По волчьему следу (СИ)

- И как? Не остались?
- Неа… ну как… Генрих вот остался. Сказал, что ему, стало быть, некуда возвертаться. Что у него еще тогда всю родню… того… как нечистых кровью прибрали. В лагерю… ну и с концами. И ничего-то, стало быть, не ждет тама. А тут уже все привычно. Вот.
- А остальные?
- Ну… не ведаю, - Васька пожал плечами. – Я их к части тогда отвез, сдал на руки. Попрощался… думал, честно, что напишут. А они вона…
- Кладбище то, где пленных хоронили, помнишь?
- Ага. Только там это, дорога в конец поганая. Раньше-то еще ничего, а тепериче размыло все. Машина не пройдет. Если разве что телегою.
- А телегу нанять можно?
- А то! У Аньки спрошу. У нас есть.
- Зачем?
- Так… в лес-то, если за дровами, тоже ж не всюду машиною можно, - сказал Васька и поглядел, как на маленького. – А телегой-то проще оно. Конь, он везде пройдет.
И в этом была своя правда.
  
Глава 19 Пустозвон
 
Глава 19 Пустозвон
«Растворите одну упаковку лаймового желе в стакане горячей воды. Добавьте 3/4 ст. холодной воды, 2 ст. л. уксуса и 1 ч. л. измельченного лука. Влейте половину полученной смеси в форму для кекса. Остудите до полного застывания. Оставшуюся смесь немного охладите. Затем добавьте в нее один стакан зернистого творога, 1 ст. л. майонеза, смешайте. Влейте смесь в форму поверх уже застывшего желе. Подождите полного застывания, выньте из формы. Подавайте с листьями салата. Центр торта наполните салатом из морепродуктов» [1] 
«Кулинария: журнал для дам» 
Ночью снилась мама.
И дом.
Стол большой, дубовый, еще прадедом моим сделанный. Как я ненавидела его скоблить. Мука. На маминых руках, на фартуке старом, на волосах. Тесто. Мама месит его, налегая на тугой ком всем весом своим. Она легонько выдыхает, и от дыхания этого вздрагивает тонкая прядка волос, что выбилась из маминой прически. Волосы взлетают.
И опадают.
Я… стою.
- Экая ты выросла, - матушка отпускает тесто и вытирает руки о фартук.
- Здравствуй.
Мне не десять и даже не пятнадцать. Я взрослая. Нынешняя. И потому понимаю, что все-то вижу во сне. И все одно горло сжимает невидимая рука.
- От только слез не надо. От слез мертвым легче не станет.
- А от чего станет?
Я не плачу.
И не собираюсь.
Я…
Где я?
Сны всякие бывают. Помню.
- Мертвым среди живых не место, - строго говорит матушка. И поворачивается, чтобы сдвинуть заслонку печи. В руках её появляется лопата, которую она сует в горячий зев. Огня там нет, кто ж на огне-то готовит, а вот угли знатные, круглые и жирные. И на углях этих печется голова.
Я не ору от ужаса только потому, что горло все еще не слушается меня. И я сама… 
- Совсем ты меня заболтала, - качает головой матушка. – Видишь, подгорела… что теперь отец скажет? Шла бы ты, делом занялась.
И сон рассыпается.
А я вываливаюсь в реальность, в которой темнота и мокрая от пота рубашка. Кровать чужая. Само это место чужое. Я скатываюсь с кровати на четвереньки и дышу, широко раскрыв рот. Как Девочка. Она тоже здесь. И суетится. Она чувствует мое беспокойство, мою нервозность, но не понимает причин её. И скалится, рычит, угрожая кому-то невидимому.
- Все… хорошо, - я обхватываю Девочку за шею. От нее слабо пахнет псиной и еще болотом. Как от Мрака когда-то. – Все уже… хорошо… это сон. Просто сон.
Мой голос звучит слабо и сипло.
И Девочка тычется носом в шею, ворчит, а потом мокрый язык её стирает пот с моей щеки. Вот ведь… нежности… Мрак, тот чаще кусал, когда ему казалось, что я медленно иду. Или вот в слезы ударяюсь. Тогда-то я и разучилась плакать.
Или позже.
Надо подняться.
За окном темень. В этом городишке фонари гасят рано, и сам Бешицк, и окрестности его погружаются в вязкую летнюю тьму. Жарко.
Душно.
Комарье звенит. Надо… надо в постель вернуться, но от одной мысли об этом дрожь пробирает. Что-то слишком уж чувствительной я стала.
Встаю на корточки. И Девочка тычется носом в живот, чуть поскуливая.
 
- Все хорошо, - повторяю скорее для себя, чем для нее. – Все хорошо…
Поднимаюсь.
И подхожу к окну. Прислушиваюсь. Комната Софьи на другой стороне. Как хозяйка и обещала. Две квартиры с одной ванной. Ванна пригодилась вот. Приехали мы поздновато – пока до города добрались, отметились в управлении, дождались грузовика военных, проводили его к госпиталю, где Бекшеев лично наблюдал за выгрузкой тел. Ну а потом уже и на квартиру.
Там-то ванну я и заняла.
Сразу после ужина, который был простым, но сытным.
Ладно… вода смоет. Вода всегда смывает дурное. А спать смысла нет. Все равно больше не усну. Глаза вот закрываешь, а перед ними стоит матушка с лопатой и…
Вода.
Вода текла едва теплая, ну да и такая сойдет. Девочка, плюхнувшись на зад, наблюдала за мной превнимательно. Кажется, она до конца не поверила, что со мной все в порядке.
- Не спится? – Софья не стала стучать.
- Сон дерьмовый, - ответила я честно. – Как и все это дело.
На Софье была длинная байковая рубашка в пол, которая скорее подошла бы старухе. А ведь Софья молода. И красива.
Дар опять же.
Пожелай она найти себе супруга… хотя, и нет, не стоит. Я к ней привыкла. А она ко мне. Да и не в этом дело даже. А в том, что супругу будет нужна не она, а этот вот, пробивающийся сквозь блок дар.
- Извини, если разбудила.
От полотенца едва слышно пахло сыростью. И лавандой. Но хоть не апельсинами, все хлеб.
- Ничего. Я вчера выспалась, и теперь тоже ни в одном глазу… ты права, сны здесь беспокойные, - Софья отступила, позволяя мне пройти. А тонкая её ладонь коснулась морды зверя. И Девочка ткнулась в эти пальцы, наклоняя голову, выпрашивая ласку.
- И тебе снятся?
- Мне всегда снятся, - сказала Софья.
- Ты не говорила.
- А зачем?
- И что ты видела?
- А ты?
Я задумалась. А потом честно ответила:
- Маму. Она месила тесто… в нашем доме. Стол вот помню четко. А потом она полезла в печь, и достала голову.
- Чью?
- Не знаю. Не рассмотрела. Это имеет значение?
- Наверное, нет.
Я натянула свою рубашку. Тоже не лучше. Байковая и в пол. Помнится, в Петербурге, в недолгое мое бытие княжной, я заказала себе иных, из тончайшего батиста.
И еще шелковых.
Легких, игривых, таких, что у самой дух перехватывало… где они, к слову? Надо же, не помню. На Дальнем в батистовых я мерзла. Шелк и вовсе оказался скользким и холодным, а кружево вдруг показалось колючим. То ли дело мягкая фланель.
- Мы как две старухи, - поделилась я мыслью. – Бессонница. Ворчание. И фланелевые рубашки.
- Еще шали пуховые, - Софья улыбнулась. – Хочешь сушек?
- Хочу. Так что там со снами? Они по делу или как?
- Сложно сказать… на Дальнем дар… с даром сложно. Он молчал и молчал. Вот… когда пары составляла, прогнозы делала, то и просыпался. В картах иногда мелькало что-то. И та шахта…
Сушки Софья держала в шляпной коробке, поставленной на широком подоконнике. Если подумать, вариант ничем не хуже прочих.
На кровать садимся вдвоем.
Две старухи.
Правда, шаль только у Софии, но мне и так неплохо.
- Мы давно не разговаривали, - произношу то, что мучало, оказывается. А я и не понимала, насколько оно мучает, что сидит занозой в душе, мешает.
- С тех пор, как переехали.
- Начинаю думать, что переезд был ошибкой.
- Сбежать собираешься? – она знала меня, пожалуй, лучше меня самой. И пусть слепая, но видела насквозь. Да и слепота эта… София молча взяла с подоконника кружки, поставила на стол, наполнила лимонной водой из высокого графина. И двигалась она спокойно, плавно.
А может, нет никакой слепоты?
Была да вышла?
И Софья тоже притворяется. Я ведь знаю, насколько хорошо люди умеют притворяться.