Запах смерти

Он улыбнулся:

— Ну да.

Теперь сомнений не оставалось: Мирз пытался уязвить меня. Уорд смотрела на нас и хмурилась.

— Ладно, общайтесь. Мне пора.

Она повернулась и двинулась к полицейскому фургону. Мы с Мирзом смотрели друг на друга. Я снова поразился тому, как молодо он выглядит. «Дай ему шанс». Вероятно, он просто нервничает. Комплексует.

— Были уже внутри? — спросил я, указав в сторону потемневших больничных стен.

Румянец с его щек сошел, а высокомерный вид остался.

— Нет пока.

— Там довольно мрачно. Они недавно закончили пробивать проход в замурованную камеру в педиатрическом отделении. Интересно будет услышать ваше мнение обо всем этом.

— Вы туда заходили?

— Только за перегородку.

Я немного грешил против истины. Я был там два раза, в первый раз — помогая Конраду. Но не стал упоминать об этом. Похоже, Мирз ревностно защищает свою территорию, а мы и так начали общение не лучшим образом.

— Правда? — Щеки его снова вспыхнули румянцем. — Я понимаю, мы должны выказывать друг другу профессиональную солидарность, поэтому на сей раз обойдусь без официальных жалоб. Однако буду признателен, если вы будете держаться подальше от моего расследования.

Я был слишком потрясен, чтобы говорить. Я и был-то там только потому, что никто не сообщил мне, что меня заменили.

— Вообще-то, с формальной точки зрения это расследование старшего инспектора Уорд, — заметил я, стараясь не выходить из себя. — Но не беспокойтесь, у меня нет нужды заходить туда снова. Палата в полном вашем распоряжении.

— Отлично. В таком случае у нас с вами не возникнет никаких проблем.

Мирз повернулся и устремился к двери. Шея его сзади раскраснелась — почти как волосы. Он перехватил поудобнее свою новенькую стремянку и почти бегом взмыл по ступеням на крыльцо.

А потом темный готический интерьер больницы поглотил его.





Глава 8




Возвращаясь к машине, я продолжал злиться. Мирз выглядел мальчишкой, однако самомнения ему было не занимать. А может, и наглости. По роду службы мне приходилось пару раз встречаться с мэтрами, но судебный тафономист переплюнул почти всех. Впрочем, Эйнсли тоже хорош: надо же, давать мне советы о том, как строить карьеру, после того как сам же отстранил меня от расследования! Ну не всего, но этой части. И хотя я не винил в том, что случилось, Уорд, она могла бы сообщить мне и раньше. А не позволять мне шататься по месту преступления, полагая, что я буду этим заниматься.

Обиженный и раздраженный, я пробирался между полицейскими автомобилями, на ходу расстегивая «молнию» комбинезона. Я почти дошел до своей машины и только тут сообразил, что контейнеры для использованной спецодежды остались далеко позади.

Впрочем, эта промашка вывела меня из моего состояния. Во всяком случае, возвращаясь обратно, я уже обращал внимание на происходящее вокруг. И вообще, напомнил я себе, есть вещи и поважнее моей уязвленной гордости. Я посмотрел на мрачные стены больницы. В это время суток здание заслоняло собой солнце, и тень его дотянулась до автостоянки. Стоило мне ступить в нее, как воздух сделался ощутимо холоднее, словно затхлая атмосфера палат и коридоров царила и здесь. Мне даже думать не хотелось о том, как ощущали себя те две жертвы, привязанные к койкам в замурованной палате. Воспоминание об этом мгновенно вытряхнуло из головы жалость к себе. Трудно сказать, как долго находились там их тела — сначала они умирали, а потом разлагались в этой ледяной тьме. В тех условиях — при холодной, постоянной температуре воздуха, изолированного даже от летней жары, — это могло занять месяцы. Возможно, даже годы, поскольку ближе к концу процесса разложения изменения замедляются до тех пор, пока не сходят практически на нет.

У контейнера с использованными комбинезонами я постоял, глядя на здание. В первый раз, наверное, я оценил его истинные размеры. Дом был огромен. С потемневшими от времени стенами, с заколоченными окнами он напоминал исполинский, древний-предревний мавзолей.

Гробницу.

Я смотрел на здание и невольно ежился.

Что еще найдется там?

Я тряхнул головой, повернулся и пошел обратно к машине. Мне было бы интересно осмотреть эти два замурованных тела — уж наверняка что-нибудь эти останки сообщили бы. Но даже так я не слишком жалел, когда силуэт Сент-Джуд исчез из зеркальца заднего обзора.

Я и забыл о репортерах, ожидавших за больничными воротами. Подъехав к ним, я обнаружил, что народу там заметно прибавилось. Теперь у ворот собралась целая толпа — и состояла она не только из журналистов. На мостовой перед воротами стояли демонстранты всех возрастов и цветов кожи с плакатами в руках. Полицейские не пропускали их на больничную территорию. Поперек въезда высились металлические барьеры-рогатки. Подъехав к ним, я затормозил и опустил стекло.

— Что тут происходит? — спросил я у женщины-констебля.

— Типа демонстрация, — безразличным тоном отозвалась она. — Вреда от них никакого. Так, перед камерами красуются. Подождите, сейчас выпущу вас.

Пока она сдвигала в сторону рогатки, я изучал плакаты. Стандартные призывы спасти Сент-Джуд соседствовали с почти политическими лозунгами. Растянутый между двумя шестами транспарант гласил: «Людям нужны дома, а не офисы!» Под ним стоял на скамье и обращался к толпе мужчина. Я снова опустил стекло, чтобы слышать его.

— Должно быть стыдно! Стыдно за то, что людям страшно выходить на улицу! Стыдно за то, что людям в этом районе приходится жить на нищенские пособия! И стыдно за то, что людей бросили умирать, как животных! И где? В больнице! Да, именно так: в больнице!

Лет ему было двадцать пять или тридцать. Стильная черная куртка, белоснежная рубашка оттеняла его темную кожу. Он сделал паузу и обвел взглядом толпу.

— Неужели политики или инвесторы, дергающие за ниточки, неужели все они настолько слепы, что не видят даже трагической иронии происходящего? Или им просто плевать? Что сделалось с нашим районом? Магазины вынуждены закрываться, дома стоят заколоченные. А теперь еще это! — Он ткнул пальцем в направлении больницы. — Мы старались спасти больницу от закрытия, и нас проигнорировали. Пытались добиться строительства нового жилья вместо офисов, которые годами пустуют. И нас проигнорировали. Так сколько мы еще будем позволять, чтобы нас игнорировали? Сколько нас должно погибнуть?


Слушатели отозвались сердитым ропотом, над толпой закачались плакаты и сжатые кулаки. Полицейские сдвинули в сторону рогатку, и я поехал вперед. Толпа расступилась, освобождая дорогу, но мне снова пришлось затормозить, потому что прямо перед машиной выбежала женщина. Она сунула мне под один из «дворников» листовку, а когда полицейский начал уводить ее, успела бросить еще одну в открытое окно.

— Завтра вечером собрание! Пожалуйста, приходите! — крикнула женщина.

Листовка упала мне на колени. Отпечатанная на дешевой бумаге, с черно-белой фотографией больницы во всей ее увядающей красе. Ниже красовалась надпись: «Не позволим этому стать символом нашей жизни!» — c подробностями завтрашнего мероприятия.

Я переложил листовку на пассажирское место и поднял стекло. Трогая автомобиль с места, я оглянулся на оратора. Вероятно, инцидент с женщиной отвлек его от выступления, потому что смотрел он прямо на меня. На мгновение мне почудилось в его глазах нечто вроде узнавания. Пусть развлекает публику, подумал я.

На автобусной остановке, на противоположной стороне улицы, поодаль от прессы и демонстрантов виднелся одинокий мужской силуэт. Наверное, я и обратил на него внимание лишь потому, что он смотрел на больницу с каким-то восторженным выражением лица. Уорд стоило бы продавать билеты, мрачно подумал я, нажимая на газ.

Возвращаться домой было слишком рано, поэтому — раз уж у меня неожиданно освободилось чуть ли не полдня — я направился в университет.

Купив по дороге в кафетерии кофе и сандвич, я поднялся к себе в кабинет и включил компьютер. Я не проверял почту с момента выезда в больницу и сразу открыл папку «Входящие». Ничего существенного там не обнаружилось, только еще одна просьба дать интервью от журналиста-фрилансера Фрэнсиса Скотт-Хейза. Этот тип просто не понимает, когда ему говорят «нет», раздраженно подумал я, отправляя письмо в корзину.

Разделавшись с почтой, я открыл фотографии с чердака.

Как правило, я предпочитаю снимать сам, но, поскольку в больнице у меня такой возможности не было, Уорд открыла мне доступ к полицейским снимкам. Очень профессиональным, с высоким разрешением; правда, атмосферы старой больницы они не передавали совсем. Наверное, и к лучшему: одни виды жертв уже действовали на нервы. Выхваченные из темноты вспышкой, останки смотрелись совершенно неестественно. Беременная женщина и ее нерожденный ребенок лежали на грязном утеплителе этакими скелетами. Глядя на фотографии, я, к своему огорчению, осознал, как нелегко будет определить точное время смерти.

Я изучал зияющую брюшную полость с россыпью крошечных косточек внутри, затем тщательно просмотрел снимки остальных частей тела. Притом что утром мне предстояло лично осмотреть останки в морге, я знал, что никогда не помешает помнить, как все это выглядело при обнаружении, на чердаке.

На изображении правого плеча я задержался. Что-то с ним не так, решил я. Какой-то неправильный угол… Хотя причиной этому могло быть просто положение, в котором лежало тело, это могло означать что-то еще.

Я потратил время на изучение запястий и лодыжек — ну, по крайней мере, того, что сумел разглядеть на фотографиях. Подобно Парек, обратил внимание на то, что из трех коек в замурованной камере заняты были только две. Поэтому я не мог исключить того, что третья предназначалась беременной.

Но если она и бежала оттуда, то ей удалось сделать это без травм от повязок. В отличие от двух других жертв, ни на ее запястьях, ни на лодыжках не имелось ни намека на повреждения кожи. Конечно, кожа мумифицировалась и усохла, однако осталась целой. Я пожалел о том, что не сфотографировал тела в замурованной камере, но вспомнил, что это теперь вообще не мое дело. Поэтому я сосредоточился на женщине и ребенке, а остальное выкинул из головы.

Когда я наконец выключил компьютер, было уже довольно поздно. Я откинулся на спинку стула и только теперь почувствовал, как болит спина от долгого сидения. Вообще-то, никто не заставлял меня задерживаться на работе так поздно, просто я не спешил возвращаться в пустую квартиру. Все мои коллеги разошлись по домам. Брэнда намекнула мне, что в семь часов утра на кафедру явятся уборщики; я улыбнулся и заверил ее, что скоро тоже пойду.

Впрочем, с этого момента тоже миновало сколько-то времени, и теперь я оставался на кафедре один. За окном стемнело — я заметил это, увидев свое отражение в стекле. Выключив свет, я запер кабинет и спустился на лифте в вестибюль.

Мне и в голову не приходило выйти через другую дверь — до тех пор, пока я не сообразил, что стою у парадной двери. Рэйчел и Уорд не одобрили бы этого, но я слишком устал. Если Грэйс Стрейчан и ждет меня на улице — что ж, не повезло, думал я, толкая дверь.

Вечер выдался прохладный. Бабье лето закончилось, и в воздухе ощущалась осенняя промозглость. Машину я оставил в нескольких сотнях ярдов от входа, и уличные фонари множили мою тень, пока я шагал по тротуару. Днем тротуар казался тесным от обилия студентов и преподавателей, теперь я шел в одиночестве.

Гулко топая по бетону, я думал о Рэйчел — где она сейчас и как. Я одолел половину расстояния и вдруг почувствовал себя неуютно. Остановился и покрутил головой. Никого.

По спине у меня пробежал неприятный холодок.

Все-таки в нас осталось очень много от диких зверей. Те механизмы выживания, которые защищали наших предков, никуда не делись. Конечно, они частично атрофировались и действуют больше на подсознательном уровне, и все же они присутствуют. Я ощутил, как участился мой пульс, напряглись мышцы с выбросом в кровь адреналина.

Какого черта?

И тут до меня донесся запах. Совсем слабый, едва ощутимый пряный аромат духов, но он пронзил меня не хуже электрического разряда. Я услышал за спиной шорох шагов и резко обернулся.

— Добрый вечер, доктор Хантер!

Двое аспиранток с кафедры улыбнулись, обгоняя меня. Взгляды их при этом были удивленными. Значит, я уходил не последним, сообразил я, вяло помахав им рукой.

Сердце мое продолжало колотиться, хотя и не так сильно. Я снова осмотрелся, но не увидел больше никого. В воздухе пахло выхлопными газами и осенним запахом сжигаемой листвы. Ни намека на духи.

Если ими и пахло вообще.

Вот она, сила самовнушения, усмехнулся я, продолжая свой путь к машине. Выходя из здания, я думал о Грэйс Стрейчан, а мое воображение дорисовало остальное. Из всех женщин, каких я встречал за свою жизнь, мало кто мог сравниться красотой с Грэйс. Жгучая брюнетка с ослепительной улыбкой, за которой почти не разглядеть было ее исковерканное, больное сознание, она была незабываема. Запах ее духов — последнее, что мне запомнилось, когда она оставила меня истекать кровью. Это врезалось в память, и еще долго меня охватывали приступы паники, когда мерещился этот запах. В медицине это называется «фантосмия», или «обонятельная галлюцинация», но я надеялся, что это у меня прошло.

Значит, не совсем.

Злясь на себя, я добрался-таки до автомобиля и кинул сумку в багажник с силой, совершенно для этого ненужной. Отъехав от тротуара, включил радио и поймал самое окончание репортажа о происходящем в Сент-Джуд. Демонстранты подлили масла в историю, дав комментатору повод припомнить старые претензии к состоянию нашей системы здравоохранения. Однако, когда репортаж закончился, остальные новости проскользнули мимо моего сознания.

Как я ни пытался забыть инцидент около университета, он продолжал действовать мне на нервы. Я вел автомобиль машинально, не отдавая себе отчета в том, куда еду, и только очередной дорожный указатель заставил меня осознать, что я направляюсь к своей старой квартире.

Я проехал уже больше половины расстояния и вел теперь автомобиль по кольцевой без всякой возможности развернуться. Следующий съезд находился совсем недалеко от места, где я жил прежде, и я решил двигаться прямо. Все равно я не слишком спешил в Бэллэрд-Корт.

Словно нарочно, единственное свободное место у тротуара было прямо перед викторианским особняком. Я зарулил на него и выключил мотор. Несмотря на предостережения Уорд, я уже бывал здесь. Два или три раза проезжал мимо, но остановился впервые. Умом я понимал, что Уорд и Рэйчел правы. Если Грэйс Стрейчан жива и намерена убить меня, она придет именно сюда. Так что оставаться здесь было опасно.

Но и уехать отсюда для меня до сих пор казалось равносильно бегству.

Свежеокрашенная дверь — та самая, на которой после попытки взлома обнаружили отпечаток пальца Грэйс, — блестела не так сильно, как в прошлый мой приезд, но во всех остальных отношениях дом был таким, как всегда. Первый этаж остался пустым, и у дорожки висело объявление: «Сдается». Рэйчел предлагала вообще продать квартиру, но я с этим медлил. Во-первых, не готов был от нее отказаться. Пока не готов.

А во-вторых, если оставался хоть малейший шанс, что Грэйс Стрейчан вернулась, я просто не мог позволить кому-либо жить здесь.

Но сам я в это уже не верил. Приступ паники около университета представлялся теперь досадной глупостью, мгновенным помрачением. Я приписывал его недосыпу и чрезмерно развитому воображению. Вероятно, угнетающая атмосфера Сент-Джуд сильно на меня подействовала.

И все же приезд сюда помог мне принять решение: пока Рэйчел в Греции, мне нет смысла оставаться в Бэллэрд-Корт. Вот закончу расследование и перетащу шмотки в старую квартиру.

Хватит с меня пряток.