Все цветы Парижа

– Квартира пустовала много лет и в тот день была выставлена на продажу, – продолжала она. – Всю ее историю никто не знал, но агент из Сотбис сообщил в сопроводительной записке кое-какие детали. В годы оккупации эта квартира приглянулась некоему немецкому офицеру высокого ранга, и он сослал ее владельцев, еврейскую семью, в трудовой лагерь, где они и погибли. После войны французское правительство старалось вернуть собственность ее настоящим владельцам, но во многих случаях их уже не было в живых, а наследников тоже часто не удавалось отыскать. – Она вздохнула. – Квартиры стояли пустыми, в доверительном управлении, в том числе и эта, в доме восемнадцать. Наконец парламент принял новый закон, разрешающий продавать такую невостребованную недвижимость, а выручку направлять на конкретные гуманитарные и правительственные программы. Конечно, нам было неприятно, что ту квартиру отняли у еврейской семьи, но мы ничего не могли изменить. Но зато мы могли купить ее, чтобы наши деньги пошли на благое дело. Нам это казалось неким искуплением, хотя и слабым.

Эстель записывала ее слова, а Марселла замолчала и задумчиво посмотрела в окно.

– Ну, мы сразу полюбили ее, и это неудивительно. Наш риелтор господин Пети, который, между прочим, был не из робкого десятка… – Она помолчала и, что-то вспомнив, нервно засмеялась. – В общем, он пытался отговорить нас. Там требуется такой большой ремонт, говорил он, а на него еще надо получить разрешение, и это займет целую вечность. Пройдут годы, прежде чем реновация закончится. – Она покачала головой. – Однако мы его не послушали. Мы хотели жить в этой квартире. Но когда взялись за ремонт, поняли, что наш риелтор был прав. Переделывать пришлось буквально все. Объем работ был чудовищно огромным, но в то время нас это не пугало. Я заезжала туда каждый день и смотрела, как идут дела. С каким восторгом мы наблюдали, как квартира постепенно обретала тот вид, о каком мы мечтали, пока… не наступил тот самый злосчастный день.

– Какой день? – Эстель прищурила глаза.

– Число я не помню, но это было в августе. Стояла жара. После работы я приехала туда на велосипеде, как всегда. И купила еды для Эдуардо, нашего рабочего. – Она помрачнела. – Я никогда не забуду выражение на его лице.

– Что там было? – спросила Эстель.

– Шок, – ответила Марселла. – Он вышел из дальней комнаты, держа в руке ломик, покрытый пылью и грязью. У него было такое лицо, словно он… увидел призрак. – Она вздохнула. – Он сообщил мне, что там он нашел что-то важное, что я должна увидеть. Ох, если бы это были муравьи или даже крысы. – Она снова нахмурилась. – Но это было гораздо хуже.

У меня тревожно забилось сердце.

– Эдуардо готовил полы для циклевки, когда обнаружил неплотно прилегающую доску, а под ней тайник. – Она накрыла губы пальцами. – Я до сих пор помню тот запах, тот ужасный, затхлый запах.

Эстель не отрывала глаз от Марселлы.

– Что именно вы там увидели?

– Сначала я не поняла, что там, – ответила она. – У Эдуардо дрожала рука с фонарем.

– Вы нашли… человеческие останки? – осторожно спросила Эстель.

Я в ужасе затаила дыхание.

– Нет, – ответила Марселла. – Но было очевидно, что там держали ребенка, возможно, долгое время. Возможно, что детские косточки просто сгнили, или их съели крысы, или их через несколько лет тихонько выбросили. Или, может, ее спасли, в конце концов. Я просто не знаю.

– Ее? – переспросила я. – Откуда вы знаете, что это была девочка?

– Эдуардо нашел несколько вещей, в том числе съеденное молью платьице. – Марселла выдвинула из-под столика деревянный ящик и открыла крышку. – И вот что. – В ящике лежал очень ветхий бурый медвежонок. Она протянула его Эстель вместе с какой-то старой тетрадью в кожаной обложке.

– Это дневник той девочки, Кози, – сказала Марселла. Она открыла дневник и дотронулась до страницы. – Девочка была настоящим ангелочком, это сразу видно, когда читаешь ее милые слова. И ее держали в таком мрачном месте…

– Вы нашли что-нибудь еще?

– Нет, – ответила она. – Вернее, больше не было ничего важного. Кажется, Эдуардо упоминал о разбитом кувшине и фонарике. Разумеется, мы поставили в известность полицию, и там подтвердили, что в квартире когда-то жил немецкий офицер. – Она решительно кивнула, повернувшись спиной к ящику с реликвиями. – У меня не хватило духа отдать это полицейским. Мне показалось неправильным, что эти дорогие для детского сердечка вещи будут заперты в казенном месте. Вот я и хранила их. В память о Кози. – Она протянула Эстель игрушку и тетрадку. – А теперь я хочу отдать их вам.

– Для меня это большая честь, – ответила девушка.

– После этого мы с мужем решили отказаться от квартиры в доме восемнадцать на улице Клер. Вскоре мы продали ее риелторской компании; та собиралась закончить реновацию и добавить квартиру в портфолио для сдачи в краткосрочную аренду американцам. – Марселла пожала плечами. – Нам хотелось поскорее отделаться от нее.

– Я вас понимаю, – сказала Эстель.

– О, – продолжала Марселла. – Я чуть не забыла про цепочку.

– Цепочку? – спросила я.

– Да, Эд случайно нашел ее в углу тайника. – Она покачала головой. – Как у него хватило храбрости спуститься в такое жуткое место, я не знаю. – Она подбежала к антикварному бюро, достала из ящика маленький конверт и вытряхнула из него на ладонь Эстель медальон на цепочке. Замок был тугой, но она сумела его открыть. Но медальон был пустой.

– Все это просто… невероятно, – пробормотала Эстель, явно потрясенная.

Я пробежала глазами по страницам дневника, читая милые рассуждения Кози об ее маленьком мире, надеждах, мечтах и страхах. Потом мой взгляд остановился на страничке в конце тетради. Один отрывок особенно меня поразил.



«Тут, внизу, у меня было так много времени на мысли, и я хочу сказать, что, по-моему, самые важные вещи в жизни – это благодарность, умение прощать и любовь. Мама всегда учила меня быть благодарной. И когда ты говоришь «спасибо», это делает счастливее других людей. И надо уметь прощать, потому что жизнь слишком короткая, чтобы все время сердиться. Это неинтересно. И еще любовь – когда ты любишь всем сердцем, никто и ничто не могут отнять это у тебя».



– Вы плачете, – сказала мне Эстель. Ее глаза тоже были мокрыми от слез.

– Я всегда надеялась, – сказала Марселла, – что после всех немыслимых испытаний, которые выдержала Кози, ее история поможет кому-нибудь.

– Она уже помогла, – сказала я.



Мы с Эстель долго сидели в ближайшем кафе, когда вышли от Марселлы.

– Как ты думаешь, Кози осталась в живых? – спросила я, прихлебывая вторую чашку двойного эспрессо. – Может, она и сейчас живет где-то рядом?

– Возможно, – ответила она, глядя на маленького медвежонка. – Хотя, как ни печально, я думаю, что это маловероятно.


На небе шла борьба: то светило солнце, то наползали темные тучи; они боролись друг с другом, как прошлое и настоящее. Исход битвы был неясен.

Уходя на занятия, Эстель сунула мне ящичек. Я задержалась в кафе еще на некоторое время, думая о Кози. Открыла крышку ящика и достала дневник.

«Сегодня мой половинный день рождения, – гласила одна запись. – Дедушка споет песенку, а мы с мамой купим в пекарне круассан». Это были слова ребенка из другой эпохи, неведомой мне души, и все же я слышала ее голосок, громкий и чистый, словно она сидела рядом со мной на этой скамье и болтала ножками, как когда-то Алма.

Я читала, читала, читала о ее надеждах и мечтах, о том, как она переживала за маму, когда слышала ее крики, доносившиеся из комнаты «злого дядьки». Потом я дошла до самой последней страницы. Ее почерк изменился, стал слабым, неровным. Я поняла, что она прощалась с жизнью. «Я думаю, что сегодня мой последний день. Я уберу дневник, обниму месье Дюбуа и стану молиться о небесах».

Я вытерла слезы и достала из ящичка любимого медвежонка девочки. Месье Дюбуа.





Глава 27

КОЗИ




Прошло четыре дня с тех пор, как унесли маму. Я знаю, потому что тоненький луч света проникал сквозь щель между досками и показывал, когда начинался новый день. Наверно, у нее уже родился ребенок. Лучше бы маленькая сестренка, но и братик тоже хорошо. Я научу его играть в разные игры и скажу, чтобы он никогда не дергал девочек за косы. Мы назовем его Теодор, или Тедди. Я прижимаюсь щекой к месье Дюбуа.

– Хорошее имя, правда? – спрашиваю я у него.

Когда раздался выстрел, я испугалась, но после этого я больше не слышала ни тяжелых шагов злого дядьки, ни его голоса. Все стало тихо. Очень тихо.

Я очень хочу, чтобы кто-нибудь пришел, хоть кто-нибудь. Тогда я начну кричать из последних сил, чтобы меня услышали. И тогда меня отведут к маме, и все будет опять хорошо.

Я лежу на холодном полу и мечтаю, чтобы в кувшине осталась хоть капелька воды, крошечная капелька, чтобы смочить мое пересохшее горло. Но вся вода кончилась еще позавчера. И последний изюм тоже. Я очень устала, у меня болит все тело. Я боюсь, что, если закрою глаза, у меня уже не хватит сил их открыть.

Я беспокоюсь за маму. Наверное, что-то случилось. Я слышала наверху голос мужчины. Он пришел, чтобы спасти ее, но почему она не сказала ему про меня? Почему она не послала его за мной? Должно быть, что-то случилось. Я крепче прижимаю к себе месье Дюбуа.

Когда-то я спросила дедушку про небеса, и он ответил мне, что всегда представлял себе их такими, как его дом в Нормандии: соленый воздух пахнет там яблоневым цветом, на сковородке жарится рыба, а о берег бьются волны. Может, я никогда не увижу Нормандию, но дедушкины слова мне нравятся. Мне кажется, что дедушка ждет меня на небесах в своем красном кресле возле камина, сложив на коленях руки, исколотые шипами роз, а из кармана пиджака торчит его трубка.

– Добро пожаловать домой, Козетта, – скажет он и раскинет руки, обнимет меня, когда я прыгну к нему на колени. – Я так скучал по тебе.

А маму я найду на кухне, где она будет готовить обед, напевая песенку.

– Моя любимая доченька, – скажет она, когда я обхвачу ее руками за талию.

Я моргаю, а слезы не появились. Я похожа на тюльпан в нашей лавке, который долго не поливали.

У меня тяжелеют веки. Я больше не могу открыть глаза.

– Сейчас мы полетим на небо, – шепчу я месье Дюбуа.



Я не знаю, сплю я или проснулась и где я нахожусь, на земле или на небесах. Я чувствую запах соленого морского воздуха. Вдалеке растут яблони, как я и представляла себе. Я смотрю на красивый красный шар, висящий на ветке, и мне хочется вонзить зубы в его мякоть, и тут слышу, как кто-то зовет меня по имени.

– Кози!

Я поворачиваюсь, но голос звучит не рядом со мной, а где-то еще, далеко. Ветер шелестит в ветвях яблонь, а я поворачиваюсь, встаю на цыпочки и протягиваю кверху руки.

– Кози! – снова зовет голос, на этот раз он ближе. Знакомый голос.

Мои глаза закрываются, а когда я открываю их снова, яблоня исчезла. Вокруг меня темнота, а наверху тяжелые шаги.

– Кози? Ты там?

Люк. Это Люк!

– Люк! – кричу я, но мой голос пропал, превратился в тихий шепот.

– Кози! – зовет он опять.

Из последних сил я сажусь, мне отчаянно хочется, чтобы Люк услышал меня и спас из ужасной темноты. Я ищу возле себя кувшин и, когда хватаюсь за его ручку, заставляю себя встать и бью кувшином о стенку. Он разлетается на куски с громким стуком, который невозможно не услышать. Как я и хотела.

– Кози! – снова зовет меня Люк. Я слышу, как его руки шарят по полу над моей головой, а потом на меня обрушивается поток долгожданного света. Я поднимаю голову, щурюсь, и мои глаза встречаются с глазами Люка.

– Милая моя девочка, – говорит он, спрыгивает ко мне и берет меня на свои сильные руки. – Я нашел тебя и больше никогда не отпущу.