Всем парням, которых я любила

Глаза Женевьевы начинают блестеть, и мое сердце сжимается. Я ответила неправильно, но уже слишком поздно. Трудно не попасть под ее чары. Она из тех людей, которым хочешь нравиться: знаешь, что она может быть жестокой, ведь видел ее жестокой. Но когда она обращает на тебя внимание, хочется, чтобы это продолжалось. Отчасти из-за ее красоты, но есть еще что-то… Что-то, что привлекает внимание. Думаю, это ее открытость – все, о чем она думает или что чувствует, написано на ее лице. А если даже и нет, то в любом случае она скажет, потому что всегда говорит, что думает.

Теперь я понимаю, почему Питер так долго любил ее.

– Думаю, это очаровательно, – произносит Женевьева, а потом девушки начинают разговаривать о каком– то концерте, на который они пытаются достать билеты. Я же просто сижу и радуюсь тому, что не придется больше говорить, и гадаю, как обстоят дома дела с кексиками. Надеюсь, папа не передержит их в духовке. Нет ничего хуже, чем сухой кекс. Девушки переходят к обсуждению костюмов на Хэллоуин, так что я встаю и направляюсь в ванную. А по возвращении нахожу Питера: он сидит в кожаном кресле, пьет пиво и разговаривает с Гейбом. Мне некуда присесть. Мое место на диване заняли. И что мне теперь делать? Секунду я просто стою, а затем решаюсь на это – делаю то, что сделала бы влюбленная в Питера девушка. Делаю то, что сделала бы Женевьева. Я марширую прямиком к нему и плюхаюсь на его колени, будто на свое законное место.

Питер вскрикивает от неожиданности.

– Привет, – произносит он, поперхнувшись пивом.

– Привет, – отвечаю я. А затем слегка щелкаю его разок по носу, как делала девушка в черно-белом кино.

Питер ерзает в кресле и смотрит на меня, сдерживая смех. Я начинаю нервничать: щелкнуть парня по носу – это ведь романтично, да? Затем краешком глаза я ловлю пристальный взгляд Женевьевы. Она что-то шепчет Эмили и высокомерно выходит из комнаты.

Успех!



Позже я наливаю себе вишневую колу и вижу Женевьеву и Питера, разговаривающих на кухне. Она что-то говорит ему тихим, но настойчивым голосом и прикасается к его руке. Он пытается смахнуть ее руку, но она не отпускает.

Я настолько очарована, что даже не замечаю, когда ко мне подходит Лукас Крапф с бутылкой «Бад Лайт».

– Привет, Лара Джин.

– Приветик! – Я испытываю облегчение, увидев знакомое лицо.

Он стоит рядом со мною, прислонившись к стене.

– О чем они спорят?

– А кто их знает? – говорю я, улыбаясь загадочной улыбкой. Будем надеяться, что обо мне. Тогда Питер будет счастлив, что наш план наконец-то сработал.

Лукас манит меня пальцем, чтобы я подошла ближе. Он шепчет:

– Ссора – не очень хороший знак, Лара Джин. Она означает, что тебе по-прежнему не все равно. – От него пахнет пивом.

Хм. Женевьеве, очевидно, по-прежнему не все равно. Питеру, должно быть, тоже.

Лукас нежно похлопывает меня по голове.

– Просто будь осторожна.

– Спасибо, – отвечаю я.

Питер вышагивает из кухни и говорит:

– Ты готова ехать? – Не дожидаясь моего ответа, он уходит, его плечи напряжены.

Смотря на Лукаса, я пожимаю плечами.

– Увидимся в понедельник, Лукас! – говорю я и устремляюсь за Питером.

Он все еще зол, я вижу это по тому, как он поворачивает ключи в замке зажигания.

– Боже, она сводит меня с ума! – Он настолько взвинчен, что энергия волнами исходит от него. – Что ты ей сказала?

Я неловко поерзываю в своем кресле.

– Она спросила меня, с каких пор мы вместе. Я ей ответила, что как раз перед началом учебного года.

Питер издает стон.

– Мы переспали в тот уик-энд.

– Но… вы же тогда уже расстались.

– Да, так. – Питер пожимает плечами. – Все равно. Что сделано, то сделано.

С облегчением я пристегиваю ремень безопасности и скидываю обувь.

– Как бы то ни было, о чем вы двое сегодня спорили?

– Не беспокойся об этом. Кстати, ты проделала хорошую работу. Она так ревнует, что это просто убивает ее.

– Ура, – произношу я. До тех пор, пока она не убьет меня.


Мы едем по ночным улицам в тишине. Потом я спрашиваю:

– Питер… как ты узнал, что полюбил Женевьеву?

– Боже, Лара Джин. Почему ты задаешь подобные вопросы?

– Потому что я любопытна от природы. – Я опускаю его зеркальце и начинаю заплетать волосы на макушке. – И, возможно, это вопрос, который ты должен задать сам себе. Почему ты так боишься отвечать на подобные вопросы?

– Я не боюсь!

– Тогда почему бы тебе не ответить?

Питер замолкает, и я почти уверена, что он не собирается отвечать, но затем, после долгой паузы, когда мой вопрос еще висит в воздухе, он произносит:

– Не знаю, любил ли я когда-нибудь Женевьеву. Откуда мне знать, на что это похоже? Ради бога, мне только семнадцать.

– Семнадцать – не так уж и мало. Сотни лет назад люди женились в нашем возрасте.

Да, это было задолго до электричества и Интернета. Сотни лет назад восемнадцатилетние парни воевали со штыками и держали человеческую жизнь в своих руках! Они уже многое испытывали и переживали к моменту достижения нашего возраста. Что знают о любви и жизни дети нашего возраста? – Я никогда прежде не слышала, чтобы он так говорил, – словно его на самом деле что-то волнует. Полагаю, он все еще не отошел от ссоры с Женевьевой.

Я закручиваю волосы в пучок и фиксирую их с помощью заколки.

– А знаешь, на кого ты похож? Ты говоришь как мой дедушка, – заявляю я. – Ты увиливаешь, потому что не хочешь отвечать на вопрос.

– Я ответил на него, тебе просто не понравился мой ответ.

Мы подъезжаем к моему дому. Питер глушит мотор, что он обычно делает, когда хочет еще немного поговорить. Так что я не сразу выпрыгиваю из машины, а кладу сумку на колени и ищу ключи, хотя наверху все еще горит свет. Боже. Я сижу на пассажирском месте в черной «ауди» Питера Кавински. Разве не об этом мечтает каждая девушка из всей истории взаимоотношений парней и девушек? Не конкретно о Питере Кавински, или да, может быть, конкретно о Питере Кавински.

Питер откидывает голову на кресло и закрывает глаза.

Я говорю:

– Ты знал, что, когда люди ругаются друг с другом, это означает, они все еще не безразличны друг другу? – Когда Питер не отвечает, я продолжаю: – Должно быть у Женевьевы действительно есть власть над тобой.

Я ожидаю, что он начнет спорить, но Питер не делает этого. Вместо этого он говорит:

– У нее есть, но мне бы хотелось, чтобы не было. Я не хочу, чтобы мной кто-нибудь владел. Не хочу кому-нибудь принадлежать.

Марго бы сказала, что она принадлежит только себе. Китти бы ответила, что никому. Полагаю, я бы сказала, что принадлежу сестрам и папе, но это не всегда будет так. Я не знала, каково это – принадлежать кому-то. Но теперь, когда я задумалась, это кажется мне самым желанным: действительно быть чьей-то и чтобы они были моими.

– Так вот зачем ты делаешь это, – говорю я ему, частично спрашивая, но в основном утверждая, – чтобы доказать, что не являешься ее собственностью. Или принадлежишь ей. – Я замолкаю. – Как ты считаешь, а есть разница? Я имею в виду, между «являться собственностью» и «принадлежать кому-то»?

– Конечно. Один подразумевает выбор, другой же – нет.

– Должно быть, ты действительно ее очень сильно любишь, раз идешь на все эти трудности.

Питер издает пренебрежительный звук.

– Ты такая мечтательница.

– Спасибо, – отвечаю, хотя и знаю, под этим он имел в виду вовсе не комплимент. Я сказала это просто, чтобы досадить ему.

И осознаю, что преуспела, когда он произносит с кислой миной:

– А что ты вообще знаешь о любви, Лара Джин? У тебя даже никогда не было парня.

Меня так и подмывает придумать кого-то: мальчика из лагеря, из другого города, из любой точки мира. «Его имя Клин» – вертится на кончике моего языка. Но это было бы слишком унизительно, потому что он поймет, что я вру. Я уже рассказала ему, что прежде ни с кем не встречалась. И даже если бы не рассказала, куда более жалко выдумать бойфренда, чем просто признать правду.

– Да, у меня никогда не было парня. Но я знаю множество людей, у которых есть бойфренды, но они ни разу не были влюблены. Я же была.

Вот почему я делаю все это.

Питер фыркает.

– В кого? В Джоша Сандерсона? Того придурка?

– Он не придурок, – хмурясь, говорю я. – Ты даже его не знаешь, чтобы так говорить.

– Любой с одним глазом и половинкой мозгов мог бы сказать, что этот парень – придурок.

– Ты заявляешь, что моя сестра слепая и безмозглая? – требую я. Если он скажет хотя бы одно плохое слово о моей сестре, все. Вся эта комедия закончится. Я не нуждаюсь в нем настолько сильно.

Питер смеется.