, я падаю на спину, приземляясь на груду искореженного металла и грязного стекла. Кое-как я встаю.

Я не понимаю, что произошло. Я, конечно, знала, что могу управлять своей Силой, но не подозревала, что и голос обладает направленным действием. В душе шевелится забытое желание поделиться с кем-то новостью, но у меня не осталось близких людей.

Уорнер – исключено.

Касл – соучастник Уорнера.

Кенджи… А что Кенджи? Он тоже знал о моих родителях и сестре, Касл наверняка ему говорил.

Беда в том, что я уже ни в чем не уверена. Мне некому довериться.

Эта простая мысль вдруг цепляется за полустершееся, зыбкое воспоминание. Я пытаюсь его ухватить – взяться обеими руками и потянуть на себя. Голос? Да, женский голос, теперь я помню, говоривший мне…

Я ахаю.

Тогда ночью это была Назира! В медицинском крыле! Я помню голос, помню, как коснулась в темноте ее руки. Помню ощущение металлических перстней-кастетов, которые она не снимает.

«Те, кому ты доверяешь, лгут. Остальные лидеры хотят только твоей смерти…»

Я молниеносно оборачиваюсь, ища неизвестно что.

Назира пыталась меня предупредить, а ведь мы едва знакомы. Она хотела открыть мне правду до того, как на это решились остальные.

Зачем ей это?

Что-то твердое и громкое звучно приземляется на погнутую металлическую конструкцию, перегородившую бывшее шоссе. Старые дорожные знаки трясутся и качаются.

Я все вижу собственными глазами, я наблюдаю за происходящим в реальном времени, кадр за кадром, однако от невероятности увиденного утрачиваю дар речи.

В пятидесяти футах над землей Назира преспокойно присаживается на знак «10 ЛОС-АНДЖЕЛЕС» и приветственно машет. Свободный капюшон из тонкой коричневой кожи прикреплен к ремням кобуры, обвивающей плечи; он прикрывает волосы Назиры и образует как бы козырек, так что мне видна лишь нижняя часть ее лица. Бриллиантовый пирсинг под нижней губой горит на солнце крохотным огоньком.

Она похожа на видение из неизвестного времени.

Я стою, не зная что сказать.

Зато у Назиры явно нет такой проблемы.

– Ну что, теперь ты готова к разговору? – интересуется она.

– Как… как ты…