Стихотворения. Поэмы. Пьесы

1924
  
ЛЕТАЮЩИЙ ПРОЛЕТАРИЙ
 
 
 
ПРЕДИСЛОВИЕ
 
 
 
В «Правде»
 
пишется правда.
 
В «Известиях» —
 
известия.
 
Факты.
 
Хоть возьми
 
да положи на стол.
 
А поэта
 
интересует
 
и то,
 
что будет через двести
 
лет
 
или —
 
через сто.
 
 
 
I
 
ВОЙНА, КОТОРАЯ БУДЕТ СЕЙЧАС
 
 
 
Когда
 
перелистываем
 
газетный лист мы,
 
перебираем
 
новости
 
заграницы болотной,
 
натыкаемся —
 
выдумали
 
ученые империалистовы:
 
то газ,
 
то луч,
 
то самолет беспилотный.
 
Что им,
 
куриная судьба горька?
 
Человечеству
 
помогают,
 
лучи скрестя?
 
Нет —
 
с поднебесья
 
новый аркан
 
готовят
 
на шеи
 
рабочих и крестьян.
 
Десятилетие
 
страницы
 
всех газетин
 
смерть начиняла —
 
увечья,
 
горе…
 
Но вздором
 
покажутся
 
бойни эти
 
в ужасе
 
грядущих фантасмагорий.
 
…
 
 
 
2125 год.
 
 
 
Небо горсти сложило
 
(звезды клянчит).
 
Был вечер,
 
выражаясь просто.
 
На небе,
 
как всегда,
 
появился аэропланчик.
 
Обычный —
 
самопишущий —
 
«Аэророста».
 
Москва.
 
Москвичи
 
повылезли на крыши
 
сорокаэтажных
 
домов-коммун.
 
— Посмотрим, что ли…
 
Про что пропишет.
 
Кто?
 
Кого?
 
Когда?
 
Кому? —
 
 
 
Тревога.
 
 
 
Летчик
 
открыл
 
горящий газ,
 
вывел
 
на небе
 
раму.
 
Вывел
 
крупными буквами:
 
 
 
ПРИКАЗ.
 
МОБИЛИЗАЦИЯ.
 
 
 
А потом —
 
телеграмму:
 
Рапорт.
 
Наблюдатели.
 
Берег восточный.
 
Доносим:
 
"Точно —
 
без пяти восемь,
 
несмотря
 
на время раннее,
 
враг
 
маяки
 
потушил крайние".
 
Ракета.
 
Осветились
 
в темноте
 
приготовления —
 
лихорадочный темп.
 
Крыло к крылу,
 
в крылья крылья,
 
первая,
 
вторая,
 
сотая эскадрилья.
 
Еще ракету!
 
Вспыхнула.
 
Видели?
 
Из ангаров
 
выводятся истребители.
 
"Зашифровали.
 
Передали
 
стам
 
сторожевым
 
советским постам.
 
Порядок образцовый.
 
Летим
 
наперерез,
 
в прикрытии
 
газовых завес".
 
За рапортом —
 
воззвание:
 
"Товарищи,
 
ясно!
 
Угроза —
 
Европе
 
и Азии красной.
 
Америка —
 
разбитой буржуазии оплот —
 
на нас
 
подымает
 
воздушный флот.
 
Не врыть
 
в нору
 
рабочий класс.
 
Рука — на руль!
 
Глаз — на газ!"
 
Казалось,
 
газ,
 
смертоносный и душненький,
 
уже
 
обволакивает
 
миллионы голов.
 
Заторопились.
 
Хватали наушники.
 
Бросали в радио:
 
"Алло!
 
Алло!!"
 
Мотор умолк,
 
тревогу отгаркав.
 
Потух
 
вверху
 
фосфорический свет.
 
А люди
 
выводили
 
двухместки из ангариков,
 
летели —
 
с женой —
 
в районный совет.
 
Долетевшим
 
до половины
 
встречались —
 
побывавшие в штабе.
 
Туда!
 
Туда!!
 
Где бомбы
 
да мины
 
сложил
 
арсенальщик
 
в страшный штабель.
 
 
 
Радиомитинг.
 
 
 
— Товарищи!
 
На митинг! —
 
радио кликал.
 
Массы
 
морем
 
вздымало бурно.
 
А с Красной
 
площади
 
взлетала восьмикрылка —
 
походная
 
коминтерновская трибуна.
 
Не забудется
 
вовек
 
картина эта.
 
В масках,
 
в противогазном платье
 
земля
 
разлеглась
 
фантастическим макетом.
 
А вверху —
 
коминтерновский председатель:
 
— Товарищи!
 
Сегодня
 
Америка
 
Союзу
 
трудящихся
 
навязывает войны! —
 
От Шанхая
 
до ирландского берега —
 
фразы
 
сразу
 
по радиоволнам.
 
 
 
Авиамобилизация.
 
 
 
Сегодня
 
забыли
 
сон и дрему.
 
Солнце
 
искусственное
 
в миллиард свечей
 
включили,
 
и от аэродрома
 
к аэродрому
 
сновали
 
машины
 
бессонных москвичей.
 
Легкие разведчики,
 
дредноуты из алюминия…
 
И в газодежде,
 
мускулами узловат,
 
рабочий
 
крепил
 
подвески минные;
 
бомбами —
 
летучками
 
набивал кузова.
 
Штабные
 
у машин
 
разбились на группки.
 
 
 
Небо кроили;
 
место свое
 
отмечали.
 
Делали зарубки
 
на звездах —
 
территории грядущих боев.
 
Летчик.
 
Рядом — ребятишки
 
(с братом)
 
шлем
 
помогали
 
надеть ему.
 
И он
 
объяснял
 
пионерам и октябрятам,
 
из-за чего тревога
 
и что — к чему:
 
— Из Европы выбили…
 
из Азии…
 
Ан,
 
они — туда
 
навострили лыжи, —
 
в Америку, значит.
 
В подводках.
 
За океан.
 
А там —
 
свои.
 
Буржуи.
 
Кулиджи.
 
Мы
 
тут
 
забыли и имя их.
 
Заводы строим.
 
Возносим трубы.
 
А они
 
не дремлют.
 
У них —
 
химия.
 
Воняют газом.
 
Точат зубы.
 
Ну, и решили —
 
дошло до точки.
 
Бомбы взяли.
 
С дом — в объем.
 
Камня на камне,
 
листочка на листочке
 
не оставят.
 
Побьют…
 
Если мы не побьем. —
 
 
 
Вперед.
 
 
 
Одна
 
машина
 
выскользнула плавно.
 
Снизилась,
 
смотрит…
 
Чего бы надо еще?
 
Потом рванулась —
 
обрадовалась словно —
 
сигнализировала:
 
"Главнокомандующий.
 
Приказываю:
 
Пора!
 
Вперед!!
 
И до Марса
 
винт отмашет!"
 
Отземлились,
 
подняли рупора.
 
И воздух
 
гремит
 
в давнишнем марше.
 
 
 
Марш.
 
 
 
Буржуи
 
лезут в яри
 
на самый
 
небий свод.
 
Товарищ
 
пролетарий,
 
садись на самолет!
 
Катись
 
назад,
 
заводчики,
 
по облакам свистя.
 
Мы — летчики
 
республики
 
рабочих и крестьян.
 
Где не проехать
 
коннице,
 
где не пройти
 
ногам —
 
там
 
только
 
летчик гонится
 
за птицами врага.
 
Вперед!
 
Сквозь тучи-кочки!
 
Летим,
 
крылом блестя.
 
Мы — летчики
 
республики
 
рабочих и крестьян!
 
Себя
 
с врагом померьте,
 
дорогу
 
кровью рдя;
 
до самой
 
небьей тверди
 
коммуну
 
утвердя.
 
Наш флаг
 
меж звезд
 
полощется,
 
рабочью
 
власть
 
растя.
 
Мы — летчики,
 
мы — летчицы
 
рабочих и крестьян!
 
 
 
* * *
 
Начало.
 
 
 
Сначала
 
разведчики
 
размахнулись полукругом.
 
За разведчиками —
 
истребителей дуга,
 
А за ними
 
газоносцы
 
выстроились в угол.
 
Тучи
 
от винтов
 
размахиваются наугад.
 
А за ними,
 
почти
 
закрывая многоокий,
 
помноженный
 
фонарями
 
небесный свод,
 
летели
 
огромней,
 
чем корабельные доки,
 
ангары —
 
сразу
 
на аэропланов пятьсот.
 
Когда
 
повороты
 
были резки, —
 
на тысячи
 
ладов и ладков
 
ревели
 
сонмы
 
окружающих мастерских
 
свистоголосием
 
сирен и гудков.
 
За ними
 
вслед
 
пошли обозы,
 
маскированные
 
каким-то
 
цветом седым.
 
Тихо…
 
Тебе — не телегой об земь!..
 
Арсеналы,
 
склады
 
медикаментов,
 
еды…
 
Под ними
 
земля
 
выгибалась миской.
 
Ждали
 
на каждой
 
бетонной поляне.
 
Ленинская
 
эскадрилья
 
взлетела из-под Минска…
 
Присоединились
 
крылатые смоляне…
 
Выше,
 
выше
 
ввинчивались летчики.
 
Совсем высоко…
 
И — еще выше.
 
Марш отшумел.
 
Машины —
 
точки.
 
Внизу — пощурились
 
и бросили крыши.
 
Проверили.
 
Есть —
 
кислород и вода.
 
Еду
 
машина
 
в минуту подавала.
 
И влезли,
 
осмотрев
 
провода и привода,
 
в броню
 
газонепроницаемых подвалов.
 
На оборону!
 
Заводы гудят.
 
А краны
 
мины таскают.
 
Под землю
 
от вражьего газа уйдя,
 
бежала
 
жизнь заводская.
 
 
 
Поход.
 
 
 
Летели.
 
Птицы
 
в изумленьи глядели.
 
Летели…
 
Винт,
 
звезда блестит в темноте ли?
 
Летели…
 
Ввысь
 
до того,
 
что — иней на теле.
 
Летели…
 
Сами
 
себя ж
 
догоняя еле,
 
летели.
 
С часами
 
скорость
 
творит чудеса:
 
шло
 
в сутки
 
двое сполна;
 
два солнца —
 
в 24 часа;
 
и дважды
 
всходила луна.
 
Когда ж
 
догоняли
 
вращенье земли —
 
сто мест
 
перемахивал
 
глаз.
 
А циферблат
 
показывал
 
им
 
один
 
неподвижный час.
 
Взвивались,
 
прорезавши
 
воздух весь.
 
В удушьи
 
разинув рот,
 
с трудом
 
рукой,
 
потерявшей вес,
 
выструивали
 
кислород.
 
Врезались
 
разведчики
 
в бурю
 
и в гром
 
и, бросив
 
громовую одурь,
 
на гладь
 
океана
 
кидались ядром
 
и плыли,
 
распенивши воду.
 
Плавучей
 
миной
 
взорван один.
 
И тотчас
 
все остальные
 
заторопились
 
в воду уйти,
 
сомкнувши
 
брони стальные.
 
Всплывали,
 
опасное место пройдя,
 
стряхнувши
 
с пропеллеров
 
капли;
 
и вновь
 
в небосвод,
 
пылающ и рдян,
 
машин
 
многоточие
 
вкрапили.
 
Летели…
 
Минуты…
 
сутки…
 
недели…
 
Летели.
 
Сквозь россыпи солнца,
 
сквозь луновы мели
 
летели.
 
 
 
Нападение.
 
 
 
Начальник
 
спокойно
 
передвигает кожаный
 
на два
 
валика
 
намотанный план.
 
Все спокойно.
 
И вдруг —
 
как подкошенный,
 
камнем —
 
аэроплан.
 
Ничего.
 
И только
 
лучище
 
вытягивается
 
разящей
 
ручищей.
 
Вставали,
 
как в пустыне миражи,
 
сто тысяч
 
машин
 
эскадрильи вражьей.
 
Нацелив
 
луч,
 
истребленье готовящий,
 
сторон с десяти
 
— никак не менее —
 
свистели,
 
летели,
 
мчались чудовища —
 
из света,
 
из стали,
 
из алюминия.
 
Качнула
 
машины
 
ветра река.
 
Налево
 
кренятся
 
по склону.
 
На правом
 
крыле
 
встает три "К",
 
три
 
черных
 
"К" —
 
Ку-клукс-клана.
 
А ветер
 
с другого бока налез,
 
направо
 
качнул огульно —
 
и чернью
 
взметнулась
 
на левом крыле
 
фашистская
 
загогулина.
 
Секунда.
 
Рассмерчились бешено.
 
И нет.
 
Исчезли,
 
в газ занавешены.
 
На каждом аэро,
 
с каждого бока,
 
как будто
 
искра —
 
в газовый бак,
 
два слова
 
взрывало сердца:
 
"Тревога!
 
Враг!"
 
 
 
Аэробитва.
 
 
 
Не различить
 
горизонта слитого.
 
Небо,
 
воздух,
 
вода —
 
воедино!
 
И в этой
 
синеве —
 
последняя битва.
 
Красных,
 
белых
 
— последний поединок.
 
Невероятная битва!
 
Ни одного громыханийка!!
 
Ни ядер,
 
ни пуль не вижу мимо я —
 
только
 
винтов
 
взбешенная механика,
 
только
 
одни
 
лучи да химия.
 
Гнались,
 
увлекались ловом,
 
и вдруг —
 
поворачивали
 
назад.
 
Свисали руки,
 
а на лице
 
лиловом —
 
вылезшие
 
остекленелые глаза.
 
Эскадрильи,
 
атакующие,
 
тучи рыли.
 
Прожектор
 
глаз
 
открывает круглый —
 
и нету
 
никаких эскадрилий.
 
Лишь падают
 
вниз
 
обломки и угли.
 
Иногда,
 
невидимые,
 
башня с башнею
 
сходились,
 
и тогда
 
громыхало одно это.
 
По старинке
 
дрались
 
врукопашную
 
два
 
в абордаже
 
воздушные дредноута.
 
Один разбит,
 
и сразу —
 
идиллия:
 
беззащитных,
 
как щенят,
 
в ангары
 
поломанные
 
дредноуты вводили,
 
здесь же
 
в воздухе
 
клепая и чиня.
 
Четырежды
 
ночью,
 
от звезд рябой,
 
сменились
 
дней глади,
 
но все
 
растет,
 
расширяется бой,
 
звереет
 
со дня на день.
 
В бою
 
умирали
 
пятые сутки.
 
Враг
 
отошел на миг.
 
А после
 
тысяча
 
ясно видимых и жутких
 
машин
 
пошла напрямик.
 
В атаку!
 
В лучи!! —
 
Не свернули лета.
 
В газ!!! —
 
И газ не мутит.
 
Неуязвимые,
 
прут без пилотов.
 
Все
 
метут
 
на пути.
 
 
 
* * *
 
Гнут.
 
 
 
Командав нахмурился.
 
Кажется — крышка!
 
Бросится наш,
 
винтами взмашет —
 
и падает
 
мухой,
 
сложивши крылышки.
 
Нашим — плохо.
 
Отходят наши.
 
Работа —
 
чистая.
 
Сброшена тонна.
 
Ни увечий,
 
ни боли,
 
ни раны…
 
И город
 
сметен
 
без всякого стона
 
тонной
 
удушливой
 
газовой дряни.
 
Десятки
 
столиц
 
невидимый выел
 
никого,
 
ничего не щадящий газ.
 
К самой
 
к Москве
 
машины передовые
 
прут,
 
как на парад,
 
как на показ…
 
Уже
 
надеющихся
 
звали вралями.
 
Но летчики,
 
долг выполняя свой,
 
аэропланными
 
кольцами —
 
спиралями
 
сгрудились
 
по-над самой Москвой.
 
Расплывшись
 
во все
 
небесное лоно,
 
во весь
 
непреклонный
 
машинный дух,
 
враг летел,
 
наступал неуклонно.
 
Уже —
 
в четырех километрах,
 
в двух…
 
Вспыхивали
 
в черных рамках
 
известия
 
неизбежной ясности.
 
Радио
 
громко
 
трубило:
 
— Революция в опасности! —
 
Скрежещущие звуки
 
корежили
 
и спокойное лицо, —
 
это
 
завинчивала люки
 
Москва
 
подвальных жильцов.
 
Сверху
 
видно:
 
мура —
 
так толпятся;
 
а те —
 
в дирижаблях
 
да — на Урал.
 
Прихватывают
 
жен и детей.
 
Растут,
 
размножаются
 
в небесном ситце
 
надвигающиеся
 
машины-горошины.
 
Сейчас закидают!
 
Сейчас разразится!
 
Сейчас
 
газобомбы
 
обрушатся брошенные.
 
Ну что ж,
 
приготовимся
 
к смерти душной.
 
Нам ли
 
клониться,
 
пощаду моля?
 
Напрягшись
 
всей
 
силищей воздушной,
 
примолкла
 
Советская Земля.
 
 
 
Победа.
 
 
 
И вдруг… —
 
не верится! —
 
будто
 
кто-то
 
машины
 
вражьи
 
дернул разом.
 
На удивленье
 
полувылезшим
 
нашим пилотам,
 
те скривились
 
и грохнулись
 
наземь.
 
Не смея радоваться —
 
не подвох ли?
 
снизились, может,
 
землею шествуют? —
 
моторы
 
затараторили,
 
заохали,
 
ринулись
 
к месту происшествия.
 
Снизились,
 
к земле приникли…
 
В яме,
 
упавшими развороченной, —
 
обломки
 
алюминия,
 
никеля…
 
Без подвохов.
 
Так. Точно.
 
Летчики вылезли.
 
Лбы-складки.
 
Тысяча вопросов.
 
Ответ —
 
нем.
 
И лишь
 
под утро
 
радио-разгадка:
 
— Нью-Йорк.
 
Всем!
 
Всем!
 
Всем!
 
 
 
Радио.
 
 
 
Рабочих,
 
крестьян
 
и летные кадры
 
приветствуют
 
летчики
 
первой эскадры.
 
Пусть
 
разиллюминуют
 
Москву
 
в миллион свечей.
 
С этой минуты
 
навек минуют
 
войны.
 
Мы —
 
эскадра москвичей —
 
прорвались.
 
Нас
 
не видели.
 
Под водой —
 
до Америки рейс.
 
Взлетели.
 
Ночью
 
громкоговорители
 
поставили.
 
И забасили
 
на Нью-Йорк, на весь.
 
"Рабочие!
 
Товарищи и братья!
 
Скоро ль
 
наций
 
дурман развеется?!
 
За какие серебреники,
 
по какой плате
 
вы
 
предаете
 
нас, европейцев?
 
Сегодня
 
натравливают:
 
— Идите!
 
Европу
 
окутайте
 
в газовый мор! —
 
А завтра
 
возвратится победитель,
 
чтоб здесь
 
на вас
 
навьючить ярмо.
 
Что вам
 
жизнь
 
буржуями дарена?
 
Жмут
 
из вас
 
то кровь,
 
то пот.
 
Спаяйтесь
 
с нами
 
в одну солидарность.
 
В одну коммуну —
 
без рабов,
 
без господ!"
 
Полицейские —
 
за лисой лиса —
 
на аэросипедах…
 
Прожектора полоса…
 
Напрасно! —
 
Качаясь мерно,
 
громкоговорители
 
раздували голоса
 
лучших
 
ораторов Коминтерна.
 
Ничего!
 
Ни связать,
 
ни забрать его —
 
радио.
 
Видим,
 
у них —
 
сумятица.
 
Вышли рабочие,
 
полиция пятится.
 
А город
 
будто
 
огни зажег —
 
разгорается
 
за флагом флажок.
 
Для нас
 
приготовленные мины
 
миллиардерам
 
кладут под домины.
 
Знаменами
 
себя
 
осеня,
 
атаковывают
 
арсенал.
 
Совсем как в Москве
 
столетья назад
 
Октябрьская
 
разрасталась гроза.
 
Берут,
 
на версты
 
гром разбасив,
 
ломают
 
замков
 
хитроумный массив.
 
Радиофорт…
 
Охраняющий —
 
скинут.
 
Атаковали.
 
Взят вполовину.
 
В другую!
 
Схватка,
 
с час горяча.
 
Ухватывают
 
какой-то рычаг.
 
Рванули…
 
еще крутнули…
 
Мгновение, —
 
и то чересчур —
 
мгновения менее, —
 
как с тыщи
 
струнищ
 
оборванный вой!
 
И тыща
 
чудовищ
 
легла под Москвой.
 
 
 
Радость.
 
 
 
В «ура» содрогающимся
 
ртам еще
 
хотелось орать
 
и орать досыта, —
 
а уже
 
во все небеса
 
телеграммищу
 
вычерчивала
 
радиороста:
 
"Мир!
 
Народы
 
кончили драться.
 
Да здравствует
 
минута эта!
 
Великая
 
Американская федерация
 
присоединяется
 
к Союзу советов!"
 
Сомнений —
 
ни в ком.
 
Подпись:
 
«Американский ревком».
 
 
 
Возвращение.
 
 
 
Утром
 
с запада
 
появились точки.
 
Неслись,
 
себя
 
и марш растя:
 
"Мы — летчики
 
республики
 
рабочих и крестьян.
 
Недаром
 
пролетали —
 
очищен
 
небий свод.
 
Крестьянин!
 
Пролетарий!
 
Снижайте самолет!
 
Скатились
 
вниз
 
заводчики,
 
по облакам свистя.
 
Мы летчики —
 
республики
 
рабочих и крестьян!
 
Не вступит
 
вражья
 
конница,
 
ни птица,
 
ни нога.
 
Наш летчик
 
всюду гонится
 
за силами врага.
 
Наш флаг
 
меж звезд полощется,
 
рабочью власть растя.
 
Мы — летчицы,
 
мы — летчики
 
рабочих и крестьян".