Восемь белых ночей

В тот вечер по дороге домой я получил эсэмэску.
КНЯЗЬ ОСКАР, КОГДА-НИБУДЬ Я ВЫНУЖДЕНА БУДУ ПОСЛАТЬ ТЕБЕ ЭСЭМЭСКУ
 Ночь четвертая 
«Как выглядит твой ад?» – собирался я у нее спросить. Тем самым я выманил бы ее из укрытия, заставил поднять забрало. Мне нравилось, когда она говорила о себе. Нравилось, когда она плакала, нравилось сидеть с ней в кабинке у Эди в темноте, и я едва не взял обе ее руки в свои и не поцеловал ладони; нравилось, когда за полночь, после кино, она сказала, что в обычном нашем месте отлично жарят картошку, потому что знала: мне хочется туда вернуться, а еще сильнее хочется оказаться за тем же столиком, но плечом к плечу, и подхватить нитку нашего разговора про Ромера, про мужчин и женщин, которые жили в простой повседневности, а потом в ней заплутали. Мне понравилось, как в перерыве между фильмами она выскочила из кинотеатра, нашла открытый газетный киоск, где продавали «эм-энд-эмс», потому что те, что пересыпали в полиэтиленовый пакетик, мы забыли на кухне у Марго. Заодно она успела купить два больших кофе. Утром и вечером, сказала она. Полагаю, еще она успела проверить свои сообщения. Сколько раз он звонил? – осведомился я. Всего-то восемь – не считая сообщений, которые оставил на домашнем телефоне. А ей не любопытно, о чем они? Она заранее знает содержание каждого. Уж лучше бы жалость, лучше бы она его поцеловала, чем вот так доказывать, что способна обратить доброту в яд.
Когда уже ночью мы распрощались, я дал себе обещание не ждать от нее звонка на следующий день, не ждать, что я ее увижу и услышу хоть в какое-то обозримое время, и даже не помышлять о том, чтобы позвонить самому. Если не будет веского повода. Веский повод нашелся через несколько часов, но я не повелся.
Поначалу хотелось позвонить и сказать ей, что… что я очень рад, что провел с ней весь день, а по ходу дела упомянуть основные вехи этого дня: Баха, strudel gâteau, еще раз Ромера и нежданную встречу с «Князем Оскаром» на Гудзоне – как он дожидался нас в засаде, или прощальный поцелуй, который равно неловко и выпрашивать, и отклонять.
Позвонить и сказать что? Что я беру обратно все шутки в адрес герра Яке? Что день оказался изумительным – как она и предсказывала? Что нужно очень многое ей сказать? Ну так говори. Не знаю, с чего начать. Это что, надолго? Очень хочется, чтобы ты приехала ко мне домой, сейчас, сегодня, немедленно. А чего ты меня тогда не попросил, Оскар? Потому что не мог, потому что ты, блин, кого угодно запугаешь своим жарко-холодно, лед-пламя, говори-не-говори. Потому что я не могу разобраться, где ты и кто ты. Князь Оскар! Клара Бруншвикг! Спокойной ночи. Спокойной ночи. Короткое молчание. Клара Бруншвикг… Что? Клара Бруншвикг… Не произноси, оборвет она меня. Не хочешь от меня это слышать? Не хочу. Тогда сама произнеси. Князь Оскар, давай сейчас не будем. Скажи, почему не хочешь, чтобы мы это произнесли, скажи, скажи, скажи.
Можно было позвонить по пути домой.
Можно было позвонить из такси.
Можно было позвонить из дома.
Можно было позвонить, пока ты поднималась в лифте, назвать тебя по имени, пока ты еще говорила с Борисом, заорать: «Клара!»
Можно было ответить на эсэмэску сразу. «Когда-нибудь я вынуждена буду послать тебе эсэмэску». Типичная Кларина криптография, высечено в камне, точно глиф, который никому не расшифровать, даже его создателю. Что может означать «Когда-нибудь я вынуждена буду послать тебе эсэмэску»? Что не такое сообщение она хотела написать, что в сообщении, которое она напишет «когда-нибудь», будет сказано больше, гораздо больше, а это лишь затравка, сигнал «не отключайся» – с продолжением или без? Или, может, смысл такой: жаль, что мне больше нечего сказать, жаль, что не хватает храбрости сказать больше, жаль, что не могу сказать тебе того, что ты, я знаю, хочешь услышать – чего сам-то не спросишь, чего, блин, не спросишь сам? Жаль, что ты не станешь читать между строк – я же знаю, что ты это умеешь и любишь, потому что никакие мои слова не принимаешь на веру, потому мне и приходится прибегать к околичностям, хотя я и не хочу ничего зашифровывать, особенно в разговорах с тобой, и все же вынуждена употреблять совсем уж мутные коды.
 
Эсэмэску я перечитывал как минимум час, как будто к ней прилагалась шпаргалка, которую я случайно потерял. Нужно было сразу же что-то ответить. К трем я так ничего и не ответил и не хотел, чтобы она сочла меня человеком, который проверяет сообщения в самом глухом часу ночи. К четырем, проснувшись от сна, который даже и не запомнил, я решил ответить этак остроумно: «Ceci n’est pas un message non plus[28]. Ложись спать». А потом подумал: пусть помучается ожиданием.
Мне не пришло в голову, что из нас двоих мучаюсь и всегда буду мучиться как раз я, а не Клара. Она не умеет мучиться. Написала эсэмэску от балды и отправилась спать. Или ей хотелось, чтобы я думал, что она написала ее от балды и отправилась спать?
А зачем внушать мне такую мысль? Чтобы спрятать что? Намекнуть на что? Заставить меня заподозрить и передумать что?
Нет, дело во мне, только во мне.
А потом меня обуяло невыносимое беспокойство. А если она не ложится и ждет моего ответа? А если, оставшись одна, она все-таки сняла трубку, когда телефон зазвонил в дцатый раз за ночь, и вступила с Инки в марафон по перетягиванию каната – а они всегда заканчиваются безучастным «Ладно, если очень хочется, давай, приезжай»? Интересно, сняла бы она трубку, увидев, что звоню я?
В восемь утра, когда, вопреки всем абсурдным ожиданиям, стало ясно, что я не услышу жужжания домофона, я решил, что лучше забыть все надежды и отправиться в любимую-но-теперь-уже-не-столь-любимую греческую забегаловку. Упущенная вчера возможность побыть наедине с яичницей и газетой вернулась напоминанием о провале и отчаянии. Прежде чем пойти в душ, я долго разглядывал телефон. Нет, Кларам из этого мира не звонят только ради того, чтобы сказать «привет». Им звонят по делу, имея готовый план действий, – даже если дело надуманное. Есть у тебя план? У меня нет плана. Но позвонить хочется? Хочется.
Пообедать, подумал я. Да, пообедать попозже. Чтобы не очень шумно, людей немного. Пообедать попозже в симпатичном месте.
ПРЕДЛАГАЮ ПООБЕДАТЬ ТЧК
Пусть считает, что таков «стиль» моих сообщений. Легковесный, вольготный, по сути.
Когда я вышел из душа, уже пришел ответ. Она не стеснялась показать, что готова отвечать сразу.
ГДЕ КОГДА ЧТО КАК ПОЧЕМУ
Разгадала и растревожила.
Смысл был такой: «Хочешь играть в краткость и лапидарность, получи краткость и лапидарность. Поглядим, кто первый скуксится».
«Почему», добавленное по размышлении, было самым язвительным элементом уравнения.
ПИРАНЕЗИ 14.00 ИТАЛЬЯНСКИЙ 67 И МЭДИСОН ПОТОМУ ЧТО
ДУРАЦКАЯ ПРИЧИНА
ЛУЧШЕ ТЕБЕ НЕ ЗНАТЬ ПРИЧИН
НАЗОВИ ХОТЬ ОДНУ
ГЕНДЕЛЬ РОМЕР ПРОШЛЫЙ ВЕЧЕР
ЭТО БЫЛО ВЧЕРА
ХОЧУ Сегодня КАК ВЧЕРА А ТО НЕ ПОНЯТНО
Я был на грани некоего признания, хотя понятия не имел какого.
Эсэмэски одновременно и сближают, и дистанцируют. Порой – сильнее, чем живое слово. В них сохраняются ударения, но они звучат громче, резче, отчетливее – набор кратких интенций, которые легко перепутать, но трудно неверно истолковать. Еще один раунд – и вместо поцелуев случится ссора.
ЗНАЮ МЕСТО ПОЛУЧШЕ ЗАЙДИ ЗА МНОЙ В 14
Я хотел произнести «Отлично», но потом решил смягчить тональность до более бодрого и формульного «Договорились», которое потом сменил на более сговорчивое «Буду», на притворно-повелительное «Жди», в последнюю минуту придумал более мягкое и уклончивое «До встречи», в итоге вернулся к исходному «Договорились».
Такая сдержанность, уклончивость. Маневрирование. С обеих сторон? Или только с моей?
Потом я пошел в свою греческую забегаловку и сделал все то, о чем мечтал вчера. Сел у большого заиндевелого окна. Сумел обменяться теми самыми словами с греческой «куклой», которая уже не была «куклой». Получил бездонную кружку безвкусного кофе, съел картофельные оладьи, прочитал газету, вчерашнюю тоже.