Кадры решают все

– Товарищ генерал армии, там это, по рации передали – обед готов уже, – подскочил к Жукову порученец. Георгий Константинович молча кивнул, еще раз окинул взглядом все тянущуюся из леса редкую, но непрерывную цепочку крестьянских саней и снова повернулся к десантнику.
– Давай за мной, полковник. Расскажешь, как воевали. И о командире своем тоже. Очень меня он заинтересовал.
– Так точно, товарищ генерал! – просиял десантник. – Командир наш – это… это… короче, я вам так скажу – немцев мы, товарищ генерал, скоро разобьем. Я это твердо знаю.
Жуков, уже подошедший к «эмке», хмыкнул и добродушно кивнул:
– Ну-ну, тогда давай и мне расскажи, как их правильно бить надо…
 
14
– Николай Никифорович, там это… ну-у… товарища Куницына требу… ой, то есть просят, – на просунутой в приоткрывшуюся дверь физиономии Ниночки, секретарши Яковлева [89], вкупе со вполне обоснованным страхом явственно обозначилось еще и жгучее любопытство. Я усмехнулся про себя. Ну, еще бы – когда к скромному библиотекарю, пусть и весьма привлекательной внешности и, к тому же, явно находящемуся в фаворе у самого директора (как-никак ко всем фондам допустил и к себе вызывает регулярно, интересуется), приезжает (сам, лично!) комиссар госбезопасности третьего ранга и, оцените, просит срочно уделить ему внимание, то это явно вызывает серьезный диссонанс в ранее привычной и вполне себе адекватной картине мира. Согласно которой, кстати, скромные библиотекари всегда находились и будут находиться на самой нижней ступени табели о рангах молодых, симпатичных секретарш, находящихся в процессе поиска перспективного мужа. А этот процесс у Ниночки не смогли остановить ни война, ни бомбежки. Которые, впрочем, прекратились уже почти месяц назад. Когда немцы были отброшены от Москвы настолько далеко, что их бомбардировщикам уже не хватало дальности.
– А кто его спрашивает?
– Это я его спрашиваю, – сообщил входящий в кабинет Кобулов, – добрый день, Николай Никифорович.
– Э-э-э-а, добрый день, Богдан Захарович, – чуть запнувшись, отозвался Яковлев. Из разговоров во время уже ставших почти традиционными наших с ним вечерних «чаев» я знал, что он, несмотря на свою, вроде как сугубо гуманитарную профессию, в молодости состоял в ЧОН и, даже, пару лет был уполномоченным ОГПУ по борьбе с экономической контрреволюцией. Но «слава» Кобулова в интеллигентских кругах Москвы была столь велика и страшна, что общение с ним напрягало даже Николая Никифоровича. Несмотря на всю его партийность и на то, что именно Кобулов договаривался с Яковлевым насчет того, чтобы он принял и, так сказать, пригрел у себя на груди некоего молодого человека, очень сильно интересующегося историей. Причем как древней, так и современной…
Яков Джугашвили благополучно долетел до «большой земли». «Квитанцию» [90] об этом мы получили спустя три с половиной часа после того, как он вылетел с аэродрома Озерки. Спустя двое суток пришло подтверждение того, что предложенный мной план совместных действий моего… ну, батальоном, вероятно, его уже назвать было сложно, поэтому скажем так – моей части [91] и войск Ленинградского фронта принят к рассмотрению. Вследствие чего уже на следующий день мы снизили интенсивность тренингов, которыми занимались все предыдущие три недели, и начали выдвижение из района Полоцка, в лесах вокруг которого базировались, на север.
Нам предстояло пройти по лесам незамеченными более четырехсот километров, что было очень и очень нетривиальной задачей. Несмотря на то, что все освобожденные нами из лагеря командиры и бойцы уже прошли первоначальную подготовку по нашим методикам и были обработаны мною иглами по схеме усиления, что позволяло надеяться на поддержание высокой средней скорости перехода, проблем с этим маршем было немало.
Во-первых – снабжение. После Минска под моим командованием оказалось порядка семисот человек. И для питания такого количества людей требовалось не менее полутонны продуктов в день. А если учитывать, что большинство после пребывания в лагере имело те или иные признаки истощения, и они при этом не просто отдыхали и восстанавливались, а интенсивно тренировались, – то и больше. Но здесь мы потихоньку-полегоньку справились, пользуясь тем, что несколько тысяч выпущенных нами из лагеря и вооруженных бывших военнопленных устроили кровавую резню немцев в Минске и окрестностях (хотя Геринг, сука такая, все-таки уцелел). Они практически уничтожили двести восемьдесят пятую охранную дивизию, подчистили местные полицейские гарнизоны и отдрессировали местных немцев, приучив их сидеть и не высовываться. Это позволило относительно быстро наладить прямые поставки продовольствия из окрестных деревень. Однако на марше организовать снабжение подобными образом будет невозможно. И в новом районе сосредоточения тоже. Ну, если мы не хотим, чтобы до немцев дошли ненужные нам слухи.
Во-вторых – отсутствие карт и незнание маршрутов. Это очень затрудняло если не передвижение вообще, то скрытое передвижение – точно. А весь расчет предлагаемой мной операции был построен именно на том, что немцы до самого последнего момента не должны были подозревать, что у них в тылу сосредоточены столь крупные и, главное, организованные силы. Ибо весь план предложенной мною операции был построен на внезапности… Нет, кое-что в этом направлении я уже предпринял. Так, еще до отлета Якова Джугашвили, я отправил в разведывательный рейд шесть групп сформированных из состава разведвзвода Канареева с ним во главе, с задачей «пробить» маршруты выдвижения и подобрать места под дневки и временные базы.
Ну и в-третьих, у меня образовался некоторый дефицит боезапаса. Минометных мин, например, не было совсем. Хотя самих минометов прибавилось. В настоящий момент в моем распоряжении имелось целых одиннадцать БМ-37. Не лучшим образом обстояло дело и с гранатами, и с боезапасом к польским ПТР – к тем оставалось дай бог по десятку патронов на ствол. С патронами к винтовкам и пулеметам дело обстояло чуть получше. Но именно чуть. Точно так же все было и с патронами к пистолетам-пулеметам. Единственным, с чем мы пока не испытывали особенных проблем, была взрывчатка, которой в захваченных нами мастерских немцы наплавили из скопившихся там снарядов почти двести килограмм. Просто при налете на лагерь мы ее не использовали, а после него мы практически не вели ни боевых, ни диверсионных действий. Потому что тренировались, тренировались, тренировались…
– Здравствуй, дэрагой! – развернулся ко мне Кобулов, сияя самой радушной улыбкой, которую только была способна изобразить его толстая физиономия. – Прости, что отвлекаю. Но ехать надо. Очень надо!
Меня все это радушие не обманывало ни капли, ибо я знал ему цену. Мои отношения с комиссаром государственной безопасности третьего ранга можно было охарактеризовать как вооруженный нейтралитет. Причем не изначально установленный, а, скажем так, установившейся после того, как одна из, так сказать, высоких договаривающихся сторон попыталась прощупать, насколько правильно она оценивает свои возможности и… мягко выражаясь, получила по наглой рыжей морде. Нет, никто не погиб, да и физически пострадало всего человек двенадцать. Причем огнестрельных ранений было только два. И те легкие. Остальные отделались даже не переломами, а ушибами и растяжениями.
– Ну, если надо – значит едем, – улыбнулся я, поднимаясь со стула.
Мой план, который я передал с сыном Сталина, состоял в том, чтобы использовать мою часть для повышения успеха операции по окончательному деблокированию Ленинграда. Несмотря на то, что один из наиболее успешных военачальников СССР во второй половине октября сумел прорвать уже замкнувшееся кольцо вокруг города, отбить населенный пункт под названием Мга и восстановить сообщение с неоккупированной частью СССР по суше, полноценным это восстановление отнюдь не стало. Ибо пользоваться железной дорогой, на протяжении довольно большого участка находящейся в зоне огневого воздействия не только авиации и артиллерии, но и стрелкового оружия, было невозможно, а одна шоссейная и пара проселочных дорог находились в зоне обстрела артиллерии.