1000 не одна ложь

— Из-за тебя. После того, как тебя отравили, одну из девушек жестоко казнили, а госпожу Зарему сослали из дворца. Вместе с ней чуть не выгнали и Бахиджу. Кадир уволил половину слуг, поваров и кухарок. Вышвырнул на улицу, и их больше не взяли ни в один дом.

— Но Зарема вернулась.

— Ее господин Кадир вернул. Еще до того, как она родила. А как увидал, что ребенок на сына его похож, так и вовсе к себе его забрал. О, Аллах, этот мальчик растопит любое сердце.

И тут же где-то рядом раздался тоненький детский смех, а у меня болезненно сжалось сердце. Так сильно сжалось, что на какие-то доли секунды я перестала ощущать свои ноги. Они стали ватными. Смех так напоминал заливистый хохот Буси, что у меня начало жечь глаза и драть в горле. Я резко обернулась и, тяжело дыша, всхлипнула, когда он донесся до меня снова. По коридору бежал маленький мальчик. Он смеялся, оборачивался назад и бежал прямо к нам с Инам. Пухленький, одетый в пеструю одежду, с курчавыми черными волосами, торчащими в разные стороны.

— Джамаль. Вернитесь. Джамаль.

Мальчик буквально кубарем подкатился к моим ногам, заливаясь хохотом, и тут же вскочил на маленькие ножки, задрал голову, с любопытством меня разглядывая. А я разглядывала его, и в груди так больно стало, так невыносимо больно, что захотелось закричать. Мальчик был невероятно похож на Аднана. Как две капли воды. Его огромные зеленые глаза смотрели на меня, а смуглая мордашка слегка вытянулась от озорливого любопытства. И эти волосы иссиня-черные, завитые на концах, непослушные, густые. Точно, как у Аднана.

"Да, я видела твоего сына, Альшита. Я сама закрыла ему глаза. Они были такие же ярко-зеленые, как и у его отца". — голос Джабиры зазвучал в голове, бередя старые шрамы, расковыривая их и вскрывая кровоточащие раны.

Я сама не поняла, как опустилась на корточки, всматриваясь в личико ребенка… А ведь мой сын мог быть именно таким. Ему было бы сейчас столько же лет, как и этому малышу, и он тоже был бы похож на своего отца, как две капли воды. Мой мальчик… я бы отдала все на свете, чтобы вернуть тебя обратно, чтобы ты был жив. Я бы даже согласилась никогда не брать тебя на руки и не называть своим сыном, но только бы знать, что ты живой… Не смогла удержать тихого стона и навернувшихся на глаза слез.

Малыш протянул руку и тронул мое лицо. От неожиданности я вздрогнула и обхватила маленькую ручку. По всему телу прошел разряд электричества, и боль оглушила настолько, что я больше не могла разглядеть лицо малыша из-за слез. А он провел пальчиком по моей щеке.

— Плачет… — сказал тихо и посмотрел на Инам.

— Что здесь происходит. Почему Джамаль бегает по коридорам?

Голос Заремы раздался неожиданно и оглушительно громко. Я вскочила на ноги, а ребенок тут же одернул руку и широко распахнул глазенки. Кажется, он испугался. Первая жена Аднана плыла по коридору в нашу сторону. Одетая во все золотое, она себе не изменяла в любви к вычурности и броским нарядам. По мере того, как приближалась, ее лицо кривилось от удивления и дикой ярости. Она буквально подскочила и, схватив малыша за руку, одернула его от меня с такой силой, что он заплакал. Но она не пожалела, схватила на руки и сунула его девушке, прибежавшей следом.

— Как ты смотришь за ребенком, Лайан? Почему Джамаль бегает по коридорам? Немедленно унеси его.

— Простите, Госпожа. Джамаль такой шустрый мальчик, он так быстро бегает, что я не поспеваю за ним иногда.

Ребенок громко плакал, смотрел на Зарему и буквально захлебывался рыданиями, а у меня все внутри переворачивалось от желания протянуть руки, схватить его и утешить. Меня аж начало трясти и заболело в груди.

— Значит, толстая. Значит, слишком хорошо кормят тебя. Вот и посидишь два дня без обеда и ужина, чтоб бегала быстрее. Уноси ребенка. Видишь, как он разорался?

Девушка унесла кричащего мальчика, а Зарема тут же стала передо мной, и ее черные брови сошлись на переносице.

— ТЫ? Что ты здесь делаешь? Кто впустил тебя сюда?

Инам попыталась что-то сказать, но я ее опередила.

— Твой муж. Он решил, что теперь я буду прислуживать тебе и твоему сыну.

Глаза фурии метали молнии, но она немного отошла назад. Видимо, слова о том, что это распоряжение Аднана, слегка отрезвили ее.

— Моему сыну хватает нянек. Он не нуждается еще в одной. Но раз мой муж распорядился, то не мне ему противоречить. Будешь убираться в моих покоях и в покоях единственного наследника Кадира. Я позволю тебе вытирать пыль с его игрушек и выносить горшок, так уж и быть.

Потом усмехнулась уголком чувственного рта:

— Я же говорила, что век белобрысых шармут недолгий. Ты теперь никто, что и требовалось доказать. Одного не пойму, почему жива до сих пор… Но мне доставит удовольствие, когда ты будешь чистить мою обувь и перестилать мою постель, после того как мы с моим супругом сомнем все простыни в порыве страсти.

Теперь уже усмехнулась я:

— Век не долгий не только у шармут, но и у жен. Иногда и тем, и другим находят замену. А смятые простыни будут менять совсем в других покоях. Не знаю, кто более жалкий в данной ситуации — бывшая любовница или покинутая и надоевшая жена, которая перестала быть единственной?

Улыбка пропала с лица Заремы, и сквозь смуглую кожу проступила бледность. Она резко развернулась и пошла прочь по коридору. Кажется, я только что нанесла ей серьезный удар, и первая жена не знает, что ее супруг привез с собой вторую. И нет, я не испытала злорадной радости. Я, скорее, ощутила еще большее разочарование. А издалека доносился детский плач, он нервировал и бередил душу, мучил и сводил с ума. И перед глазами стояло маленькое смуглое личико с зелеными глазами. Чем-то неуловимо похожее на личико Буси. Его мать даже не вошла в детские покои, она проследовала дальше, скользя золотистым шлейфом своего наряда в полумраке длинного коридора.

— Идем, не стой здесь. Времени в обрез, а на кухне работы по самое горло. Невзлюбит тебя Бахиджа и превратит твою жизнь в ад. Ты лучше язык за зубами держи. С Заремой не ругайся. Она коварная. Очень коварная. Ей лучше на глаза не попадаться.





ГЛАВА 17




Я взмокла и не успевала вытирать пот со лба ладонями, стараясь не обращать внимание на усталость. Ноги зудели, и мне казалось, я уже не на ногах стою, а на толстых кубышках и не чувствую даже ступни. Зарема позаботилась обо мне. Она отправила меня на кухню. Нет, не прислуживать и приносить блюда. Она отправила меня на самую черную работу. На мойку посуды, чистку овощей, нарезку. Банкеты во дворце были рассчитаны на тысячи человек, а работников Кадир содержал не много, я уже слышала разговоры о том, что старший хозяин скуп и ведет счет каждой копейке, может отключить кондиционеры, если посчитает, что на улице достаточно "прохладно".

Поговорка о том, что богатыми становятся скупцы, полностью себя оправдывала. И была в этом доля правильности, наверное. Но только не для тех, кто сейчас истекал потом на душной кухне. От постоянной мойки посуды у меня разбухли пальцы, и начала трескаться кожа на подушечках. А работа не заканчивалась.

Казалось, меня заваливают ею специально, сбрасывая все больше и больше тарелок, кастрюль, ножей. Казалось бы, в наш современный век должны быть большие посудомоечные машины, но не здесь. Фатима-старшая считала, что, если посуду мыть в машине, она остается грязной, и на ней оседают микробы. Вся работа выполнялась вручную. Нас было всего три девушки, и мы не успевали справиться с наплывом грязной утвари. Казалось, мы обрастаем целыми горами, и этому нет ни конца, ни края.

Я уже поняла, что слово "отдых" не для этого места. Здесь никого не волнует насколько ты устал, а точнее, если устаешь, значит, от тебя нет толку, а в таком случае тебя уволят, отправят убирать за лошадьми или овцами на задний двор, а там еще хуже. По крайней мере туда никто не хотел. И я не знала почему. Наверное, в доме сытнее и престижней. Здесь вообще царили свои законы.

Я старалась не прислушиваться к усталости. Я много думала обо всем, что произошло. Адская боль. Я думала она ко мне больше не вернется с такой силой, как тогда, когда я потеряла Аднана, а потом и моего сыночка. Но она вернулась, только теперь мне ее нес тот, кого я любила. Намеренно ломал меня, опускал все ниже и ниже, давая почувствовать — насколько я никто для него.


Нет, я не ужасалась его жестокости и характеру. Я ведь не была слепой изначально, и я знала, к кому в лапы попала, знала, кто он и какой он… А еще я знала его таким, как не знал никто. Этот мужчина доставал меня с того света, кормил с ложки, обмывал грязь, купал, растирал каждый палец, чтобы вернуть им чувствительность. Учил ходить заново. Он вернул меня с того света, и никого заботливей его я не встречала. А еще я знала, как он умеет любить. Я испытала на себе всю силу его страсти, когда она смывает яростным ураганом все на своем пути. Тем больнее было сейчас познать всю силу его презрения и равнодушия. Потерять счастье — это настолько невыносимо, что только от одной тоски по нему хотелось выть и рвать на себе волосы.

Потому что он топил меня в этой непроглядной тьме день ото дня, и иногда мне казалось, что я уже иду ко дну. От тоски по нему, по нам, по всему, что я познала с ним. Да, я знала за что, знала почему, знала все законы его народа, знала, что пощады не будет, и разумом понимала всю его ярость, а что делать с сердцем? Что делать с ним, если оно любило и было невиновно, а к моему телу не прикасались ничьи руки, кроме рук моего первого и единственного мужчины? Иногда мне казалось, что я охрипла от этих немых воплей в пустоту и тишину. Когда я думала, что он умер, то с его смертью я потеряла кусок своего сердца, а когда он воскрес, то отнял у меня оставшуюся половину и разодрал ее на кусочки. Ничего не оставил.

И самое жуткое, что, когда он для меня был мертв, я не испытывала и половину тех адских мучений, которые испытываю сейчас… Нет, я не пожелала бы ему смерти. Никогда. Я бы скорее умерла сама. Любовь она ведь безжалостна, она заставляет людей забывать о гордости, забывать о себе, терять чувство самосохранения, она бросается к ногам любимого человека и молча кровоточит, даже когда ее топчут. Она полна неиссякаемой надежды. Нет любви без надежды. И какая-то отчаянно глупая часть меня надеялась и ждала, что Аднан прозреет, что кто-то расскажет ему, что я не виновна.

Я понимала, что здесь меня нарочно сломают. Безжалостно и методично заставляя выполнять самую грязную работу. Зарема будет делать это специально, а моя кожа, чувствительная ко всему и даже к мылу, скоро покроется трещинами и язвами.

Я проработала на кухне до середины ночи, еле волоча ноги, отправилась к себе в спальню, с трудом поднимаясь по лестнице. У меня была только одна мечта — рухнуть на постель и уснуть. Забыться до утра. Но едва поднялась на этаж и прошла в хоромы Заремы, опять услышала детский плач. Вначале дернулась, чтоб пойти на него, а потом остановилась. Там хватает нянек. За ребенком присмотрят. Но плач не стихал. И я все же пошла на звук, понимая, что если меня здесь заметят, то будет скандал. Но этаж был пуст. Словно все вымерли. В комнате малыша я не увидела ни одной служанки или няньки. Совсем один стоит в кроватке и горько плачет. Зарема, наверное, еще внизу с гостями. Гуляния не окончились и будут продолжаться до утра. Я оглянулась назад и вошла в детскую. Протянула руки, и он протянул свои в ответ. Я сама не поняла, как вытащила его из кроватки.

— Не надо плакать. Ты не один. Смотри, я здесь.

Малыш пристально меня рассматривал и снова тронул руками мое лицо. Заплаканный он так был похож на Бусю, что у меня защемило в груди от тоски.

— Белая. — потрогал мою щеку, — ты белая.

— Белая. Как зима, — улыбнулась я и покачала его на руках, потом села с ним в кресло, облокотилась о спинку и прижала малыша к себе, как любила моя дочь. Мальчик протянул руку и, взяв прядь моих волос, намотал на пальчик. Они даже в этом похожи с Буськой, она тоже всегда так делала. Я провела пальцами по его переносице, поглаживая местечко между бровками, это обычно мою дочку заставляло закрыть глазки. Начала петь ему колыбельную и гладить пухлое личико, повторяя его черты.

И в этот момент на душе становилось так чисто, так тепло. Словно все внутри меня успокаивалось и даже сердце билось тише. Если бы он был моим сыночком, я бы ни на секунду его не оставила. Слезы опять навернулись на глаза. Мой ангелочек где-то на небе, и я молю Бога, чтобы ему было там мягко и хорошо, а кто-то не слышит плач своего ребенка за развлечениями.

Джамаль закрыл глазки, но так и продолжал держать мои волосы, а я напевала ему тихонько, и меня саму окутывала дремота. Он так сладко пах, так вкусно, как могут пахнуть только маленькие детки.

Мне снился мой сын. Я слышала, как он смеется где-то неподалеку от меня. Во дворце. Где-то за пеленой многочисленных шелковых штор и занавесок, и я убираю одну за другой, убираю и никак не найду его, а он совсем рядом. Я слышу, знаю, чувствую, но не вижу. От отчаяния меня душат слезы, я не знаю, как мне найти моего мальчика, какой-то странный голос говорит мне, что он мертв, но мой собственный кричит "Нееет. Мой сын жив. Я знаю. Я чувствую. Он где-то рядом. Он здесь. НЕ лги мнеее, не лги — он живооой"

Проснулась с громким выдохом и увидела спящего Джамаля у меня на руках, локоть затек и спина, но мне не хотелось вставать, я наклонилась к головке малыша и коснулась губами его волос. И вдруг услышала голос Заремы и… Аднана. Они шли по коридору в направлении спален. Я даже встать не успела, как они оба вошли в детскую.

— Что это? — завопила Зарема, как резаная, подскочила, выдрала у меня из рук ребенка. — Ты что делаешь здесь с моим сыном, дрянь?

— Он… он плакал, а здесь никого не было. Я подошла.

— Лжешь. Здесь всегда сидит няня. Она просто отошла, или ты ее прогнала.

Аднан смотрел то на меня, то на нее, его брови сошлись на переносице. Малыш проснулся и снова заплакал.

— Ты разбудила ребенка своими криками, — недовольно сказал он жене, а она расплылась в улыбке и протянула ему малыша, мгновенно изменившись в лице.

— Посмотри, какой красивый твой сын. Посмотри, какого красивого мальчика я родила тебе. Твой наследник. Джамаль Аднан.

Если бы она хотела причинить мне большую боль, она бы не смогла. Мне показалось, что в мою грудную клетку мягко вошел острый нож, его воткнули и несколько раз провернули в той дыре, что осталась вместо сердца.

Я не стала ждать, что он ей ответит, я выбежала из детской к себе, быстрее к себе. Ворваться внутрь, закрыть дверь и рухнуть на пол, чтобы зайтись в слезах, захлебнуться ими, задохнуться от них.

Нет… я не завидовала ей. Я просто вдруг ощутила всю боль своей утраты, увидела со стороны все то, что могло быть у меня… могло, но не стало. Ни сыночка, ни любви Аднана.

У меня есть только Буся и Амина, и я должна попытаться выжить, чтобы вернуться домой к моим девочкам.





* * *


Утром меня вернули обратно на кухню, к тем же горам грязной посуды. Теперь предстояла уборка после празднества. На свои пальцы я не смотрела. Их разъело еще вчера, и к вечеру на них живого места не останется. Аллергия на щелочь. Когда я попросила перчатки, на меня посмотрели, как на умалишенную. Цивилизацией это место только называлось.

— Слышали, что утром устроила новая жена господина Аднана?

В кухню зашла девушка-прислужница с двумя подносами. На них она принесла свежие сплетни, собираясь обменять их на завтрак для своих господ.

— Тшш, говори не так громко. Тут даже у стен уши есть. Что устроила?

— Била посуду, содрала все занавески. Узнала, что Господин ходил к Зареме и остался там до утра, нянчиться со своим сыном. Фатима изрыгала такие ругательства, которые я и на рынке никогда не слышала. Она совсем обезумела. Порывалась ворваться в покои Заремы. Бахиджа ее еле остановила и вразумила, так она и ей нахамила.

— Ого. Кажется, скоро бойня начнется. Тут как бы под раздачу не попасть.

— Пусть мегеры поубивают друг друга.

— Видела, Зарема с утра с Аднаном и Джамалем на прогулку отправилась. С каких пор она начала с сыном выезжать? Раньше он в покоях Кадира и Фатимы-старшей ночевал, а как Аднан вернулся, так она его к себе приблизила. Матерью притворяется. Там инстинктов материнских, как у кукушки.

— Да, сколько раз слышу, как плачет маленький Джамаль. Мегера она. Решила Аднану показать, что хорошая мать, и вернуть свое место возле него и в его кровати. Сучка.

Я отвернулась и поставила кастрюлю на полку. Боль, накатившая на меня вчера, снова вернулась, и перед глазами вдруг непрошено появилась картинка, где Мы с Аднаном и нашими детьми тоже едем на прогулку.

Не заметила, как уронила кастрюлю, и та с грохотом упала на гору тарелок, и осколки посыпались по всей кухне.