Нехрупкая Лилия (СИ)

— Сумма не важна! — взмахиваю руками. — Скажите имя того, кто может решить проблему и как организовать перевозку.
— Профессор Грушевский делает в центре нейрохирургии в Москве операции. Для транспортировки можем попробовать договориться с санавиацией медицины катастроф. У них техника специальная с реанимацией.
— Реанимация? Всё так плохо? — щемит в сердце.
— Нет. Но это на всякий случай. Всякое, знаете ли, бывает. А там и врачи во время перевозки больных сопровождают.
— Хорошо. Договаривайтесь. Алиска, у тебя нет выходов на это профессора… Грушевского? — вспоминаю фамилию.
— Нет… Но я поищу. И Ника напрягу. Он по своим высшим кругам прочешет, чтоб на светилу нейрохирургии повлиять. Любят они выпендриваться, — достаёт телефон и звонит. — Гас, ты где?.. Ноги в руки и к нам… Без кофе обойдёшься! — выходит из кабинета.
— К нему можно? — с наивным выражением смотрю на доктора.
— Он спит.
— А я тихонько. Пожалуйста…
— Третий этаж, триста двенадцатая палата. Халат у дежурной возьмите и бахилы.
— Спасибо!
Забираю вещи у медсестры, пялю на себя. По пути чуть не падаю с лестницы. Скольжу на мраморной плитке. Кто придумал такую на пол клеить?
В палате пахнет хлоркой и медикаментами. Ненавижу этот запах.
Капельница подключена в руке Воронина. Лекарство медленно капает из бутылочки.
— Вы надолго? — спрашивает медсестра. — Я обедать отойду. Как лекарство закончится, прокрутите колёсико, — показывает, как сделать. — Я минут на пятнадцать.
— Да, хорошо…
Даже сквозь загар на коже Стаса проступает бледность. Веду пальцами по небритой несколько дней щеке. Щетина щекочет и заставляет пальцы немного подрагивать от приятных тёплых ощущений.
Беру за руку и смотрю на капли в стаканчике капельницы. Мне кажется, что вокруг так тихо, что я слышу, как они падают в жидкость. Всё чётче и чётче. Гул в голове нарастает.
Всегда думала, что я сильная и могу держать себя в руках при любой ситуации и решить её. Нихера я не сильная! Как любая баба ломаюсь при трудностях, которые касаются лично меня и моих близких. Снова плачу.
Неожиданно Стас стирает с моей щеки слёзы. Выхожу из оцепенения и улыбаюсь ему.
— Эй, взрослые девочки не плачут, — улыбается в ответ.
— Ошибаешься… Ещё как плачут.
— У меня всё так плохо? — смотрит на капельницу.
— Нет. У тебя всё хорошо, — лгу, сквозь слёзы. — Мы отвезём тебя в Москву, тебе сделают операцию. Алиса и Ник ищут лучшего доктора сейчас. Мы справимся.
— Значит, хреново… — зажмуривается.
— Больно?
— Не очень. Шум в ушах и голова кружится. Я пить хочу.
Осматриваюсь по сторонам. На тумбочке графин с водой и два стакана.
— Можешь подняться? — подношу ему воду.
Садится, опираясь на спинку. Жадно пьёт.
— Давно я здесь?
— Мы утром тебя привезли.
— И дед позволил?
— Я его не спрашивала. Дома кроме Дарьи и тебя никого не было, а её я слушаться вряд ли бы стала. Она тебя чем-то напоила, ты уснул.
— Кипиш теперь в деревне будет.
— Да срать я хотела на них! — озлобляюсь. — Тебе нужна помощь врачей, а они травками поят. Почему сам не попытался ничего сделать?
— Так не принято…
— Ну, да… Умереть-то проще.
— Принять свою участь.
— Не неси мне этой хрени, понятно?! В наше время надеяться, что что-то само рассосётся по велению божьему — глупо! Почти всё лечится, если вовремя обнаружить. Но нет же! Зачем к врачам обращаться, самим же можно вылечить, — срываюсь.
Жарко становится от моего накала. Приоткрываю окно и встаю напротив. Прохладный ветерок обдувает, успокаивая меня.
— Не заводись, — говорит спокойно, чтобы я опять не вспыхнула. — Я поеду в Москву, хоть на край света, если ты хочешь. Только с документами проблема.
— Нет с ними никаких проблем, — не поворачиваюсь к нему и скрещиваю руки на груди. — Они были у деда, я их ещё несколько дней назад забрала.
— А мне не сказала, — с упрёком.
— Не хотела, чтобы ты так узнал правду о себе. Хотела рассказать, когда Алиса приедет. А она, гадость такая, сама тебе всё выложила.
— Теперь я знаю кто я.
 
— Почти… Не волнуйся, память мы тоже вернём.
У нашего автобуса внизу появляются Алиса и Ник. Спорят о чем-то, Ник пытается позвонить, но, похоже, не берут трубку.
— Мне нужно в деревню вернуться, вещи свои забрать и группе дать вводные. Утром мы вернёмся, — подхожу к нему, сажусь на кровать и беру за руку. — Тебе что-нибудь нужно?
— Нет.
— Правильно. Вещи мы тебе и здесь купим. Особенно трусы, — посмеиваюсь. — А то перед медсестрами неудобно, что ты в ситцевых ходишь. Пока ждала, вся испереживалась из-за них.
— Ненормальная, — смеётся.
Притягивает к себе за шею и целует.
— Будь осторожна.
— Всенепременно.
  
Глава 21
 
— Мне нужно в деревню съездить, забрать свою собаку.
— Лиль, ты всё же на лестнице в больнице головой тюкнулась? Какая собака?
— Бегает тут бездомная, я обещала ей, что заберу перед отъездом.
Ник и Алиска смотрят на меня, как на умалишённую.
Ну, бляха, что вы как не люди. Мы в ответе за тех, кого приручили. Это ещё классик сказал.
— Собаке пообещала?
— Ой, не придирайся к словам! — отмахиваюсь от неё. — Она к Воронину тоже жмётся, так что её нужно забрать.
— Антипова, как мы её в Москву повезём?
— В коробке. Переноску куплю.
— А прививки? — усмехается Ник. — Без них собаку в самолёт не пустят.
— Сделаем у ветеринара, пока будем ждать вылета. А это несколько дней. Я поехала.
— Я с тобой! — встаёт Гасанова и идёт за мной.
— Алис, ну, ты-то куда?! — кричит вслед Гас. — Ты ж собак не любишь.
— Помочь, ловить же надо.
— Не придётся её ловить. Она сама в руки идёт, — сажусь за руль.
— А у неё бешенства нет? Больные им животные совершенно не боятся людей. А здесь лес, переносчиков вроде белок — полно.
— Просто ручная собака. Там варежка меховая, чуть больше вашего Халка.
— Халк — скотина с отвратительным характером. Мы с ним взаимно друг друга тихо ненавидим. Он недавно мне сумочку за десять тысяч долларов сгрыз. Подарок Ника, между прочим. Хотела прихлопнуть эту пакость остатками гуччи. Но дети его любят. Иначе я бы давно нашла ему новых хозяев.
Останавливаю джип за углом, подальше от дома Митрофана. Не хочу отсвечивать в деревне.
— Тут сиди, — прижимаю рукой Алиску обратно к креслу, удерживая от желания выйти. — Я сама быстро схожу и заберу его, пока темно и никто не видит.
— Ты собираешься своровать бездомную собаку? Где логика?
— Логика в том, что ничего брать у них нельзя. Это общее. Вот и псина, вроде без дома, но она принадлежит общине, а значит, каждый ей хозяин.
— Какие заморочки…
— Да. Машину не глуши, я скоро вернусь.
По дороге никто не попадается. Не любят здесь люди после захода солнца по улицам шастать, дома сидят или спят уже, встают-то рано.
Отодвинув провисшую калитку, захожу во двор Митрофана. Слегка посвистываю, чтобы собака меня услышала. Вероятно, что её здесь и нет вовсе, но что-то мне подсказывает — где-то тут прячется.
Хватает сзади за штанину.
— Вот ты где. Иди сюда, — шепчу.
Беру пса на руки и прислушиваюсь. В доме голоса, у знахаря гости. Подкрадываюсь к приоткрытому окну и сажусь под ним.
— Митрофан, я тебя по-русски спрашиваю, куда они Андрея увезли? — спрашивает незнакомый мужской грубый голос.
— Так говорю ж тебе — не знаю. У Дарьи спроси. Она дома с ним была, пока я отлучился по делам.
— А не с твоего ли согласия они его увезли? Ты недавно к деду приходил, говорил, что он помолвку разорвать хочет, в бабу городскую влюбился. Бежать собирался.
Чего, бля? Побег? Почему я об этом ничего не знаю.
— Побойся бога, обвиняешь меня в таком, Михаил. Не совестливо?
— Мне? Это ему должно быть стыдно. Сестру мою обесчестил и сбежал с московскими. Кто её теперь такую замуж возьмёт? А если обрюхатил? Ребёнка кому?