Огонь для Проклятого (СИ)

— Спасибо за ответы и за заботу о моих ранах, — степенно, но несильно, склоняю в показной благодарности голову. — Я обязательно распоряжусь, чтобы твою лабораторию восстановили, как только на то будет возможность.
— Вы столь любезны и добры, госпожа, — проговаривает на удивление ровным голосом.
— Очень хорошо, более не смею тратить ваше драгоценное время.
Разворачиваюсь, чтобы уйти — и вижу, как в темноте загораются уже знакомые алые глаза.
— Ты куда?
— Меня ждут мои люди и мой сын, — нарочно делаю акцент на слове «мой».
— Не стоит провоцировать меня, Хёдд. Я не разрешал тебе уходить. Или ты плохо слышишь? В стенах Лесной Гавани поселилась смерть. Или нечто куда хуже. Если тебе самой не хватает мозгов принять эту аксиому к сведению, я помогу.
Из темноты выныривают сразу четыре стража. Огромные, бесшумные, отвратительно- отталкивающие.
Медленно встаю в пол-оборота.
— Я слышала тебя, Кел’исс. Добрые боги даровали мне отменный слух. Но я не спрашивала у тебя позволения уйти. Есть много тех, перед кем я обязана держать ответ и немного тех, кого должна слушаться. Тебя среди них нет.
Он молчит, но выражение лица такое, точно готов придушить меня собственными руками. И вряд ли это напускное.
Я знаю, что говорю лишнее. Никто и никогда при мне так с ним не говорил. Больше того, некоторые поплатились за куда меньшую дерзость. Но я больше не его маленькая послушная и согласная на все девочка.
— Прощай, Кел'исс, у тебя есть лишь один способ остановить меня.
И шагаю прочь от света, в царящий вокруг полумрак, к выжидающим стражам.
Боюсь ли я? Мое сердце вот-вот разорвется на части, в ушах шумит, а руки ощутимо дрожат. Но я не позволяю себе замедлить шаг, не позволяю даже опустить плечи и сжаться. Иду, почти как в тот день, на открытии Белой ярмарки.
И стражи отступают, пятятся, ворча и поскуливая, точно от нетерпения. Кажется, они не понимают, почему мелкий вкусный человечишка вдруг покидает их голодную компанию. Они вбирают ноздрями воздух, тянутся ко мне, едва ли не касаясь израненных ног, но все же держаться на расстоянии.
Последний, кто преграждает мне дорогу, щерится и несколько раз раскрывает и закрывает зубастую пасть, из которой на землю бежит тягучая слюна.
Обхожу его и иду дальше.
Мою спину почти физически царапают выжидающие взгляды. Но беззвучного приказа нет — и стражи остаются на месте.
Когда добираюсь до своей лошади, что приветствует меня радостным ржанием, едва ли могу забраться в седло. И дело вовсе не в ожогах, я вся будто разом превратилась в деревянного болванчика, у которого не гнутся ни руки, ни ноги.
Вся эта поездка была сплошным безумием, от начала и до конца. Я увидела Кела таким, каким не видела никогда прежде, — озадаченным, по-настоящему заботливым. Я увидела его человеком. И в этой роли он мне очень понравился. Просто понравился, как мужчина, о котором я совсем не против сохранить теплые воспоминания.
Глубоко вдыхаю морозный воздух. Кажется, теперь своей дрожи я обязана лишь морозу и резко исчезнувшему теплу. К тому же, я осталась без своего теплого плаща. Мне нужно думать о том, что увидела в лаборатории чернокнижника, о той черной твари, что появилась из тела несчастной девушки, и всех тех умерших от мора, что сейчас покоятся внутри стен Лесной Гавани.
Нужно думать о выживании и спасении своего народа.
Никак не о человеке, который проводил меня взглядом, полным надменного презрения.
  
Глава тридцать третья: Кел’исс
 
Я смотрю ей вслед и пытаюсь понять, а стала бы она такой, если бы я по-прежнему был рядом? Нет, из Хёдд нисколько не исчезла та наивная девочка с огромными серебряными глазами, которая в буквальном смысле этого слова ела из моих рук. В той Хёдд, которую я оставил, не было ни намека на суровость, какая присуще, в том числе, и женщинам ее народа. Пугливая, невесомая, будто не от мира сего, она сращу привлекла мое внимание и мой интерес.
Она и сейчас боится. Я буквально вижу ее страх, хоть девчонка и пытается казаться непреклонной дикой воительницей. Хотя… упрямства в ней действительно с лихвой. Признаться, не думал, что она решится идти прямо на стражей. Похоже, я был слеп, когда не увидел в ней предпосылок к подобному упрямству.
 
К чему такая показуха?
Занятный вышел вечер, нескучный.
Интересно, она бы противилась, если бы я стащил с нее штаны и поимел прямо здесь, на пепелище? Она помнит мои прикосновения, помнит мои руки.
Сплевываю в снег.
Внезапный приступ раздражения накатывает, точно смертоносная волна.
При всей ее памяти, теперь она отдается другому. Как она эта делает? Легко и непосредственно, как и мне? С таким же рвением и готовностью ко всему новому?
Самым верным было бы послать все под коровий зад и покинуть этот театр абсурда и глупости. В конце концов, это уж точно не моя земля, я терпеть не могу ее климат и людей, что рожает ее утроба.
Я ничего и никому здесь не должен. И это при том, что никто кроме меня не сделал для нее больше. А где хоть один завалящий обосранный птицами памятник? Где жертвенные благодатные подношения? Ничего даже отдаленно напоминающего. Почести? Ха. Мне указали на дверь. Что собственная жена, что Император. Указали по-разному, но это ничего не меняет.
«Какого беса тебе надо, чернокнижник?»
Эта забытая всеми несуществующими богами земля как будто манит меня, как бы невероятно это ни звучало. Глупо и дико, но я даже видел ее во сне — там, в жарких стенах И’Ши’Мана. Как это возможно?
Молча стою и смотрю на догорающие останки лаборатории. Не к добру все это. Никогда прежде мою голову не посещали идиотские сомнения и метания. Я всегда знал, чего хочу. И всегда брал, чего желаю. Легко не было. Но я сразу понял, что для человека, не проявляющего должного умения в обращении с клинком, есть только две дороги, чтобы занять в Империи по-настоящему высокое положение: политика и наука. Разумеется, если он не согласен всю жизнь прозябать на задворках мира. А я точно не был согласен.
Вероятно, я бы мог весьма успешно копаться в грязном белье и наводить мосты там, где влияние Империи имело смысл навести не силой, но посулами и подкупом. Почти везде и всегда есть люди, готовые за звонкую монету и обещание власти сдать интересы собственной страны. Вопрос лишь в их готовности идти до последнего, умении собирать вокруг себя единомышленников, хитрости и полном отсутствии такого вредного понятия, как совесть. В целом, критериев получается довольно много. И все же всегда сначала есть смысл опробовать именно подобный способ. Армия свое слово скажет чуть позже. Возможно, ее примут даже с цветами. А, возможно, со слезами, уже понимания, что где-то ошиблись с выбором, но что-то менять уже поздно.
Вариантов много — и они требуют терпения и уравновешенности.
И если в терпении у меня нехватки нет, то с умением контролировать себя… чего греха таить, я легко теряю терпение.
Работа же с Тенью в полной мере позволяет выплеснуть все эмоции и даже сверху. И в этом ее невероятная притягательность. Сила, что таится за тонкой гранью между нашими мирами, способна испепелить все живое, вероятно, не только на сраном Севере, а вообще на всем континенте, если не на всей планете. И лишь слабак или безумец откажется от ее обладания. Но в том и проблема — попади она в руки идиотов, как это чуть было не случилось с культом Трехглавого, победы не будет ни у кого. Лишь сумасшедший может усесться на пороховую бочку, подпалить в ней шнур, и орать на всех проходящих мимо, что в его руках невероятная сила. Сила-то она действительно в его руках, да только ненадолго.
Контроль и понимание — прежде всего.
И уж если этого самого полного понимания нет даже у меня, то о чем вообще можно говорить? Я использовал лишь малые крохи возможностей, что приоткрыла передо мной Тень, но при этом всегда знал, какие они могут принести последствия, чем могут обернуться. Аккуратность и последовательность, терпение и осознание происходящего — без этого минимума соваться в Тень смерти подобно. И таких было много. На моей памяти десятки темных исследователей не вернулись с той стороны, либо в собственном мире навлекли на себя такие последствия, что смерть становилась для них самым лучшим искуплением.