Жаркий август

– Что касается убийства девчушки…

– Нет. Поговорим для начала о Спиталери-застройщике. Не о Спиталери, которому нравятся малолетки, – его оставим на потом. Как он тебе показался?

– Комиссар, у него явно рыльце в пушку. Когда мы ему наплели, что, дескать, вскрытие не обнаружило в крови у араба алкоголя, только на одежде, он даже глазом не моргнул, в ответ ни гу-гу. А должен был либо удивиться, либо сказать, что быть такого не может.

– Стало быть, этого бедолагу араба накачали вином уже после смерти, чтобы за пьяного сошел.

– А на ваш взгляд, как было дело?

– Пока ты ездил со Спиталери, я вызвал сюда прораба Дипаскуале и допросил. По мне, так араб упал с лесов без ограждения, и никто из сотоварищей не заметил. Возможно, он работал в одиночку, в каком-нибудь укромном углу. Потом, когда все разошлись, тамошний сторож по имени Филиберто Аттаназио заметил труп и позвонил Дипаскуале, а тот, в свою очередь, известил Спиталери. Что с тобой? Ты меня слушаешь или нет?

Фацио застыл с рассеянным видом.

– Как, говорите, зовут сторожа?

– Филиберто Аттаназио.

– Не подождете минутку?

Он встал, вышел и минут через пять вернулся с карточкой в руке:

– Ага, не ошибся.

Он протянул карточку Монтальбано. За Филиберто Аттаназио числились неоднократные судимости за кражу, нанесение тяжких телесных, покушение на убийство и грабеж. На фото был изображен лысый как коленка тип лет пятидесяти со здоровенным шнобелем. На карточке стояла пометка: «рецидивист».

– Занятненько, – прокомментировал комиссар и продолжил: – После звонка от сторожа приезжают Спиталери и Дипаскуале, видят такое дело и решают прикрыть себе задницу, установив отсутствующее ограждение в воскресенье, с первыми лучами солнца. Поливают труп вином и расходятся спать. На следующее утро они при помощи сторожа быстренько приводят все в порядок.

– А комиссар Лоцупоне на это ведется.

– Думаешь? Ты знаком с Лоцупоне?

– Лично нет. Но вообще хорошо знаю.

– Я его давно знаю. Он не…

Раздался звонок.

– Синьор комиссар? На проводе прикурор Домазева, желает говорить с вами лично персонально.

– Соедини.

– Монтальбано? Томмазео.

– Томмазео? Монтальбано.

Прокурор несколько смешался:

– Что я хотел сказать… ах да… посмотрел я фото на карточке. Какая красотка!

– Вот именно.

– Изнасиловали и зарезали!

– Это вам доктор Паскуано сказал, что ее изнасиловали?

– Нет, сказал только, что зарезали. Но я прямо чувствую, что ее изнасиловали. Можно сказать, уверен.

Можно было не сомневаться, что мозг прокурора работает на всю катушку, воспроизводя сцену насилия в наимельчайших подробностях! И тут на Монтальбано снизошло озарение, как им с Фацио отвертеться от обязанности ехать к близким покойной с печальным известием.

– А знаете, синьор Томмазео, у этой девушки есть сестра-близняшка – по крайней мере, мне так сказали, – и даже гораздо красивее покойной.

– Как, еще красивее?

– Говорят, да.

– И значит, сейчас этой близняшке должно быть двадцать два.

– Выходит, так.

Фацио вытаращился на комиссара. Куда это его понесло?

В трубке повисло молчание. Не иначе как прокурор, вылупившись на фотографию, так и облизывался, предвкушая знакомство с сестрой-близняшкой.


Потом заговорил:

– Знаете что, Монтальбано? Лучше, пожалуй, мне самому известить ее близких… учитывая юный возраст жертвы… убита с особой жестокостью…

– Вы совершенно правы. Вы человек в высшей степени чуткий! Значит, вы сами известите ее семью?

– Да. Мне кажется, так будет лучше.

Они попрощались, Монтальбаноw положил трубку.

Фацио, который уже понял затею комиссара, покатился со смеху:

– Этому только скажи про женщину…

– Да бог с ним. Пусть себе мчится к Морреале, на встречу с несуществующей близняшкой. О чем я говорил?

– Вы говорили про комиссара Лоцупоне.

– Ах да. Это человек неглупый, опытный и умеющий вертеться.

– И что это значит?

– А значит, что, скорее всего, Лоцупоне подумал то же самое, что и мы, – что ограждение установили задним числом, но посмотрел на это сквозь пальцы.

– Почему?

– Возможно, ему посоветовали поверить Дипаскуале и Спиталери на слово. Но навряд ли мы узнаем, кто именно в квестуре или во дворце так называемого правосудия дал подобный совет.

– Ну, догадаться, по крайней мере, можно, – возразил Фацио.

– Каким же образом?

– Вот вы сказали, комиссар, что хорошо знаете Лоцупоне. А вы знали, что он женат?

– Нет.

– На дочери синьора Латтеса.

– А.

Ничего себе новость.

Синьор Латтес, заведующий канцелярией начальника управления, за свою слащавость прозванный Латте с Медом, – церковная крыса, которая словечка не ввернет, не смазав его прежде вазелином, и за все, к месту и не к месту, благодарит Мадонну!

– Знаешь, кто из политиков стоит за зятем Спиталери?

– За мэром-то? Мэр Алессандро входит в ту же партию, что и глава региона, и в ней же, кстати, состоит синьор Латтес, который на выборах всегда голосует за депутата Катапано, только и всего.

Джерардо Катапано был человеком, способным держать в узде как семью Куффаро, так и семью Синагра – два главных мафиозных клана Вигаты.

Монтальбано совсем было пал духом. Неужели ничто никогда не меняется? Куда ни кинь, всюду родня, с которой лучше не связываться; мафия стакнулась с политикой, предприниматели с мафией, политики с банками, банки с ростовщиками и отмывателями денег…

Что за непристойный канкан! Что за непролазная грязь из коррупции, мошенничества, уголовщины, подлости и афер!

Он представил себе такой диалог.

– Ты, главное, не лезь на рожон, потому что «икс», ставленник депутата «игрек» и при этом зять такого-то, который ходит под мафиозо «зет» и в отличных отношениях с депутатом H.

– А депутат H. разве не из оппозиции?

– Да, но это одно и то же.

Как там говорил старина Данте?

Италия – раба, приют скорбей,

Корабль без кормщика средь бури дикой,

Разврата дом, не матерь областей![1]





Италия по-прежнему раба, которая служит как минимум двум господам: Америке и церкви, а штормит ее теперь каждый божий день – отчасти по вине кормщика, о котором слова доброго не скажешь. Конечно, число областей, коим Италия была матерью, перевалило уже за сотню, но зато разврат и бардак тоже разросся в геометрической прогрессии.