Зажечь небеса

– Я тоже тебя люблю.

Я дала отбой, надув губы, посмотрела на телефон. Должно быть, у Руби множество дел, наверное, именно поэтому она так странно со мной говорила. Она очень умная, вкалывала до седьмого пота – именно поэтому ее пригласили учиться в Италию.

Я снова проверила входящие сообщения. От Уэстона ни слова. К настоящему времени он уже должен был уйти с реабилитации, к тому же в последнее время мы отвечали на сообщения друг друга почти сразу же.

«Потому что так поступают друзья. И нет тут “ничего сложного”».

Падал снег, когда я вышла из своей квартирки на Роудс-драйв и быстро пошла к шикарному жилому комплексу, в котором жил Уэстон, – недалеко от кампуса. На фонарных столбах висели рождественские гирлянды, и золотистые лампочки горели в сером свете гаснущего дня.

Сердце билось у меня в груди веселой птицей, а с губ не сходила улыбка. Разговаривая с Руби, я не призналась, как сильно жду совместного с Уэстоном похода по магазинам.

Я постучала в дверь его квартиры, потом нажала кнопку звонка. Наконец я услышала безжизненное, равнодушное «да».

Уэстон говорил так, будто неохотно отвечал на телефонный звонок. «Я всё еще здесь».

Он всегда оставлял дверь незапертой, чтобы я могла войти в любое время; я прошла вглубь квартиры и нашла его на кухне: он согнулся пополам в своем инвалидном кресле и как завороженный смотрел на осколки стекла, поблескивающие под колесами кресла.

Один осколок хрустнул под подошвой моего ботинка, когда я подошла к Уэстону.

– Батюшки, что случилось? Как ты?

Уэстон поднял голову, его сине-зеленые глаза напоминали неспокойное море в шторм.

– Я наливал воду в стакан, – проговорил он. – Уронил стакан и услышал выстрел.

На долю секунды меня охватила паника, но потом я поняла, что он говорит о своем прошлом. О войне.

– Всё хорошо, – сказала я. – Всё закончилось.

– Я не чувствую, что всё закончилось, – ответил Уэстон. – Я слышал не те выстрелы, когда стреляли в меня. Это я стрелял. – Он посмотрел на меня покрасневшими глазами, в его голосе зазвучала злость. – Я убил шесть человек, Отем, а может, и больше. Может быть, намного больше.

– Ты делал то, ради чего тебя послали на войну. Защищал свой взвод. Спас жизнь Коннору.

– Я уже давно так отвратно себя не чувствовал. Словно я под водой. – Он вдруг поморщился и потянулся к правому бедру. – И еще эти проклятые мышечные спазмы…

– Позволь мне. – Ногой я сгребла в сторону осколки, присела на корточки и стала растирать его обтянутую джинсами ногу. Я заметила, что на его запястьях черные пятна, а ладони покрыты волдырями.

– Разве ты не говорил, что, по словам твоего психотерапевта, гнев накатывает волнами? – спросила я.

– Ага.

– Это такая волна. Сейчас ты под водой, но волна схлынет.

Я продолжила разминать его икру.

Уэстон смотрел на мои руки, в его взгляде, в опущенных уголках губ читались тоска и сожаление. Я вдруг очень остро осознала, что прикасаюсь к Уэстону; пусть это невинное прикосновение через одежду, и всё же я к нему прикасаюсь. Наверное, ему неприятно, что я это делаю, учитывая, что он сейчас парализован.

– Извини, – сказала я, отдергивая руки. – Я просто хотела помочь.

– Ты помогла, – ответил Уэстон. – Но я понимаю, это отвратительно.

– «Отвратительно»? Почему ты так говоришь?

– Потому что мои ноги мертвы.

– Неправда, – возразила я. – Ты чувствуешь давление, у тебя бывают спазмы, а значит, твои ноги живы. – Я взяла его испачканную, покрытую волдырями руку в свою. – В тебе нет ничего отвратительного, Уэстон. Ты…

«Величественный».

Мы смотрели друг другу в глаза, и воздух в комнате вдруг потяжелел. Тоска и сожаление в глазах Уэстона на секунду стали еще ярче, и мне вспомнилась та ночь, когда мы с ним оказались на диване.

«Вот бы туда вернуться…»

Я вскочила и пошла в кладовку за щеткой и совком для мусора, сердце отчаянно колотилось у меня в груди.

– Ты не обязана это делать, – сказал Уэстон, когда я начала сметать осколки в совок.

– Я уже это делаю, – ответила я, высыпая осколки в мусорное ведро. – Сегодня никакого похода по магазинам. Я приготовлю нам ужин, или можно что-нибудь заказать. Или я могу уйти, если ты хочешь побыть один…

– Нет, – резко бросил Уэстон. Потом произнес уже спокойнее: – Нет. Пожалуйста, останься.

Наши взгляды снова встретились.


– Хорошо, – мягко сказала я.

Уэстон был так красив. Сегодня на нем была серая футболка с V-образным вырезом. Интересно, это, случайно, не та футболка, которую я надела по ошибке после ночи, проведенной с Коннором, думая, что она принадлежит ему?

«Вот только это была футболка Уэстона, и я еще никогда в жизни не чувствовала себя так уютно в мужской футболке».

Требовалось срочно отвлечься, и тут я заметила на кухонном столе несколько брошюр.

– Что это? – Я взяла один рекламный буклет и пробежала его глазами. – Гонки на инвалидных колясках, баскетбол в инвалидных колясках, поло…

– Это ерунда. Просто Фрэнк, терапевт, который занимается со мной на реабилитации, дал мне это. Глупо.

– А по-моему, звучит заманчиво. Ты мог бы заняться спортом. Смотри, тут есть гонки…

– Я не хочу об этом говорить, ясно? Не хочу говорить ни о чем, что как-то связано со мной. Меня тошнит от темы «про меня».

Уэстон замер, весь напрягся – очевидно, ждал, что я предложу ему поговорить об этом, скажу, что ему станет лучше, если он не будет замыкаться в себе, потому что тогда я сама почувствовала бы себя лучше.

– Ты не обязан, – сказала я. «Не со мной». – Давай найдем какой-нибудь глупый фильм и поедим пиццу.

Он вздохнул с облегчением, его плечи заметно расслабились.

– Звучит многообещающе.

– Сейчас закажу.

– Отем. – Он поймал меня за запястье, когда я доставала из сумочки мобильный.

– Да, Уэстон?

Он посмотрел на свою покрытую рубцами руку, сжимавшую мое запястье, и разжал пальцы.

– Спасибо.

– Не за что, – сдавленно ответила я.

«Для этого и нужны друзья».

Мы заказали пиццу и стали смотреть «День сурка». Уэстон сидел на диване, а я на полу рядом с ним. Он ни разу не засмеялся, а под конец фильма вообще заснул.

Я выключила телевизор и осторожно уложила Уэстона, по очереди приподнимая его ноги, потом укрыла его сверхсовременным одеялом, улучшавшим кровообращение. Наверное, одеяло и впрямь помогало, потому что икра Уэстона под моими пальцами казалась сильной и твердой.

– Ты сильный, – прошептала я, укрывая его. – Ты сильнее, чем сам думаешь.

Даже во сне брови Уэстона были насуплены. Я гладила его по голове, пока черты его лица не смягчились, а сама думала о той ночи на другом диване. Мы с Уэстоном целовались и ласкали друг друга, его крепкое тело прижималось к моему. Сила ощущалась в каждом его движении и в его взгляде. У меня кровь закипела в жилах. Даже спустя столько времени я всё еще чувствовала его поцелуи, помнила, как он шептал мое имя, словно это молитва.

Я сглотнула ком в горле, чувствуя прилив «весьма непростых» эмоций, взяла сумочку и тихо вышла.





Глава восемнадцатая

Уэстон




За десять дней до Рождества Отем постучала в дверь моей квартиры.

– Открыто! – крикнул я.

Она вошла, принеся с собой запах зимы, снега и мороза; отороченный мехом капюшон ее куртки обрамлял ее овальное лицо, подобно нимбу.

– Готов к нашему отложенному походу по магазинам? – Она посмотрела на часы. – У меня еще есть четыре часа до отъезда.

Отем собиралась сесть на поезд до Бостона, чтобы оттуда на самолете долететь до Небраски, и всё же пожелала потратить несколько часов своих каникул на меня, вместе закупая продукты. Ее не пугал даже предрождественский наплыв народа в магазинах. Покупка еды была одним из заданий, выданных мне терапевтом. Чем больше я буду выходить из дома, тем меньше вероятность, что я полностью стану зависимым от доставки еды на дом и покупок на «Амазоне».

– Почти готов, – ответил я, затягивая шнурки. – Напомни еще раз, зачем вся эта морока с ботинками? Кого я пытаюсь обмануть?

– Ботинки нужно надевать, чтобы твои ноги не мерзли, – терпеливо повторила Отем. Потом протянула мне коробку, завернутую в зеленую бумагу и перевязанную бантом. – С Рождеством.

При виде ее самодовольной улыбки я нахмурился.