Преданность

Каждую пятницу один и тот же ритуал: собрать всё — одежду, кроссовки, все книги до единой, все папки и классные тетради, ракетку для пинг-понга, линейку для черчения, кальку, фломастеры, ватман для рисования. Только ничего не забыть. Каждую пятницу, навьюченный как мул, он перекочевывает из одного дома в другой.
В вагоне метро на него смотрят: наверное, люди боятся, что он упадет или пошатнется — худенький мальчик с грудой полиэтиленовых мешков. Он сгибается, но не сдается. Отказывается сесть.
В лифте, прежде чем ступить на другой берег, он ставит груз на пол и наконец дает себе передышку.
Вот что ему приходится выполнять каждую пятницу, примерно в одно и то же время: переходить из одного мира в другой, без мостика и без поводыря. Две замкнутых вселенных без единой зоны пересечения.
Восемь станций метро — и совсем иная культура, иные нравы, иной язык. У него только несколько минут на акклиматизацию.
Когда он открывает дверь, на часах 18:30, мать уже дома.
Она сидит на кухне, режет ломтиками овощи какой-то загадочной формы, — хочется спросить, как они называются, но сейчас не время.
Она смотрит на него, изучает, беззвучно сканирует, просвечивает, у нее глаз как радар, это сильнее ее. Она принюхивается. Она неделю не видела сына — и никаких объятий, она ищет следы того и сильно боится обнаружить, — это след врага.
Какая мерзость: он пришел оттуда. Тео очень быстро угадал ее чувства — по той явной настороженности, с которой она встречает его по возвращении от отца, по тому, как она невольно отшатывается, отвергает его.
Но чаще всего, даже не поздоровавшись, она говорит: «Иди в душ».
О днях, проведенных у отца, не упоминается. Это наглухо закрытый пространственно-временной зазор, его как будто не существует. Он знает: она ни о чем не будет спрашивать. Не спросит, как прошла неделя, все ли у него в порядке. Не спросит, хорошо ли он спал, что делал, с кем встречался. Жизнь пойдет своим чередом с того же места, на котором остановилась неделю назад, словно ничего не было и не могло случиться. Неделя, вычеркнутая из календаря. Не будь у него ежедневника, где он аккуратно, по дырочкам, обрывает уголок страницы в конце каждого прошедшего дня, Тео бы усомнился, что в действительности прожил эту неделю.
Он снимет с себя одежду и положит в грязное, все вещи без исключения, он увяжет их в отдельный пластиковый пакет, потому что она запрещает смешивать их с другими. Под душем горячая вода смоет ненавистный ей запах.
Еще несколько часов после возвращения она будет следить за ним с тем же злобным видом, которого она даже не осознает, зато он изучит досконально это выражение лица — ищейки, следователя, инквизитора. Ибо она без устали выискивает в сыне, которому нет еще и тринадцати, малейший жест, интонацию, позу мужчины, которого она теперь не называет по имени. Всякое сходство — реальное или мнимое — выводит ее из себя и требует немедленного отпора, и незамедлительно искореняется, как опасная зараза: как ты сидишь за столом, держи руки нормально, сядь на все сиденье, не качайся, спина должна быть прямой, опять ты как этот.
Иди к себе в комнату.
Когда она говорит о его отце, когда ей в силу обстоятельств приходится упоминать того, кто был ее мужем и у кого Тео только что провел целую неделю, когда это упоминание неизбежно, она никогда не называет его по имени.
Она говорит «этот», «дебил» или «недоумок».
«Козел» или «эта сволочь», если разговаривает с подружками по телефону.
Все это бьет по Тео, его тоненькая фигурка сгибается под градом слов, но мать этого не видит. Слова мучают его, причиняют боль, отзываются в нем, словно ультразвук, который слышит, кажется, он один, и эта запредельная частота разрывает мозг.
В ночь после возвращения он просыпается от пронзительного звука, идущего издалека. Высокая нота, свист, шумовая помеха, которая исходит откуда-то изнутри. Если закрываешь уши ладонями, шум сначала нарастает, потом становится тише. Это называется звон в ушах, или тиннитус. Он нашел информацию на одном медицинском сайте. Звук возникает все чаще и всегда — посреди ночи. Вначале Тео думал, что он доносится откуда-то снаружи. Вставал. Шел в кухню, проверял бытовые приборы, смотрел трубы в ванной, открывал дверь на лестничную площадку. А потом понял.
 
Шумит у него в голове. Когда звук наконец прекращается, уснуть все равно невозможно.
У него сохранилось лишь одно воспоминание, где родители вместе. Мать сидит не двигаясь на диване горчичного цвета (он на самом деле не уверен, что помнит сам диван, может быть, мысленно дополнил картинку с помощью фотографии той гостиной; учительница мадам Дестре объясняла им это в начале года, когда они изучали память: одни вещи человек просто запоминает, другие преобразовывает или придумывает сам, а третьи присваивает и использует). Мать сидит прямо, напряженно, не касаясь спинки. Отец ходит перед ней взад-вперед, ничего не говорит, он как зверь, который кружит по клетке. Тео сидит на полу или, может быть, рядом с матерью, но мать отдельно, она к нему не прикасается. Ему надо поднять голову, чтобы их увидеть. Мальчику чуть больше четырех лет, и он с опаской наблюдает за тлеющим семейным конфликтом, который вскоре разразится взрывом.
Потом прозвучат слова, которые скажет мать и от которых сразу станет больно, перехватит горло, — эти слова сохранит жесткий диск памяти.
Слова из взрослого мира, чья смысловая нагрузка им не воспринимается, а эмоциональный заряд попадает прямо в цель. Мать смотрит в пол, но обращается к отцу, и произносит:
— Мерзавец. Видеть тебя не могу.
Они забыли о его присутствии, а может, думают, что маленький и не поймет или забудет, но как раз потому, что в этих словах есть что-то не совсем понятное, но тяжелое и какое-то даже вязкое, липучее, он их запомнит.
В тот миг ни мужчина, ни женщина не могут вообразить, что сын четырех с небольшим лет запомнит об их браке только это.
Тео выходит из душа, он одет во все чистое. Он вспоминает, как мадам Дестре спросила, у кого из родителей он живет на этой неделе. Она еще как-то странно на него посмотрела. Выйдя из класса, он увидел Матиса и произнес: «Вот прицепилась, дура». Но теперь он думает о ней, и горячая краска стыда заливает лоб и растекается до самого горла. Зря он так сказал.
Мать все еще на кухне, вполуха слушает какую-то радиопередачу, заканчивая готовить ужин. Он спрашивает, можно ли посмотреть видео на «Ютьюбе».
Нельзя.
Вот садись и делай уроки, наверняка все запущено.
Несколько часов подряд, может, вплоть до завтрашнего дня он будет расплачиваться за то, что ступал на вражескую территорию, не соблюдал ее правила, ушел из-под контроля, развлекался.
Потому что она считает, что он устроил себе веселую жизнь, всю неделю бил баклуши, сидел в телефоне, лопал чипсы и пил кока-колу, ложился спать когда вздумается.
Вот что она навоображала.
Ну и пусть.
Он все равно не станет разубеждать.
 ЭЛЕН 
На этой неделе Тео вызывала к себе медсестра.
Назавтра после осмотра она предложила мне выпить вместе кофе и побеседовать. В обеденный перерыв она поднялась к нам в учительскую. Подробно пересказала свою встречу с Тео. Она говорила со мной так, как будто я сама не здорова, словно кто-то предупредил ее, что со мной надо обходиться осторожно, не нервировать лишний раз.
Для начала она объяснила Тео, что некоторые учителя обеспокоены его постоянно усталым видом. Она узнала, что иногда он засыпает во время уроков. Что ему трудно сконцентрироваться и работать.
Она спросила его, что происходит, как он себя чувствует.
Мальчик спросил, кто это нажаловался: не я ли? Она ответила, что никто ей не жаловался, и повторила, что преподаватели обеспокоены, он выглядит очень усталым, надо проверить, все ли у него в порядке со здоровьем. И больше ничего.
Он немного расслабился.
Он сказал ей, что плохо спит или, вернее, просыпается среди ночи. Несколько раз заверил ее, что не сидит ни с планшетом, ни с игровой приставкой, ну разве что изредка. Она попыталась узнать про семью, но ничего не добилась. Мать работает в администрации крупной фармацевтической фирмы, отец — программист, системный администратор. После того как развелись, воспитывают ребенка по очереди, эта система действует уже много лет. Она спросила, какие у него отношения с родителями, он ответил без особого энтузиазма, но и без запинки: нормальные отношения.