Все цветы Парижа

– А, значит, тебе нравится. – Он усмехнулся. – Я так и знал, что тебе тут понравится. Сейчас я устрою тебе экскурсию.

Но тут в одной из комнат зазвонил телефон, и он скрылся за дверью.

– Кози, – прошептала я.

Она подбежала ко мне, и я показала пальцем на одежный шкаф.

– Жди там, пока я не позову.

– Я боюсь темноты, мама! – воскликнула она, сжимая в руке месье Дюбуа.

– Ты будешь там не одна, – успокоила я и погладила медвежонка по голове.

По квартире разносился голос Рейнхарда, и у меня бежали мурашки по телу. Он говорил по-немецки и злился из-за чего-то.

Я захлопнула дверцу шкафа, когда послышались его тяжелые шаги.

– К сожалению, мне надо идти. Неотложные дела. – Он подошел ко мне и провел пальцем по моим губам. – Вечером я вернусь, и тогда мы познакомимся с тобой поближе.

Я поморщилась от его прикосновения, но старалась изо всех сил не терять присутствия духа.

– Твоя спальня – третья дверь справа. Устраивайся как дома. И не вздумай сбежать. Моя экономка, мадам Гюэ, находится здесь круглые сутки. Сейчас она спит, но она и спит с открытыми глазами – понятно? – Он усмехнулся. – Она знает о твоем появлении и будет следить за тобой. Из квартиры есть только два выхода. Эта дверь, которую я запираю снаружи на три замка, как ты уже видела, и… – Он молча показал на широкий балкон за гостиной. Почему-то это здание было гораздо выше нашего. Мы стояли на четвертом этаже, а мне казалось, будто мы парим под облаками. – Ты ведь не захочешь сделать это с собой, не так ли?

Он захлопнул за собой дверь, тщательно запер наружные замки, каждый из которых зловеще скрежетал. Когда его шаги затихли, я бросилась к шкафу и схватила дочку за руку.

– Выходи, – прошептала я. – Пойдем в мою спальню. Быстрее. В этой квартире живет еще экономка. Нельзя, чтобы она тебя увидела.

Мы побежали по коридору. Квартира была гораздо больше нашей. Я растерянно глядела на множество дверей. Что он сказал? Вторая дверь справа или третья? Или, может, слева? Вспомнить я никак не могла, но решила открыть третью дверь. Да, третью.

Старые петли заскрипели; это походило на пронзительный крик. Комната оказалась маленькая и скромная – двуспальная кровать, шкаф, маленький стол, а у окна кресло, обитое потертым твидом. Я потянула за шнур и раздвинула шторы. В комнату хлынул свет. Стены, казалось, ужасно давно не видели солнца и изголодались по нему.

– Мы будем тут жить? – тихо спросила Кози, потрогав ладошкой голубые обои, отслоившиеся по краю.

– Думаю, что тут, – ответила я, встала на колени, лицом к лицу с моей дочкой. – Но пока мы не придумаем, как выбраться отсюда, тебе надо прятаться. Никто не должен знать, что ты здесь. Понятно?

– Да, мама, – ответила она своим милым голосочком.

Я открыла шкаф и покачала головой. Прятаться в нем удобно, но небезопасно. Что, если сюда зайдет экономка и обнаружит ее? Нет. Я показала на кровать и велела Кози залезть под нее, пока я не найду другое место.

– Не беспокойся, мамочка, – прошептала она из-под кровати. – Я хорошо умею прятаться.

– Я знаю, моя хорошая, – ответила я дрогнувшим голосом и легла на кровать. Я устала, но должна быть сильной ради нее. И я буду сильной. Мы выберемся из этой переделки. Вместе.

Вскоре я услышала шаги в коридоре.

– Тсс, – шепнула я Кози, вскочив на ноги. – Кажется, кто-то идет.

Через мгновение дверь открыла строгая женщина, высокая, на десяток сантиметров выше моих метра шестидесяти. Лет шестидесяти, может, старше, в накрахмаленном синем платье и белом фартуке. Волосы убраны в строгий пучок под белым чепцом. На лице женщины появились хмурые морщины, а рот ощерился, когда ее глаза встретились с моими. Это была экономка, про которую сказал мне Рейнхард.

– Я мадам Гюэ, – сообщила она, оглядев меня с ног до головы; так смотрят на кусок свинины для жаркого в мясной лавке, когда забракуют его, найдя кусок получше. – Ты не такая, как та, что была до тебя. Она не выдерживала моего взгляда. – Экономка снова направила на меня долгий взгляд, потом резко повернулась. – Обед в пять. Не опаздывай.

Дверь закрылась, а шаги удалились.

– Можешь вылезать, доченька, – прошептала я. Кози осторожно выглянула из-под кровати.

– Я не могу решить, мама, – сказала она, очевидно размышляя над чем-то.

– Что решить?

– Вот эта тетя… Я не поняла, то ли она плохая, то ли просто… грустная.

Я любила в моей малышке ее прирожденную склонность искать хорошее в людях, даже в этой суровой экономке с ее каменным сердцем.

Дочка посадила на колени месье Дюбуа.

– Дедушка говорит, что некоторые люди кажутся плохими, но на самом деле они просто грустные.

Слезы жгли мне глаза, но я моргнула и прогнала их. Я думала о моем бедном отце, сидевшем, сгорбившись, в кузове немецкого грузовика. Мне было невыносимо больно за него…

– Да, – подтвердила я, взяв себя в руки. – Наш дорогой дедушка прав. Но насчет этой мадам Гюэ я ничего не могу сказать. Может, она грустная, а может, просто… плохая, очень плохая. Все равно нам надо быть осторожными. – Кози кивнула.

– Тот плохой дядька вернется?

– Да, и, возможно, скоро.


Дочка покачал головой.

– Вот в нем совсем нет добра. Ни капельки.

– Боюсь, ты права, доченька. Поэтому никак нельзя, чтобы он нашел тебя.

– Мама, – прошептала она. – Мне надо в туалет.

Меня захлестнула паника. Как нам быть с этим? Удастся ли мне прятать дочку в этой крошечной комнате.

Я медленно открыла дверь, чтобы петли скрипели как можно тише, вышла на цыпочках в коридор и с облегчением обнаружила, что ванная комната была напротив нашей. Кози нырнула в нее, и я заперла за нами дверь.

– Быстрее, – велела я.

Она кивнула, изо всех сил стараясь быстро сделать свои дела, и дернула за цепочку слива. Возле раковины я заметила керамический кувшин, налила в него воды, и мы тихонько вернулись в спальню. Я поставила кувшин на пол между кроватью и окном.

– Мы будем держать тут воду на случай, если я уйду из комнаты на… некоторое время.

Кози кивнула.

– А когда ты выпьешь воду, в кувшин можно…

Она хихикнула.

– Мама! Так неприлично!

– Ну, в чрезвычайной ситуации дозволено все, – улыбнулась я.

Она подбежала к окну.

– Мама, гляди! Отсюда видно все! И рынок, и мою школу тоже! Интересно, какой там сейчас урок, арифметика или музыка? Я кажусь себе птицей, мама! – Она в шутку замахала руками. – Я могу… улететь отсюда.

Я не сразу сообразила, что Кози могут заметить с улицы.

– Ой, доченька! Отойди от окна. Вдруг тебя кто-нибудь увидит?

Она отскочила от окна и мрачно кивнула.

– Да, тогда они скажут про меня плохому дядьке.

– Да, – подтвердила я. – Нам нельзя рисковать.

Дочка села на кровать рядом со мной и положила голову мне на грудь.

– Я так беспокоюсь за дедушку.

– Знаю. – Я вздохнула. – Я тоже беспокоюсь. Но знаешь что?

– Что?

– Он едва ли хочет, чтобы мы беспокоились за него. Он наверняка хочет, чтобы мы перехитрили немцев и придумали, как выбраться отсюда.

Она кивнула.

– Как секретные агенты?

– Да, как секретные агенты. Ему наверняка хочется, чтобы мы направили все наши силы на это.

Она снова кивнула.

– Знаешь, что делала бы моя мама, твоя бабушка, если бы оказалась тут?

– Что? – Кози посмотрела на меня своими большими, зелеными, любопытными глазами.

– Она всегда умела находить хорошее даже в плохих ситуациях. Знаешь что? Ты очень похожа на нее.

– Правда?

– Да, очень. Жалко, что ты не знала ее. Она была… как солнышко, даже в самый дождливый день. Вокруг нее все делалось чудесным.

– Совсем как ты, – сказала Кози, сжав мою руку. Я улыбнулась.

– Мама умела находить удовольствие даже в самых скучных делах – стирке, мытье посуды. Она превращала все в игру, даже когда чистила картошку. Это было настоящее волшебство. – Как приятно было вспомнить прошлое, возвращаться в те времена, когда жизнь не была пронизана страхом, вспомнить, как озарялось радостью мамино лицо, когда я вбегала в комнату. – Знаешь, что мы сделаем? Мы превратим все это в приключение. Знаешь как?