Сабля, птица и девица (СИ)

Татарин поднял саблю и осторожно пошел вперед.
— Бррр! — сказал Ласка и передернул плечами, — Ветер холодный. Так, чего доброго, и протрезветь можно.
Татарин нанес первый удар. Ласка увернулся и тоже ударил по-сабельному. Стегнул по кольчуге поверх многослойного шелкового халата, татарин даже уворачиваться не стал.
Мурза закрутил саблей, обрушив на противника ураган ударов и защищая только лицо. Русский как-то вертелся, приседал, парировал в плоскость, пытался ударить в лицо и по пальцам и отступал, отступал, отступал. С последним шагом он уперся спиной в забор. Тут же перенес вес на правую ногу и парировал перекрестьем в перекрестье.
На мгновение враги посмотрели в глаза друг другу. Татарин сделал движение кистью, чтобы располосовать русскому руку. А Ласка разжал пальцы на тонкой «рукояти» своего прутика и сжал их снова, захватив татарина за запястье. Дернул на себя, подхватил левой за локоть, подставил ногу и прокрутил татарина, уложил его лицом в дорожную пыль. Нажал на правую руку, которую удерживал двумя своими. Тот вскрикнул, а его булатная сабля оказалась в руке у Ласки.
Татарин, не желая сдаваться, тут же вскочил. И все вокруг ахнули. Никто не увидел, как ударил Ласка, но на шее мурзы появилась красная полоса. Кровь потекла, брызнула, полилась ручьем. Мурза упал.
Остальные татары развернули коней и поскакали прочь из деревни. Следом за конными побежали спешившиеся, кто был в состоянии бегать. Ласка свистнул вдогонку, и татарские кони вместо того, чтобы дождаться хозяев, бросились врассыпную.
Откуда-то из калиток, из-за заборов, с деревьев, с крыш повалили люди. Вся деревня, пока Ласка держал оборону, вылезла из убежищ и смотрела, кто с начала, кто ближе к финалу.
Последними вышли гостеприимные хозяева, покачиваясь и хлопая глазами, но в доспехах и при оружии.
— Опоил ты нас Ласка, — сказал дядька Федот, — Вусмерть опоил. Людям в глаза смотреть стыдно.
Ласка пожал плечами.
— Я вот уже протрезвел почти.
— Да мы тут тоже почти протрезвели, пока одевались.
— Вот и ловите татар с конями, раз оделись. А то я тут замерз, — Ласка передернул плечами, — Мне бы к печке, да одеяло, да сбитня горячего.
— Может тебе еще красну девицу под бочок? — спросила какая-то девушка.
— Как же после бани да без девицы? — ответил Ласка, — Или кто сегодня к татарам под бочок собирался?
Крестьяне рассмеялись.
С другой стороны деревни появились два могучих всадника.
— О, никак братья пожаловали, — повернулся к ним Ласка.
— Вот ты докуда добрался, — басом сказал Петр.
— Опять всех водкой своей споил, — таким же басом сказал Павел, — Нет, чтобы пива русские да сбитни пить.
— Людям нравится, — ответил Ласка, — Я вот еще из яблок гнать хочу. Если батя разрешит.
Ласка погрустнел и опустил глаза.
— Разрешит, — сказал Петр, — Он у нас отходчивый. Хочешь гнать — гони, говорит. Хочешь учится — учись, говорит. Хочешь к ляхам съездить — съезди, пока мир с ними.
— Что это он? — удивился Ласка, — Поругались же вдрызг, я уехал, куда глаза глядят.
— Да мы с Москвы вернулись, — сказал Павел.
— И что?
— Батя нас послушал-послушал и чем только не бил. Поленья об головы ломал. Потом устал, сел на крыльцо и говорит: «Вот Ласка вроде дурак дураком, то за одно, то за другое хватается, а такого вреда от него нет. Поглядеть внимательно, так и польза сплошная. Я вас терплю, а его ругаю. Хочет водку гнать, пусть гонит, лишь бы на Москве в политику не лез». И нас за тобой послал.
— Лучше бы водку эту чертову пили, говорит, — добавил Петр, — Все не такой позор.
— Батя добрый, — сказал Павел, — Другой сгоряча и убить бы мог. Одевайся и поехали. На Русь татарское войско идет. Общий сбор. Конно, людно и оружно.
— Куда же вы на ночь глядя, добры молодцы? — обратился к ним хозяин, — У нас еще банька не остыла.
— Банька? — оживился Петр.
— А водка остыла? — спросил Павел.
— Водка! — нахмурился хозяин, — Водки вам если только на понюхать осталось. Сбитень горячий будете?
 
— Будем!
  
2. Глава. Батя
 
Под Москвой было поместье, а в поместье жил-да-был сын боярский Устин Умной с женой Анной и с тремя сыновьями. Время на дворе стояло нелегкое. Княжил тогда на Москве великий князь Иван Васильевич, титулом велик, а возрастом мал. Помогали князю бояре. Боярин — большой человек, в Кремле московском заседает, с великим князем хлеб преломляет, шапку высокую надевает, ни перед кем ее не ломает и шуток не понимает. Детьми боярскими же не только дети владельцев вотчин назывались, а и владельцы пожалованных великим князем поместий, то есть дворяне.
Старший сын Устина звался Петр, средний-погодок Павел, а младший крещен Иваном, но все звали его Ласка. Старшие сыновья от первой жены выросли большие-пребольшие. Лошади на них косо посматривали, а кольчуги при богатырском вдохе на груди рвались. Младший же, от второй жены, как его ни кормили, ни до братьев не дорос, ни с отцом не сравнялся. Однако, ловким рос и быстрым, как хищный зверь ласка. Потому его так и прозвали.
Ловкостью своей Ласка не хвалился. Учили его ратным премудростям и отец, и братья, и даже воевода. Далеко пойдет, говорили. Но душа его не лежала к войне, а лежала к науке. Как бы мельницу сделать, чтобы малым ветром молола, или от водяного колеса что-нибудь в движение привести, или печку сложить, чтобы дрова горели медленно и тепло отдавали в дом, а не в дым. Вроде с пользой время проводит, а вроде и не очень. Придут татары, что им Ласка скажет? Что мужики хорошо муки намололи и кирпичей обожгли? Говорили дворяне между собой, что у Устина двое детей умные, а третий дурак. Но самого Ласку дураком в глаза не звали. Если только старшие, когда не в духе. Парень вроде не о войне думает, а характер-то у него потомственного воина, обид не терпит. Что на кулаках, что на саблях за себя постоит.
Другой отец запретил бы напрочь сыну все это баловство, но Устин побывал у разных немцев и латинян, посмотрел, что от наук бывает хозяйству прибыток, и от лишнего рубля не отказывался. Раз сыновние забавы исправно приносят в дом серебро, значит, пусть парень балуется.
Однажды осенью Ласка поссорился с отцом и уехал, куда глаза глядят. А дело было так:
— Видишь, Ласка, воробья? — спросил Устин, сидя на высоком крыльце терема.
— Вижу, батя, — ответил сын.
Воробей в полсотне шагов от них клевал что-то на вытоптанной земле между домами.
— А я не вижу.
Ласка не успел переспросить.
— Слышу «чик-чирик». И пятнышко серое в пыли скачет. В позатом году я бы его шагов за сто разглядел.
Оба вздохнули.
— Забирай мой лук, — сказал Устин, — Куда он мне теперь. Вот саблю пока не отдам.
— Эй-эй, батя! Рано ты себя хоронишь! У тебя пока что оба глаза на месте.
— Не в глазах дело. Сколько раз меня по голове били, я уж со счета сбился. Люди бают, с сильного удара и ослепнуть можно. Кто послабее, тот сразу. Кто покрепче, тот с годами.
— Так ты лечись.
— Нет здесь лекарства.
— Как нет-то? От всего есть лекарства. Даже от чего при прадедах не было. Вот Стефан Фалимирж из Кракова пишет, что одними только водками дюжину болезней лечить можно.
— И глаза?
— Не помню. Или вот латинский лечебник…
— Сын! Бросай эту ерунду!
— Как бросать, когда только начал? Водка есть, дальше травы подобрать и у нас на каждую заразу лекарство будет.
— Ересь это все. Прелестники пишут, из плута сбиты, мошенником подбиты.
— Как плуты-то? И епископы бывает, пишут.
— Латинские?
— Латинские. А что?
— Нечего православному латинских вероотступников читать. Разрешил на свою голову латынь эту богомерзкую учить!
— Так вся наука на латыни, как ее не учить?
— Твоя наука это конь да сабля.
— Еще читать да писать.
— Это надо.
— Считать. Оброк посчитать, фураж посчитать, добычу поделить. Купцы, опять же, чтобы не обсчитывали.