Образы России

Как и большинство русских церквей, храм Покрова построен на невысоком холме, над речным берегом. Он был виден издалека. Его отражение повторялось в воде старинного пруда, сохранявшегося еще в тридцатых годах. Теперь вокруг памятника — современный пейзаж бурно растущего городского района Фили — Мазилово, связанного новым мостом с районом Красной Пресни на том берегу. В этом окружении Покровский храм, несмотря на свое архитектурное совершенство, несколько проигрывает в сравнении с двумя другими памятниками той же поры, расположенными выше по Москве-реке.
Верховья нашей реки — красивейшие места Подмосковья. От Можайского моря до Звенигорода, от Звенигорода до Серебряного бора пейзажи речной поймы и высоких лесистых берегов меняются с каждым изгибом реки. Эти пейзажи приветливы, река ласковая, тихая, душевная. Плывешь ли по ней на байдарке, идешь ли пешком вдоль берега, срезая путь по прямой между речными петлями, — перед тобой все время красота природная и красота, созданная человеческими руками.
Километрах в пятнадцати ниже Звенигорода, за селом Успенским и санаторием «Сосны», на одном из приречных выступов Николиной горы издалека виден силуэт церкви, созданной по заказу графа П. Шереметева крепостным зодчим Яковом Григорьевичем Бухвостовым между 1694 и 1697 годом. Стоит церковь Спаса в сельце Уборах, некогда входившем в шереметевские владения.
Добираться до нее нам придется пешком, из Петрова-Дальнего или Успенского, но зато по дороге будет время припомнить жизнь самого Якова Бухвостова. История типическая и обыкновенная для Руси XVII столетия, необыкновенным был лишь талант крепостного мастера, рожденного в селе Никольском-Сверчкове под Дмитровом.
Крепостной крестьянин графов Татищевых, Яков Бухвостов оставил потомкам зримую память о своем выдающемся даровании. Он построил стены, башни и надвратную церковь Ново-Иерусалимского монастыря, а в Рязани — величавый и необычайно оригинальный собор. Этот собор строился в одно и то же время с церковью в Уборах.
Страстно преданный архитектурному искусству, вкладывая в свои постройки всю душу художника, Бухвостов не мог, разумеется, вести обе сложные постройки одновременно: шереметевский храм стоял в лесах, работы над ним приостановились.
Рассерженный вельможа пожаловался на мастера в Приказ каменных дел, сославшись на договор. В Рязань отправились уполномоченные, чтобы арестовать зодчего, но вернулись они с докладом, что «поймати себя он, Якунка, не дал и от них, посыльных людей, ушел». Видимо, рязанцы, дорожа мастером, сумели укрыть его.
Все же спор с всесильным боярином мог окончиться плохо для мастера. Его в конце концов разыскали, заключили в тюрьму, и Приказ каменных дел вынес приговор «бить его кнутом нещадно». Если бы Шереметев сам не попросил об отмене приговора, церковь в Уборах, вероятно, никогда не была бы закончена.
Время сберегло для нас творение зодчего — вот он, почти трехсотлетний храм, воздвигнутый над просторной речной излучиной.
Если из села Уборы выйти к пойме реки, обойти бухвостовский храм и спуститься с небольшой высотки, очерк храма ляжет на воду пруда или речной старицы, точно там, между желтых лилий-кувшинок и стеблей осоки, укрыто еще одно — зеркальное — повторение бухвостовского здания. Оно и похоже и не похоже на Покровскую церковь в Филях: тот же принцип «восьмерик на четверике», тот же тип храма «иже под колоколы», то же гульбище, но общее архитектурное решение и декоративный убор, может быть, даже превосходят по совершенству то, что было достигнуто в Филях!
Это тоже нарышкинское, или, как его еще именуют, московское, барокко. Но такая бездна изобретательности и выдумки применена здесь буквально в каждой детали, что в рамках одного стиля достигнуты совершенно новые эффекты. Трудно перечислить все тончайшие приемы декорации, придуманные талантливым мастером. Тут и особенно пластичная, будто вылепленная из глины, «трехлепестковая» форма притворов, придающая стенам скульптурную игру теней. Тут и необычайно щедрый белокаменный резной убор — витые колонки, изогнутые волюты; крученые, как сахарные леденцы, столбики, раковины алевизовского типа (как в Архангельском соборе Московского Кремля). Тут и богатейший, пышный узор наличников, которым не устаешь любоваться. Нужны часы времени, чтобы зарисовать хотя бы часть этих бесконечно разнообразных украшений.
 
Сейчас, когда интерес к памятникам отечественной культуры становится всеобщим, в село Уборы приходят многие экскурсанты, школьники и студенты — увидеть пейзаж и здание, сберечь для себя память о творческом подвиге крестьянина-зодчего Якова Бухвостова, завещавшего нам любовь к отечеству, его лугам и водам, отражающим творения дивной русской архитектуры.
О последнем из трех памятников XVII века над Москвой-рекой — всего несколько слов. Многим москвичам он хорошо известен, а людям приезжим стоит потратить часок-другой, чтобы взглянуть на него хоть издали.
Я говорю об удивительной по своим пропорциям и архитектурной отделке церкви, построенной, как доказано исследователями, тем же Яковом Бухвостовым в другой подмосковной усадьбе, принадлежавшей роду Нарышкиных, — селе Троице-Лыкове. Смелый очерк этого храма с его дополнительной парою куполов над боковыми притворами виден над высоким обрывом Москвы-реки, у самой Троице-Лыковской пристани.
Над восстановлением первоначального, изумительно нарядного облика этого храма еще долго предстоит трудиться реставраторам. Долго еще храм будет окружен строительными лесами — объем восстановительных работ здесь велик, и сложность их значительна. Ведь надо возродить то, что некогда с такой тщательностью и совершенством вырезали из камня крепостные мастера.
Но когда реставрационные работы подойдут к концу, это здание вновь заблестит, как драгоценность, усыпанная бисером, обтянутая золотыми нитями, сверкающая и переливающаяся в лучах солнца, — так образно охарактеризовал внешнюю отделку Троице-Лыковского храма один из его исследователей, В. Н. Подключников.
А профессор М. А. Ильин пишет о нем:
«Храм Троицкого-Лыкова, один из последних памятников Древней Руси, может быть с полным правом назван ее лебединой песнью».
Звучит она, эта лебединая песня древнерусской архитектуры, над берегами Москвы-реки, над зеленью Серебряного бора и ближними окраинами нашей столицы. Идут под обрывом катера и спортивные гички, желтеет песок излюбленных купальщиками отмелей, и тысячи глаз видят уступчатую пирамидку храма-башни, последнего по времени архитектурного дива древней Руси.
Северные прообразы каменных шатров
Искусствоведы давно задумывались над тем, где искать корни, истоки большой московской архитектуры XV–XVI и XVII веков.
Еще в прошлом столетии историк и археолог И. Е. Забелин, многолетний руководитель Государственного Исторического музея в Москве, первым выдвинул теорию, объясняющую своеобразие каменной московской архитектуры времен Ивана III, Василия III и Ивана IV тем, что свои основные формы эта архитектура взяла из народного деревянного зодчества, преимущественно северного, воссоздав в камне традиционные формы шатра, кокошника, бочки, «гирьки» и другие характерные мотивы. Эта теория И. Е. Забелина в основном, с некоторыми поправками, принята и советским искусствоведением. Поправки учитывают преимущественно технологическую сторону дела — нельзя было механически переносить в камень приемы деревянной архитектуры.
Для московской архитектуры, несомненно, сыграл свою положительную роль и технический опыт, почерпнутый у блестящей плеяды миланских, венецианских и болонских мастеров, приглашенных в Москву. Но, конечно, главным источником творческого вдохновения русских зодчих, создавших Дьяковский пятиглавый храм, изумительную церковь села Остров с ее двумястами кокошников, храм Вознесения в селе Коломенском, собор Василия Блаженного, кремлевские палаты и башенные шатры XVII века, явился тот подъем высоких гражданских чувств, что был вызван освобождением страны из-под татарского ига, победами над ливонскими рыцарями и польско-литовской шляхтой.