Все цветы Парижа

– Так себя вести. Может, он хочет причинить нам неприятности.

– Мальчишка-разносчик из пекарни?

– В эти времена осторожность не помешает. – Она сжала ключ, висевший у нее на шее, и впервые я заметила страх в ее глазах. – Вдруг он работает на врага? Тогда Рейнхард пустит пулю мне в голову, и тебе тоже.

– Простите меня, – сказала я, пятясь к двери своей комнаты. – Просто мне было жалко упустить такие вкусные булочки.

– Все равно, – строго объявила экономка, ее мимолетная растерянность исчезла, – сиди в своей комнате до ужина. Я не хочу рисковать, а то ты опять устроишь сцену, когда сегодня днем привезут белье.

– Да, мадам, – сказала я и поскорее ушла к себе, пока она не выхватила булочки у меня из рук.

– Кози, – прошептала я, открыв люк. Ответа не последовало, и я подумала, что она спит. – Кози! – снова прошептала я. Из темноты появилось ее милое личико. Оно показалось мне бледнее, чем обычно. – Доченька, ты нормально себя чувствуешь?

Она кивнула, но рука у нее была слабая, когда я вытащила ее наверх.

– Гляди, – сказала я. – Булочки!

Странное дело, она даже не заинтересовалась, когда я достала булочку с изюмом, разломила и нашла клочок бумаги. У меня учащенно забилось сердце. Там было написано: «Держись. Помощь идет».

Я улыбнулась Кози сквозь слезы.

– Доченька, ты знаешь, что это значит?

Она не отвечала и вместо этого уронила голову на подушку.

– Они идут к нам. Нас спасут! И скоро ты испечешь твой пирог.

Она улыбнулась.

– Вот. – Я протянула ей шоколадный круассан. – Ешь.

Она покачала головой.

– Я не голодная, мамочка.

– Правда? Я не помню, чтобы ты когда-нибудь отказывалась от шоколадного круассана. – Я положила руку ей на лоб. – Доченька, ты вся горишь!

Я положила ее под одеяло рядом со мной и крепко прижала к себе. Дочка дрожала всем телом. Днем ее температура поднялась еще выше, а к ужину она лежала в беспамятстве и не хотела пить воду.

Когда настало время ужина, я сказала мадам Гюэ, что заболела и хочу поужинать у себя в комнате.

Она кивнула, но когда она положила на мою тарелку необычно большую порцию, я поняла, что у нее возникли подозрения.

– Странно, – сказала она, передав мне поднос. – Ты ведь вроде не кашляешь.

У меня тут же встали дыбом волосы, и я кашлянула.

– Это… начинается и проходит, – ответила я, постучав себя по груди. – Но вообще, спасибо. И… простите за беспокойство.

Выходя из кухни, я чувствовала спиной ее пронзительный взгляд и гадала, знает ли она. А если да, то сообщит ли Рейнхарду.

Я поднесла ложку к губкам дочки, но она отпрянула и повернулась спиной ко мне. То же самое было, когда я предложила ей попить воды. И я не могла отправить ее в холодную и сырую комнатку под полом. Не сегодня и не в этом состоянии. Я подвинула ее ближе к себе и обняла. Так мы и уснули.

Я открыла глаза где-то среди ночи, когда хлопнула дверь и в коридоре послышались тяжелые шаги. Рейнхард. Но посылать больную Кози вниз было немыслимо. Вместо этого я просто положила ее под кровать.

– Лежи тихо, – прошептала я. – Он идет.

Через мгновение Рейнхард открыл дверь, я едва успела натянуть на себя одеяло. Он долго смотрел на меня. За окном луна вынырнула из облаков и осветила его лицо – напряженное, с темными тенями под глазами и щетиной на щеках и подбородке. Он был пьян, я поняла это по запаху. И когда он шагнул к моей кровати, я задрожала. Не здесь. Где угодно, но не здесь. Мне было невыносимо подумать о том, что Кози станет свидетельницей этого ужаса.

Вместо этого он остановился и кашлянул.

– Я уезжаю на месяц по важному делу.

Я кивнула, а он наклонился, сдернул с меня одеяло, потом простыню и направил на меня свой свинцовый взгляд. Тяжело дыша, он положил огромную ручищу на мой живот; кислая вонь от виски и сигарет повисла в воздухе.

Он накрыл своими мокрыми губами мои губы, сунул мне в рот язык. Щетина колола мою кожу, от его отвратительного дыхания меня тошнило, но я все выдержала, и он вскоре выпрямился.

– Вот и все, – пробормотал он и закрыл дверь.

Я долго выжидала с тревожно бьющимся сердцем, потом заглянула под кровать.

– Плохой дядька ушел? – спросила Кози. – Он обидел тебя? – Я потрогала ее лоб и ахнула. Он стал еще горячее. Рейнхард был в квартире, и я не могла оставить ее на кровати. Поэтому я тоже легла под кровать рядом с дочкой, обняла ее дрожащее тело и накрыла нас одеялом. Если Рейнхард вернется, я вскочу на ноги, как только услышу его шаги, и выманю его из комнаты. Если повезет, он ничего не заметит.

Кози уплыла в беспокойный сон, а я лежала и молча молилась – о нашей безопасности, о папе, о победе союзников. И моя молитва была вскоре услышана – ну, частично, – когда я разобрала в коридоре женский смех. Хотя мне было ужасно жалко женщину, делившую ложе с Рейнхардом, я обрадовалась, что он оставил меня в покое. Вскоре он захрапел – я уже знала все наизусть, – а потом он уедет. По важному делу. Если повезет, нас выручат отсюда еще до его возвращения.


Я кое-как уговорила дочку попить воды, и после этого она громко закашляла.

– Тише, – прошептала я. – Не шуми. Нас услышат.

Я смогла уговорить ее, но через несколько минут кашель возобновился, хриплый и крупозный. Она дышала трудно, учащенно. Я прижимала ее к себе, гладила по головке, и она наконец уснула. Тогда я снова услышала шаги в коридоре. И на этот раз в дверь постучали.

– Да? – отозвалась я, выбралась из-под кровати и открыла дверь.

Я выглянула в коридор, но ни Рейнхарда, ни его спутницы не было слышно. И тут я заметила возле моих ног какой-то предмет. Я наклонилась и обнаружила на полу поднос. Я осторожно взяла его и закрыла за собой дверь, потом положила его на кровать и увидела стакан молока, хлеб с маслом на тарелке, два полотенца, обернутых вокруг миски со льдом, теплый чай и флакон аспирина. А возле тарелки маленькое блюдце с изюмом.

Мадам Гюэ. У меня навернулись слезы на глаза.

Я дала Кози попить чаю и уговорила проглотить аспирин, потом положила на лоб холодный компресс. Господь поможет нам. Только бы пережить эту ночь.





Глава 19

КАРОЛИНА




На следующее утро я проснулась еще до рассвета, торопливо оделась и приготовила себе на кухне кофе. Стараясь не разбудить Марго или Элиана, я взяла блокнот и на цыпочках вышла на балкон. Над городом уже занималась заря. Моя память, еще недавно запертая на замок, герметично запакованная, теперь, казалось, была освещена сквозь сотни крошечных отверстий, и в темноту проникало немного света. Вчерашние открытия все изменили, и все-таки так много теней и темных уголков в моей памяти еще ждали своей очереди.

Я запахнула кофту. Утро было красивым, но холодным. Солнце выглянуло из-за горизонта, озарило небо оранжево-розовым сиянием и залило город спокойным, розоватым теплом. Я открыла блокнот.

Я чувствовала, что на поверхности моей памяти скоро вынырнет еще одно воспоминание. Большое. Которого я ждала так долго.

Я услышала шелест пальм, звон ветряных колокольчиков… Я собралась с духом…

Алма. Мне с трудом верится, что моей малышке исполняется семь лет. Казалось, я лишь вчера обнаружила, что забеременела. Я целый час смотрела на розовую полоску. В ту весну я расписала стену в ее детской, что было естественным делом, если ты будущая мать и профессиональная художница. Пионы, розы, тюльпаны, циннии, нарциссы. Мне хотелось, чтобы она, засыпая вечером и просыпаясь утром, видела цветы. Из всех картин, которые я написала за свою жизнь, та роспись одна из моих самых любимых.

– Загадай желание! – говорю я, когда дочка готовится задуть свечи.

– Окей, мама, – говорит она, на секунду задумывается и уверенно кивает. – Загадала. – Она закрывает глаза, делает глубокий вдох и гасит разом все семь свечек.

Наконец открыты все подарки, тарелочки очищены и сложены в посудомойку, ушел последний гость. Тогда я спрашиваю Алму, хочет ли она получить еще один подарок. Заключительный.

– Да! – радостно подтверждает она.

Я веду ее вокруг дома на залитую солнцем лужайку, даю пакетики с семенами и показываю несколько пластиковых контейнеров с травами и цветами. Я уже приготовила землю и все необходимое. Написала на красивой дощечке «САД АЛМЫ», прибила к ней палочку и воткнула тут же рядом.

– Ты готова посадить твой первый садик? – Я протягиваю ей набор розовых садовых орудий и розовые резиновые перчатки.

Дочка радостно обнимает меня.

– Ой, мамочка, это мой самый любимый подарок!

Когда Алма счастлива, мне больше ничего и не надо, и я знаю, что она полюбит этот садик, будет пропадать в нем часами, полоть, рыхлить землю, восхищаться, наблюдать, как растут ее питомцы, как меняются в зависимости от сезона – совсем как делали мы с мамой так много лет назад. Я знаю, что моя мама полюбила бы Алму так же сильно, как люблю я.

И вот садик готов, мы моем руки, и Алма просит, чтобы мы пошли в бассейн.

Я устала, у меня еще миллион дел, но сегодня у нее день рождения.

– Конечно, доченька. – Я надеваю купальник, и через несколько минут мы уже в воде.

– Давай играть в русалок, – предлагает Алма, барахтаясь возле меня.

Я подыгрываю ей, восхищаюсь ее фантазией и одновременно замечаю, что длинные светлые волосы падают ей на глаза.

– Доченька, давай я принесу тебе резинку для волос.

– Нет, мамочка, русалки не завязывают волосы резинкой.

– Нет, доченька, завязывают, – усмехаюсь я.

– Русалки любят свободу, – возражает она. – Их волосы тоже любят свободу.

Что ж, разумный аргумент. Как ни странно, но почти все, что говорит Алма, кажется мне разумным.

Мы играем, плещемся, воюем с королем осьминогов. Потом я вытираюсь, гляжу на телефон и вижу, что уже поздно, а мне надо успеть в продуктовый и купить что-нибудь на ужин.