Золото старых богов

Ну прямо мысли Ильи услыхал.

– А если князь Мешко поправится? – тоже по-ромейски спросил Илья. Если кто вострит уши, интересуясь, о чём таком отец с сыном говорят, то будет ушастому нелегко.

– Это вряд ли, – ответил Духарев. – Болеслав это знает. И Ода знает, потому вовсю ищет союзников в будущей драке за власть. Хочется ей своего старшего на стол великокняжеский посадить. Более того, учитывая её связи, князь такой запросто может и королём стать. Ода сильна. Многие здешние бояре за неё стоят. Да и своих рыцарей у неё довольно – из отцова войска, графа Северной Марки[12] Теодориха фон Хальденслебена. Ода – политик опытный, и отец её тоже. Десять лет назад её брак с Мешко многим не понравился, но для Мешко был хорош, поскольку отношения у него с Германской империей были сложными. И сложность эта была в том, что хорош был сам Мешко. – Сергей Иванович усмехнулся: – Он как-никак все лехитские племена собрал под своей рукой да ещё и чужие земли повоевал, на которые всякие там маркграфы сами губу раскатывали. Понятно, что любить его тогда германцам не за что было.

Сергей Иванович сделал паузу, огляделся: так и есть, кое-кто из присутствующих уши встопорщил. И Колобок в их числе. Ну-ну. Вряд ли здесь кто-то способен понимать беглую ромейскую речь.

Вспомнилась байка, услышанная ещё в той жизни. Как во времена Второй мировой японские ниндзя на американский флагман проникли, причём прямо на главкомовское заседание. И тут оказалось, что искусством скрытного проникновения ниндзя владеют намного лучше, чем английским…

Илья сидел спокойно. Брови не хмурил, челюстью не двигал. Хороший мальчик. Волевой, неглупый, а что дерзкий, так это пройдёт. Вместе с молодостью, к сожалению.

– Германцы… – проговорил Духарев задумчиво. – Нам, в смысле, нашему роду они не враги. Даже полезны. Для торговли, например. Ещё полезно то, что дружбы меж ними нет. Император у них не наследственный, а выборный. И половина выбиральщиков сама мечтает об императорской короне. Но есть у них у всех, германцев, франков, италийцев и прочих, общий вождь. Угадай, кто?

– Тут и угадывать нечего, – уверенно заявил Илья. – Папа римский.

– Так и есть, – подтвердил Духарев. – И вот этот владыка нам не совсем чтобы друг.

– Как же так? – удивился Илья. – Он же глава всех христиан! А мы…

– Всех да не всех! Те, кто принял крещение от Византии, но есть от восточного крыла церкви нашей, Ватикану, то есть западному крылу, не повинуются. Уважать уважают, но десятину не платят и указаний не приемлют. Наш глава, патриарх Константинопольский, в первую очередь подчиняется императору Византии. И это, замечу, император настоящий, а не выборный, как у германцев.

Илья хмыкнул.

Он знал из рассказов старших, что нынешний император Василий вряд ли усидел бы на престоле, кабы не помощь русов. А когда нужда в помощи отпала, богопомазанный Автократор тут же забыл о заключённых в нужде договорах. Память, правда, восстановилась, когда войско русов заняло Херсонес, но прежней любви и доверия между крёстным, императором Василием, и крестником, Василием-кесарем, коего свои по-прежнему продолжали звать великим князем Владимиром, нет, прежней любви уже не было. Так что слова отца о том, что нарушающий клятвы император есть истинный, то есть от Господа Бога, император в отличие от императора германского, вызвали у Ильи понятное удивление.

«Ничего, переживёт, – подумал Духарев. – Парень ещё в том возрасте, когда в тонкости вникать трудно. Пусть знает, что я так сказал, – и довольно».

– Византия, – продолжал он, – сосед не слишком удобный, потому что доверия к ромеям нет даже у меня, имперского спафария. Но они считают нас своими, да и угрозы военной от ромеев нам нет. Основные земли их далеко, армии – тоже, а в Херсонском номе против Руси и пикнуть не посмеют. А вот папа римский – совсем другое дело. Этому до нас рукой подать. Лехиты – его крыла. И чехи. И германцы. Они с нами торгуют, но своими не считают. Свои – это те, кто дань Ватикану платит. Ты – гридень и княжич, но окажись ты в Германии – и станешь ничуть не лучше какого-нибудь мастерового. Даже хуже, потому что за мастеровым – его гильдия, а за тобой – никого… Ну если не считать меня и великого князя! – улыбнулся Сергей Иванович, опередив возмущённый возглас сына. – Для любого германского рыцаря ты не знатный господин, а никто. Потому что он, рыцарь, полагает, что Господь лично его назначил своей рукой в этом мире, а общей головой у этой тысячерукой гидры является как раз папа. Который нас, русов, своими чадами не посчитает, только если мы от Византии отойдём и под Ватикан ляжем. А мы не ляжем, потому что власть их нам – чужая.

– Получается, что язычники-хорваты или ливы для нас лучше христиан с Запада? – спросил Илья.

– Нет, – качнул седой головой Сергей Иванович. – Язычники бесам кланяются, а христиане, они правильной веры. Но вера – это вера и касается душ человеческих, а когда речь заходит о землях и прочем имуществе, то вера, сын, ничуть не мешает христианам резать друг друга. И такая вот резня здесь непременно случится, когда умрёт князь Мешко. Причём драка между сыном-наследником и вдовой будет жестокая. И, заметь, этому не помешает, что Вера Христова и у Оды, и у Болеслава не от Константинополя, а от Ватикана. Хотя лехиты пусть и приняли веру от Ватикана, но по обычаю нам всё-таки ближе германцев. Хотя бы потому, что язык у них наш, словенский. Поляне, поляки… Невелика разница.

Тут Сергей Иванович малость покривил душой: обычаи у русов были скорее варяжские, чем полянские. Варягам же куда ближе не поляне-древляне, а скандинавы. Но говорить об этом Илье не стоит. Не то совсем запутается парень. Тем более что договариваться русам со словенами всяко легче, чем с германцами или теми же печенегами.

– Но ты же с германцами вроде дружишь, батюшка, – заметил Илья. – И в Нюрнберге у тебя такое же подворье, как в Великом Булгаре, а Богуслав говорил, что даже у самого императора Оттона во дворце принят был.

– То я, сын, а не Русь, – возразил Сергей Иванович. – Расположение государей, что восточных, что западных, включая и папу, купить не так уж трудно, если знаешь, кому заплатить и сколько. Особенно если каждый из правителей считает тебя своим человеком. Но то наш торговый дом, а то – государство Русь. Великого князя киевского германский император в своих подданных не числит, да и не будет числить никогда. И соседом для Руси будет ох каким неудобным. Похуже, чем нурманы. Так что Болеслав Храбрый и лехиты для нас вроде бы лучше, чем Ода и германцы, но и в этом у меня полной уверенности нет.

– Почему? – спросил Илья. – Ты же сам только что сказал: лехиты нам ближе.

– Так и есть, – согласился Сергей Иванович. – Но тут и другое надо учесть: в политике друзей не бывает. Только союзники, да и то временные. Пока выгодны. И сосед слабый, как правило, лучше сильного. А если сравнить Болеслава Храброго, полководца и политика, уже показавшего, что ему палец в рот не клади, с малолетками Оды, то ещё неизвестно, кого лучше иметь в соседях. Вернее, известно. Не Болеслава. Вот только Ода слабость своей позиции тоже понимает и на попе ровно не сидит. И по тому, что она делает, нам с ней точно не по пути. Так что выбор у нас невелик: князь краковский Болеслав Храбрый. А поскольку что это за правитель и чем может быть опасен, мы с тобой вроде понимаем, то постараемся быть в курсе его замыслов. А что для этого требуется?

– Чтобы он считал нас своими людьми? – предположил Илья, вспомнив сказанное отцом чуть раньше.

– Именно! Надо его задобрить. Причём просто золото или серебро или даже дорогое оружие, которым можно прельстить иного властителя, в данном случае не годится. Болеслав – человек такого сорта, которому показывать своё богатство нежелательно. За золото у таких, как Болеслав, покупают не дружбу, а безопасность. Золото для них – дань. Разок поклонился – и будешь платить постоянно. А если не заплатишь, сразу станешь врагом.

– Может, ему сокола подарить или жеребца знатного? – предложил Илья. – Как, любит он охоту?

– Любит, как не любить, – усмехнулся Духарев. – Например, на полабов[13]. Но мыслишь ты верно, что радует. А подарок для Болеслава у меня есть. И как раз такой, какой надо. Такой, что дорогого стоит. Правда, если поднести вовремя. Так что если поднесём мы князю краковскому этот подарочек, то он тут же у нас в долгу окажется. И не в денежном, от которого только вред был бы, а именно в союзном. Однако и тут ни на миг не забываем, что Болеслав не жеребец гордый и верный, а зверь лютый. При малейшей твоей оплошке или своей выгоде ты из союзника вмиг станешь пищей. В политике, как я уже сказал, по-другому не бывает.

– Получается, и верить никому нельзя? – искренне огорчился Илья.

– Верить можно, – сказал Сергей Иванович. – Мне. Матушке. Братьям. Великому князю нашему, если…

– … Если? – нахмурился Илья, ожидая услышать ещё что-нибудь неприятное – уже о великом князе. И не ошибся.

– Русь, – сказал Духарев. – Если на одной чаше весов окажется благополучие Руси, а на другой – гридень Илья, это значит, гридню здорово не повезло. Но мы постараемся, чтобы такого не случилось. А пока просто накрепко запомни, сын: Болеслав Храбрый – очень опасный человек. Так что лишнего не болтай. Да, нет, благодарю за честь… Внял?

– Да понял я, батя. Ты уже говорил.

– Ничего. Крепче запомнишь. На нашу удачу интересы Болеслава нынче не в направлении Киева лежат. Силезия, Поморье, Малая Польша… Ну и то, что великий князь Мешко вот-вот помрёт, особенно важно. Болеслав не упустит прибавить к краковскому княжению и великопольское.

– Ну так он в своём праве, – заметил Илья. – Он же старший сын.

– Это так. Но Ода по собственной воле ему точно не уступит. И как раз то, что она намерена сделать, чтобы отодвинуть пасынка, одновременно и её делает нашим окончательным врагом и даёт нам отменное средство приручить Болеслава.

– А может, ну их? – предложил Илья. – Пусть погрызут друг друга всласть. Чем больше крови выпустят, тем нам лучше. А Болеслава мы потом поддержим, когда тот послабее станет?

– Дорога ложка к обеду, – сказал Сергей Иванович. – Стоит показать заранее, на чьей ты стороне. Особенно если тебе это ничего не стоит, а на будущую драку это вряд ли серьёзно повлияет. Я, сын, уверен, что Болеслав и без нашей помощи сумеет занять отцовский стол. Ода против него не потянет. Но если сумеет обзавестись сильными союзниками, то драться Болеславу придётся уже не с ней, а с этими союзниками. И вот тут мои сведения будут очень кстати, потому что, как я сказал, Болеслав Храбрый не только полководец знатный, но и политик отменный. И сумеет, я полагаю, планы своей мачехи расстроить. И тогда Русь получит пусть и весьма опасного соседа, но дружественного. А что лехиты сильны, так с этим уже ничего не поделаешь. С тех пор как Мешко польские племена собрал и усилил. А вот Болеслав может из отцовой державы такого зверя вырастить, что только держись. Его ведь не зря Храбрым зовут. Он себя показал ещё в твоих годах, с язычниками воюя. И Краков ему не отец на блюде преподнёс и даже не дядя его, чешский князь Болеслав Благочестивый, чьего расположения мы с тобой, кстати, тоже искать едем. Наш Болеслав Храбрый это княжество сам под себя загрёб. Сговорился с владетелями местными, которые ещё не забыли времена Великой Моравии, пришёл и обосновался.

И, заметь, всех это устроило. И Болеслава чешского, который хоть и считал эти земли своими, но не был уверен, что удержит. И Мешко, который хоть и положил глаз на этот сочный кусок Великоморавского княжества, но в драку из-за него лезть не очень хотел. Мешко куда милее червенские земли, которые мы у него из-под носа увели. Вот только отнять их у Владимира – руки коротки. Наш князь и остальные хорватские земли приберёт, можешь не сомневаться. И если мы с чехами договоримся, то тем более. Мешко болеет, так что поперёк нашей дороги только Ода со своими может стать… И это будет даже хорошо, потому что тогда Болеслав точно не ввяжется. Вот когда он станет единовластным правителем на отцовой вотчине, тогда другое дело. Но сейчас – вряд ли. Потому что положение своё понимает и расчёт его будет таким же точным, как когда он на глазах у своих отца и дяди Краков прибрал. И именно это, сын, и делает его таким опасным. Храбрых воинов в мире немало, а вот умелых политиков – намного меньше. А раз так, то пусть считает нас друзьями. Это тоже политика, сын.

– Политика. – Илья покачал головой. – И где же Болеслав таким хитростям научился? Такие игры больше ромейским императорам пристали, чем князю словенскому.


– Насчёт императора ты почти угадал, – похвалил Сергей Иванович. – Довелось ему и при императорском дворе побыть. Правда, не по своей воле и не в Палатине, а у другого императора – Оттона Германского. Отец его в заложники отдал, когда Болеславу и семи лет не было. Не по доброй воле, понятно. Крепко ему тогда германцы вломили. Так что пришлось. И провёл Болеслав при дворе императора Оттона Первого целых пять лет. Срок немалый. Домой его уже следующий император, Оттон Второй, отпустил. Однако матери своей, Дубровки Чешской, он так и не увидел больше. Умерла она, пока сына в заложниках держали. А Дубровка эта ой непростая женщина была. Останки её ныне в Гнезнинском соборе Успения Пресвятой Девы Марии покоятся, и заслуженно. Во многом её стараниями лехиты Веру Христову приняли. А до того как выйти замуж за Мешко, она успела побывать женой графа Гунтера Мерзебургского, и сын от этого брака, Эккехард, ныне маркграф Мейсена и в германской империи человек далеко не последний. Была она постарше своего второго мужа лет на десять, и, говорят, к советам её Мешко прислушивался очень внимательно. Так что порода у князя краковского отменная[14]. Но как бы ни поднялись лехиты при Болеславе Храбром, я знаю отличное средство, которое здорово облегчит наши взаимоотношения с Болеславом против лехитской, да и не только лехитской, алчности.

– И какое же? – заинтересовался Илья.

– Сила! – улыбнулся Сергей Иванович. – Сильная Русь – вот наилучшее средство принуждения к дружбе.

Сергей Иванович ещё многое мог бы рассказать о хитросплетениях западно-европейской политики, но не успел.

– Князь Болеслав ждёт князя Сергия с сыном! – возвестил из боковой галерейки чопорный шляхтич. – Следуйте за мной.

И они последовали.

Однако в конце галерейки их встретил не Болеслав.

– Здравствуй, боярин Серегей. Надеюсь, в пути всё у тебя было благополучно.

Невысокого роста человечек. В годах, но не старый. Хлипкий с виду, зато злата и самоцветов на десятерых бояр хватит. И выговор у человечка не лехитский, другой.

– Князь Серегей, – поправил Духарев. – И да, Воислав. Благополучно. – И со значением: – У меня.

– А мне сказали, ты с сыном, – с прохиндейской улыбочкой заметил Воислав.

– Так и есть. С младшим, – ответил Духарев. – Это Воислав Горацек. – Сергей Иванович повернулся к Илье. – Умён, коварен, беспощаден, но временами полезен. Временами.

– Другого за такие слова я бы наказал, – с прежней улыбочкой отозвался Горацек. – Но тебя, князь, прощаю. Ибо ты и сам таков! – И захихикал.

Илья переводил взгляд с отца на его собеседника… И не знал, что предпринять. Вроде бы и хулительные слова сказаны об отце, а если вдуматься, то не такие уж и хулительные.

– Что за вести ты принёс моему князю? – поинтересовался Горацек.

– Узнаешь в своё время, – пообещал Духарев. – Уверен, князь твой ими с тобой поделится.

Красный камень на эфесе у сабли Горацека стоит дороже доброго франкского меча целиком. А вот рукоять обвита серебряной проволокой. Непохоже, что Горацек часто достаёт оружие из ножен, совсем непохоже.

– Уж непременно поделится, – заверил Горацек. – Может, обмен? Ты мне свои новости, а я тебе – свои.

– Какие именно? – поинтересовался Духарев.

– Например, я знаю, где искать твоего врага.

– Это которого? – высокомерно произнёс Духарев. – У меня их много… было.

– Этот живой, – заверил Горацек. – Боярин Семирад.

Сергей Иванович засмеялся:

– Разве ж это враг! Воислав, ты меня обижаешь! Семирад нынче не враг, а так, мошка докучливая. Прибить бы надо, да жаль время тратить.

– Ну как знаешь, князь. Я тебе помочь хотел, но раз ты торопишься, тогда и говорить не о чем. – И, перестав улыбаться, строго: – Князь Болеслав ждёт тебя, Серегей. Поторопись: он ждать не любит.

«Ух, взять бы тебя за шкирку, гадёныш, – да об стену! – подумал Илья, глядя на тощую шею Горацека. – Да пятки прижечь! Небось сразу выложил бы и где Семирад прячется, и ещё много чего».

Но отец был спокоен, и Илья тоже сделал равнодушное лицо.

Так и вошли в палату, где ждал их князь краковский.

Первое, что бросилось Илье в глаза, – молодость Болеслава. Только-только за второй десяток переступил. Даже не столько молодость, сколько… лихость, пожалуй. Было невозможно представить, чтоб, скажем, великий князь Владимир вдруг спрыгнул с трона своего и пустился в пляс. А этот, похоже, мог. Вон искры в глазах так и прыгают.

Илье это так понравилось, что он даже заулыбался и сделал лишний шаг. Знал: у него в глазах такие же искры.

Батины пальцы сжали локоть Ильи, возвращая его на положенное место и напоминая: не расслабляйся. Это не свои, чужие.

Ну да, ведь Горацек, гадёныш, тут. Уселся в уголке на скамью. Будто имеет право. И, надо думать, имеет, раз князь краковский не возражает.

– Здрав будь, князь Сергий! – Не встал, но улыбнулся вполне приветливо. – Сказали мне, с сыном ты, я уж обрадовался…

– Князь Болеслав! Здравия! – Сергей Иванович наклонил голову, равный равному. – Так и есть. Сын мой младший Илия, – и шёпотом: – Поклонись.

Илья поклонился. Вернее, кивнул. Как отец.

– Счастлив ты, Сергий. – Болеслав шевельнул пальцами, и возникший из-за занавеса слуга поднёс Сергею Ивановичу стул. Илье сесть не предложили. – Славных тебе Господь сыновей дал. Завидую!

– Не жалуюсь, – усмехнулся Духарев. – Но ведь и у тебя, князь, сын растёт.