В стране наших внуков

Там были собраны — не известно почему! — материалы крупных судебных процессов двадцатого века. В этих процессах Мартин как в зеркале увидел рельефное изображение начинавшихся «Золотых сумерек». Из обвинений, допросов, свидетельских показаний, речей защитников, реплик и цриговоров становилось совершенно ясно, что в те далекие времена процессы всегда выигрывали влиятельные и богатые люди, а бедные проигрывали.
Ложь и истина, роскошь и нищета, беззастенчивость и безнадежное отчаяние, изворотливость и наивная вера в справедливость, взятки и мольбы, дерзость и смирение всегда шли рука об руку — две стороны одной медали.
Мартин только что собирался открыть шкаф, стоявший в роскошном кабинете, как рядом, за массивной дверью, послышался шум шагов и гул голосов. Дверь распахнулась, и в комнату ввалилась веселая толпа юношей и девушек. Кабинет сразу наполнился их беззаботным щебетанием.
Мартин нахмурился. Начался галдеж — значит, конец тишине, конец работе. Смеющиеся, веселые юноши и девушки, загорелые и совершенно черные (и сам профессор был мулат) окружили Мартина шумным кольцом.
Началась лекция. Мартин давно уже знал, что в этой части небоскреба помещалась канцелярия Бемеринка, который в последний момент, накануне Мартовского краха, приговорил к смерти двенадцать революционеров, тех «Двенадцать верных», которые вошли в историю Государства как последние жертвы. На берегу озера Мичиган возвышается их мавзолей.
— В этом кресле, — начал свою лекцию очкастый мулат, — Уильяма Бемеринка хватил удар, когда стало известно, что обворованная толпа разнесла железные ворота банка, в котором Бемеринк хранил свои доллары. Это были уже не сумерки золотой системы, а затмение их солнца! Наступила черная-пречерная ночь — банкиры, биржевики и поставщики оружия бросались из окон, нравились, топились и стрелялись, чтобы избежать ответственности и возмездия.
Это был краткий обзор событий далекого прошлого, видимо хорошо знакомых и студентам. Стоявшие впереди еще слушали профессора, а остальные разбрелись по комнате, ощупывали мебель и стены, вещи из дерева, стекла и металла, спорили о том, для чего все это служило, расспрашивали, что означают цветные пятна на висящих на стенах картинах в золотых рамах. На одной из картин на фоне развалин было изображено что-то вроде засохших луж крови, а на них белели разбросанные человеческие зубы. Владелец, очевидно, особеннодорожил этим полотном — оно было вставлено в великолепную широкую раму. На золотой табличке черными буквами было написано:
МОСКВА ПРОГЛОТИЛА ВОДОРОДНУЮ СУПЕРБОМБУ
Слышались возгласы удивления. В комнате было много и других вещей, вызывавших изумление и смех, однако пора было двигаться дальше, надо было посмотреть еще столько комнат и этажей!
Когда студенты проходили друг за другом в соседнюю комнату, Мартин обратил внимание на последнюю пару, очевидно нарочно отставшую от остальных. Черный юноша взял за руку белую девушку. Мартин не видел лица девушки, он видел только ее русые волосы, спускавшуюся на спину тяжелую косу, перевитую голубой лентой. По удачному сочетанию золотистого и голубого цветов и не известно еще почему Мартин решил, что девушка необыкновенно красива. И его вдруг охватило чувство острой жалости к этой незнакомой девушке, он жалел ее так же, как жалел Маю, как жалел всех белых девушек, поддавшихся очарованию негров. Ему хотелось вскочить, подбежать к задержавшейся паре, разнять их руки и отвести девушку в безопасное место, к ее белым подругам.
Наконец и в соседней комнате наступила тишина и Мартин смог вернуться к своей работе. Из шкафа посыпались на пол документы из развязавшихся папок. Мартин уселся на толстый сверток бумаг и стал просматривать и сортировать относящиеся к разным процессам документы. На делах с пометкой «Эндрюс» стояли черные крестики, означавшие, что это были процессы против негров. Нет!
После всего того, что случилось, у Мартина не было никакой охоты рассматривать дела с черными крестиками. Судьба как бы издевалась над ним, как бы хотела испытать его объективность и беспристрастность историка! Раздосадованный, он начал откладывать в сторону все дела с черными крестиками. И вдруг на глаза ему попалось имя — Мартин Хиггинс.
 
Он даже испугался своего имени. Казалось, ктото окликнул его из далекого прошлого… Нет, все это пустяки! Случайное совпадение, ничего больше!
И все же, сгорая от любопытства, он набросился на эти бумаги.
Это был страшный и вместе с тем очень важный для Мартина документ. Человек, который давал свидетельские показания, был не кто иной, как давний предок Мартина, — это можно было установить по его личным данным, которые свидетель подтвердил присягой. Совладелец фирмы Бум и Хиггинс — тысяча девятьсот пятьдесят… год! Да, предок Мартина в пятом колене!
Мартин Хиггинс, совладелец завода по производству патентованных лекарств, давал свидетельские показания против негра Уолтера Чинка в том, что этот Чинк изнасиловал белую женщину. Показания Хиггинса оказались решающими, и негра посадили на электрический стул…
Дрожа от волнения, Мартин подбирал обрывки документов, стараясь докопаться до истины. Он страстно желал, чтобы негр был виновен.
Чинк обвинялся в том, что он изнасиловал Бабетту Флит, а потом задушил ее. Oн работал чистильщиком ботинок перед дворцом Хиггинсов и находился на жалованье у этой фирмы. В его обязанности входило чистить ботинки всем джентльменам, входившим во дворец, — и больше ничего.
Бабетта была портнихой госпожи Хиггинс. Между Чинком и Бабеттой вспыхнула тайная любовь, которую, к сожалению, не удалось скрыть. Сыграли свою роль и ревность госпожи Хиггинс, и связь Чинка с коммунистами.
Каждый документ, каждая строчка говорили о вопиющей несправедливости, допущенной по отношению к Чинку. Показания Мартина Хиггинса были полны противоречий, в своем высокомерии полновластного господина он даже и не пытался придать им более убедительный вид. Все свидетельствовало о том, что убийство было совершено наемными убийцами и что за него дорого заплатили шайке нью-йоркских гангстеров.
Многие документы исчезли, и картина была неполной, но и имевшихся материалов было вполне достаточно! А чтобы не могло возникнуть никаких сомнений, был здесь и приговор, по-соломоновски вынесенный федеральным судьей господином Бемеринком. Как милость Чинку был предоставлен выбор между газовой камерой и электрическим стулом…
Мартин кончил читать. И постепенно у него начали открываться глаза. С ужасающей ясностью он вдруг осознал, что и он замешан в процессе Хиггинса, что и он виновен! Только его преступление в современных условиях видоизменилось, замаскировалось, спрятав свое звериное лицо. Сейчас уже нельзя убивать негров током высокого напряжения или газом, как это делал его предок, нельзя повесить на канделябре какого-нибудь черного Боба, обмазав его дегтем и вываляв в пуху, нельзя больше распинать и топить их, прячась под маской Ку-клукс-клана… Но и теперь еще можно оказаться виновным перед неграми в своей злорадной недоброжелательности, ревности, надменности, высокомерии и самовлюбленности.
Он представил себе Боба, потомка черных мучеников, которому он, новый Мартин Хиггинс, готовит новые страдания. Он хочет отшть у Боба его любовь! Но еще не все потеряно. Надо только решиться, начать действовать, произнести нужные слова, совершить честный поступок!
Мартин сам обвинит себя! А Мая пусть его судит. Но идти к ней? Нет! Это свыше его сил! Он поговорит с ее изображением! Как только он вернется домой, он сейчас же вызовет Маю и скажет ей о своем решении! Ведь он не видел ее с того времени, когда так оскорбил ее…
— Мая! — начал Мартин, когда она появилась на экране. — Мая, кланяйтесь от меня Бобу и передайте ему, что я дурак. Пусть он, если может, простит меня…
Она холодно поздоровалась с ним, весь ее вид словно говорил ему: «К чему лишние разговоры? Только напрасная трата времени!» Но после первых же слов Мартина лицо ее потеплело от улыбки.