Стихотворения. Поэмы. Пьесы

Часть 25 из 192 Информация о книге
I
БAЛЛАДА РЕДИНГСКОЙ ТЮРЬМЫ
Стоял — вспоминаю.
Был этот блеск.
И это
тогда
называлось Невою.
Маяковский, «Человек».
(13 лет работы, т. 2, стр. 77)
О балладе и о балладах
  Немолод очень лад баллад,
 но если слова болят
 и слова говорят про то, что болят,
 молодеет и лад баллад.
 Лубянский проезд.
 Водопьяный.
 Вид
 вот.
 Вот
 фон.
 В постели она.
 Она лежит.
 Он.
 На столе телефон.
 «Он» и «она» баллада моя.
 Не страшно нов я.
 Cтрашно то,
 что «он» — это я,
 и то, что «она» —
 моя.
 При чем тюрьма?
 Рождество.
 Кутерьма.
 Без решеток окошки домика!
 Это вас не касается.
 Говорю — тюрьма.
 Стол.
 На столе соломинка.
 
 
По кабелю пущен номер
  Тронул еле — волдырь на теле.
 Трубку из рук вон.
 Из фабричнон марки —
 две стрелки яркие
 омолниили телефон.
 Соседняя комната.
 Из соседней
 сонно:
 — Когда это?
 Откуда это живой поросенок? —
 Звонок от ожогов уже визжит,
 добела раскален аппарат.
 Больна она!
 Она лежит!
 Беги!
 Скорей!
 Пора!
 Мясом дымясь, сжимаю жжение.
 Моментально молния телом забегала.
 Стиснул миллион вольт напряжения.
 Ткнулся губой в телефонное пекло.
 Дыры
 сверля
 в доме,
 взмыв
 Мясницкую
 пашней,
 рвя
 кабель,
 номер
 пулей
 летел
 барышне.
 Смотрел осовело барышнин глаз —
 под праздник работай за двух.
 Красная лампа опять зажглась.
 Позвонила!
 Огонь потух.
 И вдруг
 как по лампам пошло куролесить,
 вся сеть телефонная рвется на нити.
 — 67–10!
 Соедините! —
 В проулок!
 Скорей!
 Водопьяному в тишь!
 Ух!
 А то с электричеством станется —
 под рождество
 на воздух взлетишь
 со всей
 со своей
 телефонной
 станцией.
 Жил на Мясницкой один старожил.
 Сто лет после этого жил —
 про это лишь —
 сто лет! —
 говаривал детям дед.
 — Было — суббота…
 под воскресенье…
 Окорочок…
 Хочу, чтоб дешево…
 Как вдарит кто-то!..
 Землетрясенье…
 Ноге горячо…
 Ходун — подошва!.. —
 Не верилось детям,
 чтоб так-то
 да там-то.
 Землетрясенье?
 Зимой?
 У почтамта?!
 
 
Телефон бросается на всех
   Протиснувшись чудом сквозь тоненький
 шнур,
 раструба трубки разинув оправу,
 погромом звонков громя тишину,
 разверг телефон дребезжащую лаву.
 Это визжащее,
 звенящее это
 пальнуло в стены,
 старалось взорвать их.
 Звоночинки
 тыщей
 от стен
 рикошетом
 под стулья закатывались
 и под кровати.
 Об пол с потолка звоночище хлопал.
 И снова,
 звенящий мячище точно,
 взлетал к потолку, ударившись об пол,
 и сыпало вниз дребезгою звоночной.
 Стекло за стеклом,
 вьюшку за вьюшкой
 
  тянуло
 звенеть телефонному в тон.
 Тряся
 ручоночкой
 дом-погремушку,
 тонул в разливе звонков телефон.
 
 
Секундантша
  От сна
 чуть видно —
 точка глаз
 иголит щеки жаркие.
 Ленясь, кухарка поднялась,
 идет,
 кряхтя и харкая.
 Моченым яблоком она.
 Морщинят мысли лоб ее.
 — Кого?
 Владим Владимыч?!
 А! —
 Пошла, туфлею шлепая.
 Идет.
 Отмеряет шаги секундантом.
 Шаги отдаляются…
 Слышатся еле…
 Весь мир остальной отодвинут куда-то,
 лишь трубкой в меня неизвестное целит.
 
 
Просветление мира
  Застыли докладчики всех заседаний,
 не могут закончить начатый жест.
 Как были,
 рот разинув,
 сюда они
 смотрят на рождество из рождеств.
 Им видима жизнь
 от дрязг и до дрязг.
 Дом их —
 единая будняя тина.
 Будто в себя,
 в меня смотрясь,
 ждали
 смертельной любви поединок.
 Окаменели сиренные рокоты.
 Колес и шагов суматоха не вертит.
 Лишь поле дуэли
 да время-доктор
 с бескрайним бинтом исцеляющей смерти.
 Москва —
 за Москвой поля примолкли.
 Моря —
 за морями горы стройны.
 Вселенная
 вся
 как будто в бинокле,
 в огромном бинокле (с другой стороны).
 Горизонт распрямился
 ровно-ровно.
 Тесьма.
 Натянут бечевкой тугой.
 Край один —
 я в моей комнате,
 ты в своей комнате — край другой.
 А между —
 такая,
 какая не снится,
 какая-то гордая белой обновой,
 через вселенную
 легла Мясницкая
 миниатюрой кости слоновой.
 Ясность.
 Прозрачнейшей ясностью пытка.
 В Мясницкой
 деталью искуснейшей выточки
 кабель
 тонюсенький —
 ну, просто нитка!
 И всe
 вот на этой вот держится ниточке.
Перейти к странице:
Предыдущая страница
Следующая страница