Зажечь небеса

Отем




«Больше никогда».

Это была моя новая клятва. Эти слова я, точно заклинание, мысленно повторяла во время перелета из Балтимора обратно в Бостон и во время автобусной поездки из Бостона в Амхерст. Мне нужно было как-то отвлечься – чем угодно, лишь бы не думать о том, как больно мне было расставаться с Уэстоном.

После того как он меня прогнал, я пробыла в больнице до утра, на случай, если бы Уэстон передумал или немного отошел от потрясения. Но он был непреклонен, и мое сердце снова разорвалось пополам: одна половина жалела Уэстона, а вторая – меня саму.

Никогда больше не позволю сделать свое сердце чьей-то игрушкой.

Никогда больше не позволю романтическим представлениям и желаниям управлять мною.

Никогда больше не позволю парню – или парням – встать между мной и моими целями.

Никогда больше я не буду любить, если не почувствую, что меня любят так же сильно.

Никаких сомнений, никаких вопросов, никакой неопределенности. Если это займет всю жизнь, так тому и быть. А между тем меня ждет работа.

Я вошла в квартиру, оставила у двери чемодан на колесиках и направилась прямо к столу. Там до сих пор были разбросаны письма Коннора. Я сгребла их в кучу, отнесла на кухню, открыла крышку мусорного ведра и замерла. Зажмурилась, снова и снова твердя свои новые клятвы. В глубине души я интуитивно чувствовала, что если сейчас выброшу эти письма, то однажды пожалею об этом.

«Они часть моей истории».

Я опустила крышку ведра и отнесла письма в спальню. Вытащила из-под кровати деревянную коробку, которую подарила мне мама, когда мне было десять. На крышке коробки было выжжено мое имя, обрамленное элегантными цветами и виноградными лозами. Внутри лежали фотографии и старые билеты в кино, письма от школьных друзей и жемчужное ожерелье, которое я унаследовала от бабушки. Я положила письма Коннора сверху. Никакого мусора, только сокровища.

Я закрыла коробку, задвинула ее обратно под кровать и вернулась к столу в гостиной. Теперь стол был чист и готов к настоящей работе.

Я включила ноутбук, расставила ручки в подставки, рядом разложила записные книжки. Завтра после работы я отправлюсь в библиотеку, искать материалы для моего проекта по возобновляемому биотопливу. Занятия в Амхерсте начнутся только через несколько недель, но я написала письмо своей научной руководительнице, сообщив ей, что наконец-то определилась с темой проекта.

Мои пальцы зависли над кнопкой «отправить», я перечитала сообщение. Хороший план. Разумный. Надежный.

«И я совершенно равнодушна к этому проекту».

Я тихо фыркнула. Следуя зову своего сердца, я получила только потери и боль. Я нажала «отправить».

Потом я написала Руби, что вернулась в Массачусетс и готова к нашему девичнику, пока подруга еще не уехала в Италию. Она не ответила. Я сидела одна в тихой, пустой квартире и слушала шепот своего сердца: оно говорило мне, что Коннор и Уэстон – особенно Уэстон – сейчас страдают. Нельзя судить их строго, они только что вернулись с войны, и, бросив их, я поступила эгоистично.

«Я их не бросала, это они меня оттолкнули».

Я стремлюсь их утешить и поддержать, но с моей стороны это игра в одни ворота. Я им не нужна. Они не хотят, чтобы я была рядом.

А навязываться я не собираюсь.

Я решила, что весенняя уборка летом вполне подойдет под мое нынешнее настроение. Начну жизнь с чистого листа и с уборки. Квартира и так выглядела неплохо – я никогда не терпела грязи и беспорядка – но я энергично принялась за работу.

Всё лето кантри-музыка, которую слушал мой брат, отвлекала меня от моих альтернативных песен с их честными текстами. Я открыла в Интернете канал, транслирующий музыку, запустила песню «Love Me Like You Mean It» и стала громко подпевать.

– Аминь, – пробормотала я, оттирая кухонные столы. Я терла долго, и в конце концов столы засияли, на них не осталось ни пятнышка. Идеальный гимн моей новой жизни.

Моей новой, пустой, спокойной жизни.

Ϛ.

На следующее утро, выйдя из душа, я заметила новое уведомление на телефоне: накануне вечером Руби оставила голосовое сообщение.

«Привет, подруга, рада, что ты вернулась. Я все еще в Бостоне, занимаюсь делами но, может быть, на следующей неделе двинусь на запад и мы сможем пересечься. Позвони мне, когда получишь это сообщение. В любое время, хорошо? Люблю тебя. Пока».

Я нахмурилась и прослушала сообщение снова. Обычно голос Руби звучал свободно и весело, но теперь стал натянутым и каким-то отстраненным.

Я перезвонила ей, молясь, чтобы больше не было плохих новостей.

Руби ответила после первого гудка.

– Привет! Спасибо, что перезвонила.

– Сейчас шесть утра, но ты ответила на звонок? – спросила я. – У тебя всё хорошо?

– Всё отлично, но… Чёрт, не знаю, как тебе это сказать, и вообще, стоило ли тебе об этом рассказывать. С другой стороны, меня не покидала мысль, типа, черт возьми, конечно, я должна ей сказать.

– Что рассказать? – переспросила я, опускаясь на кухонный табурет.

– Так. – На том конце линии раздался тяжкий вздох. – Я прилетела в Бостон вместе с Викторией и Коннором.


– Вот как?

– Да. Поначалу во время полета он всё молчал, но потом пропустил пару стаканчиков и немного расслабился. Мы болтали, и я несколько раз его рассмешила, так что теперь Виктория считает, что я послана ей небесами.

– Ладно, – медленно проговорила я.

– Она пригласила меня и моих родителей к себе домой на ужин. Коннор изо всех сил пытается держаться, и думаю, мне стоит пойти, но я хотела сначала поговорить с тобой. Кодекс лучшей подруги и всё такое.

Я молчала с минуту, пытаясь понять, что чувствую по этому поводу.

– Отем? – проговорила Руби. – Что думаешь?

– Думаю, я ревную.

– Правда?

– Немного. – Я издала короткий, слезливый смешок. – В смысле, Коннор не хочет со мной говорить. Он бросил меня, и я изо всех сил пытаюсь жить дальше. Но, конечно, я хочу знать, становится ли ему лучше.

– Не знаю, стало ли ему лучше, – сказала Руби. – Мне показалось, он довольно много пил. Виктория уговорила его вернуться в универ этой осенью, а может, просто заставила.

– Я так понимаю, он не хочет дальше учиться?

– Совершенно не хочет. И отказывается говорить об Уэсе – не хочет даже произносить его имя и замыкается в себе, если я завожу разговор на эту тему.

Я закрыла глаза. «Придерживайся своих обетов».

– В любом случае, – продолжала Руби, – я просто хотела, чтобы ты знала, как обстоят дела.

– Спасибо, Руби.

– Мои родители хотят, чтобы я навестила семью в Вашингтоне, но потом я постараюсь добраться до Амхерста. Ты сможешь прожить без меня так долго?

– Сделаю всё возможное, – ответила я, подавляя острое разочарование. Ничего. Чем дольше проживу одна, тем больше времени у меня останется для работы над проектом.

– Ты моя девочка. Люблю тебя.

– Я тоже тебя люблю. И, Руби, передай Коннору…

– Да?

«Скажи ему, что я скучаю по нему».

– Ничего.

– Ты уверена?

– Уверена, – ответила я. – До скорого.

Мы закончили разговор, но я еще несколько минут сидела, держа телефон на коленях. Мне не нравилось, что Коннор пьет, но я не могла его исправить, а он не хотел, чтобы я пыталась. Он порвал со мной, и единственное, что нужно сделать, – это принять его решение и придерживаться своих обетов.

Я надела черные брюки и белую блузку, села на велосипед и поехала в пекарню «Белый султан». Солнце только-только показалось над горизонтом, но воздух был теплым и пряным. Я катила по Плезант-авеню, которая вела прямиком в центр Амхерста, и мысленно готовила себя к встрече с Эдмоном де Гишем, моим начальником. При виде моего «решительного» лица он за шесть секунд всё поймет, и тут же примется говорить, петь или кормить меня песнями о настоящей любви.

– Здравствуйте, Эдмон, – провозгласила я, кладя свою сумку под прилавок.

В пекарне витали ароматы теплой, сладкой выпечки и свежего кофе. Когда я завязывала на талии фартук, Эдмон вырвался из дверей кухни, распевая отрывок из какой-то оперы. Облаченный в белую блузу, здоровенный француз с черными усами выглядел как пришелец из другой эпохи, где романтика была обычным делом, где мужчины и женщины объяснялись друг другу в любви, и в ту же ночь обручались, и жили в счастливом браке до конца своих дней.

– Моя дорогая девочка! – Эдмон обнял меня, и я изо всех сил постаралась не растаять от жалости к себе. – Я так скучал по тебе.

– Я тоже по вам скучала. Надеюсь, вы не слишком перегружали Фила работой.

Фил Глассман был еще одним сотрудником кафе-пекарни – теперь ему было девятнадцать, и он по-прежнему не привык к ранним подъемам, хотя работал здесь уже больше года.

– Фи! – Эдмон отмахнулся. – Филипп просто не способен перетрудиться. Он вообще почти не работает! – Эдмон рассмеялся, а потом прищурился. – А как дела после поездки? Как твоя любовь, Коннор? С ним всё хорошо?

Я кивнула и начала заполнять бокс для салфеток.

– Ему сделали операцию на локте, но он поправится. И ему не нужно возвращаться на фронт.

– Какое облегчение слышать это. А месье Тёрнер? Как поживает mon homme tranquille? Мой тихий молодой человек?

– Его ранения оказались серьезнее. – Я заставила себя посмотреть в глаза Эдмону. – Его парализовало. Он не может ходить. Врачи полагают, что он до конца жизни будет прикован к инвалидному креслу.

Будучи произнесенными вслух, эти слова обрушились на меня, подобно удару кувалды, и слезы защипали мне глаза.

– Mon Dieu[1]. – Эдмон приложил ладонь к груди, глядя на меня широко раскрытыми глазами. – Мне очень больно это слышать. Больше никакого бега?