Стихотворения. Поэмы. Пьесы

1915
  
ВАМ!
 
 
 
Вам, проживающим за оргией оргию,
 
имеющим ванную и теплый клозет!
 
Как вам не стыдно о представленных к Георгию
 
вычитывать из столбцов газет?!
 
 
 
Знаете ли вы, бездарные, многие,
 
думающие, нажраться лучше как, —
 
может быть, сейчас бомбой ноги
 
выдрало у Петрова поручика?..
 
 
 
Если б он, приведенный на убой,
 
вдруг увидел, израненный,
 
как вы измазанной в котлете губой
 
похотливо напеваете Северянина!
 
 
 
Вам ли, любящим баб да блюда,
 
жизнь отдавать в угоду?!
 
Я лучше в баре блядям буду
 
подавать ананасную воду!
 
 
1915
  
ГИМН СУДЬЕ
 
 
 
По Красному морю плывут каторжане,
 
трудом выгребая галеру,
 
рыком покрыв кандальное ржанье,
 
орут о родине Перу.
 
 
 
О рае Перу орут перуанцы,
 
где птицы, танцы, бабы
 
и где над венцами цветов померанца
 
были до небес баобабы.
 
 
 
Банан, ананасы! Радостей груда!
 
Вино в запечатанной посуде…
 
Но вот неизвестно зачем и откуда
 
на Перу наперли судьи!
 
 
 
И птиц, и танцы, и их перуанок
 
кругом обложили статьями.
 
Глаза у судьи — пара жестянок
 
мерцает в помойной яме.
 
 
 
Попал павлин оранжево-синий
 
под глаз его строгий, как пост, —
 
и вылинял моментально павлиний
 
великолепный хвост!
 
 
 
А возле Перу летали по прерии
 
птички такие — колибри;
 
судья поймал и пух и перья
 
бедной колибри выбрил.
 
 
 
И нет ни в одной долине ныне
 
гор, вулканом горящих.
 
Судья написал на каждой долине:
 
«Долина для некурящих».
 
 
 
В бедном Перу стихи мои даже
 
в запрете под страхом пыток.
 
Судья сказал: "Те, что в продаже,
 
тоже спиртной напиток".
 
 
 
Экватор дрожит от кандальных звонов.
 
А в Перу бесптичье, безлюдье…
 
Лишь, злобно забившись под своды законов,
 
живут унылые судьи.
 
 
 
А знаете, все-таки жаль перуанца.
 
Зря ему дали галеру.
 
Судьи мешают и птице, и танцу,
 
и мне, и вам, и Перу.
 
 
1915
  
ГИМН УЧЕНОМУ
 
 
 
Народонаселение всей империи —
 
люди, птицы, сороконожки,
 
ощетинив щетину, выперев перья,
 
с отчаянным любопытством висят на окошке.
 
 
 
И солнце интересуется, и апрель еще,
 
даже заинтересовало трубочиста черного
 
удивительное, необыкновенное зрелище —
 
фигура знаменитого ученого.
 
 
 
Смотрят: и ни одного человеческого качества.
 
Не человек, а двуногое бессилие,
 
с головой, откусанной начисто
 
трактатом «О бородавках в Бразилии».
 
 
 
Вгрызлись в букву едящие глаза, —
 
ах, как букву жалко!
 
Так, должно быть, жевал вымирающий ихтиозавр
 
случайно попавшую в челюсти фиалку.
 
 
 
Искривился позвоночник, как оглоблей ударенный,
 
но ученому ли думать о пустяковом изъяне?
 
Он знает отлично написанное у Дарвина,
 
что мы — лишь потомки обезьяньи.
 
 
 
Просочится солнце в крохотную щелку,
 
как маленькая гноящаяся ранка,
 
и спрячется на пыльную полку,
 
где громоздится на банке банка.
 
 
 
Сердце девушки, вываренное в йоде.
 
Окаменелый обломок позапрошлого лета.
 
И еще на булавке что-то вроде
 
засушенного хвоста небольшой кометы.
 
 
 
Сидит все ночи. Солнце из-за домишки
 
опять осклабилось на людские безобразия,
 
и внизу по тротуарам опять приготовишки
 
деятельно ходят в гимназии.
 
 
 
Проходят красноухие, а ему не нудно,
 
что растет человек глуп и покорен;
 
ведь зато он может ежесекундно
 
извлекать квадратный корень.
 
 
1915
   
ВОЕННО-МОРСКАЯ ЛЮБОВЬ
 
 
 
По морям, играя, носится
 
с миноносцем миноносица.
 
 
 
Льнет, как будто к меду осочка,
 
к миноносцу миноносочка.
 
 
 
И конца б не довелось ему,
 
благодушью миноносьему.
 
 
 
Вдруг прожектор, вздев на нос очки,
 
впился в спину миноносочки.
 
 
 
Как взревет медноголосина:
 
«Р-р-р-астакая миноносина!»
 
 
 
Прямо ль, влево ль, вправо ль бросится,
 
а сбежала миноносица.
 
 
 
Но ударить удалось ему
 
по ребру по миноносьему.
 
 
 
Плач и вой морями носится:
 
овдовела миноносица.
 
 
 
И чего это несносен нам
 
мир в семействе миноносином?
 
 
1915
  
ГИМН ЗДОРОВЬЮ
 
 
 
Среди тонконогих, жидких кровью,
 
трудом поворачивая шею бычью,
 
на сытый праздник тучному здоровью
 
людей из мяса я зычно кличу!
 
 
 
Чтоб бешеной пляской землю овить,
 
скучную, как банка консервов,
 
давайте весенних бабочек ловить
 
сетью ненужных нервов!
 
 
 
И по камням острым, как глаза ораторов,
 
красавцы-отцы здоровых томов,
 
потащим мордами умных психиатров
 
и бросим за решетки сумасшедших домов!
 
 
 
А сами сквозь город, иссохший как Онания,
 
с толпой фонарей желтолицых, как скопцы,
 
голодным самкам накормим желания,
 
поросшие шерстью красавцы-самцы!