Стихотворения. Поэмы. Пьесы

17 апреля 1917 года. Петроград
  
СКАЗКА О КРАСНОЙ ШАПОЧКЕ
 
 
 
Жил да был на свете кадет.
 
В красную шапочку кадет был одет.
 
 
 
Кроме этой шапочки, доставшейся кадету,
 
ни черта в нем красного не было и нету.
 
 
 
Услышит кадет — революция где-то,
 
шапочка сейчас же на голове кадета.
 
 
 
Жили припеваючи за кадетом кадет,
 
и отец кадета, и кадетов дед.
 
 
 
Поднялся однажды пребольшущий ветер,
 
в клочья шапчонку изорвал на кадете.
 
 
 
И остался он черный. А видевшие это
 
волки революции сцапали кадета.
 
 
 
Известно, какая у волков диета.
 
Вместе с манжетами сожрали кадета.
 
 
 
Когда будете делать политику, дети,
 
не забудьте сказочку об этом кадете.
 
 
1917
  
К ОТВЕТУ!
 
 
 
Гремит и гремит войны барабан.
 
Зовет железо в живых втыкать.
 
Из каждой страны
 
за рабом раба
 
бросают на сталь штыка.
 
За что?
 
Дрожит земля
 
голодна,
 
раздета.
 
Выпарили человечество кровавой баней
 
только для того,
 
чтоб кто-то
 
где-то
 
разжился Албанией.
 
Сцепилась злость человечьих свор,
 
падает на мир за ударом удар
 
только для того,
 
чтоб бесплатно
 
Босфор
 
проходили чьи-то суда.
 
Скоро
 
у мира
 
не останется неполоманного ребра.
 
И душу вытащат.
 
И растопчут там ее
 
только для того,
 
чтоб кто-то
 
к рукам прибрал
 
Месопотамию.
 
Во имя чего
 
сапог
 
землю растаптывает скрипящ и груб?
 
Кто над небом боев —
 
свобода?
 
бог?
 
Рубль!
 
Когда же встанешь во весь свой рост,
 
ты,
 
отдающий жизнь свою им?
 
Когда же в лицо им бросишь вопрос:
 
за что воюем?
 
 
1917
  
НАШ МАРШ
 
 
 
Бейте в площади бунтов топот!
 
Выше, гордых голов гряда!
 
Мы разливом второго потопа
 
перемоем миров города.
 
 
 
Дней бык пег.
 
Медленна лет арба.
 
Наш бог бег.
 
Сердце наш барабан.
 
 
 
Есть ли наших золот небесней?
 
Нас ли сжалит пули оса?
 
Наше оружие — наши песни.
 
Наше золото — звенящие голоса.
 
 
 
Зеленью ляг, луг,
 
выстели дно дням.
 
Радуга, дай дуг
 
лет быстролетным коням.
 
 
 
Видите, скушно звезд небу!
 
Без него наши песни вьем.
 
Эй, Большая Медведица! требуй,
 
чтоб на небо нас взяли живьем.
 
 
 
Радости пей! Пой!
 
В жилах весна разлита.
 
Сердце, бей бой!
 
Грудь наша — медь литавр.
 
 
1917
   
ХОРОШЕЕ ОТНОШЕНИЕ К ЛОШАДЯМ
 
 
 
Били копыта.
 
Пели будто:
 
— Гриб.
 
Грабь.
 
Гроб.
 
Груб. —
 
 
 
Ветром опита,
 
льдом обута,
 
улица скользила.
 
Лошадь на круп
 
грохнулась,
 
и сразу
 
за зевакой зевака,
 
штаны пришедшие Кузнецким клешить,
 
сгрудились,
 
смех зазвенел и зазвякал!
 
— Лошадь упала!
 
— Упала лошадь! —
 
Смеялся Кузнецкий.
 
Лишь один я
 
голос свой не вмешивал в вой ему.
 
Подошел
 
и вижу
 
глаза лошадиные…
 
 
 
Улица опрокинулась,
 
течет по-своему…
 
Подошел и вижу —
 
за каплищей каплища
 
по морде катится,
 
прячется в шерсти…
 
 
 
И какая-то общая
 
звериная тоска
 
плеща вылилась из меня
 
и расплылась в шелесте.
 
"Лошадь, не надо.
 
Лошадь, слушайте —
 
чего вы думаете, что вы их плоше?
 
Деточка,
 
все мы немножко лошади,
 
каждый из нас по-своему лошадь".
 
Может быть,
 
— старая —
 
и не нуждалась в няньке,
 
может быть, и мысль ей моя казалась пошла,
 
только
 
лошадь
 
рванулась,
 
встала ни ноги,
 
ржанула
 
и пошла.
 
Хвостом помахивала.
 
Рыжий ребенок.
 
Пришла веселая,
 
стала в стойло.
 
И все ей казалось —
 
она жеребенок,
 
и стоило жить,
 
и работать стоило.
 
 
1918
  
ОДА РЕВОЛЮЦИИ
 
 
 
Тебе,
 
освистанная,
 
осмеянная батареями,
 
тебе,
 
изъязвленная злословием штыков,
 
восторженно возношу
 
над руганью реемой
 
оды торжественное
 
"О"!
 
О,звериная!
 
О, детская!
 
О, копеечная!
 
О, великая!
 
Каким названьем тебя еще звали?
 
Как обернешься еще, двуликая?
 
Стройной постройкой,
 
грудой развалин?
 
Машинисту,
 
пылью угля овеянному,
 
шахтеру, пробивающему толщи руд,
 
кадишь,
 
кадишь благоговейно,
 
славишь человечий труд.
 
А завтра
 
Блаженный
 
стропила соборовы
 
тщетно возносит, пощаду моля, —
 
твоих шестидюймовок тупорылые боровы
 
взрывают тысячелетия Кремля.
 
«Слава».
 
Хрипит в предсмертном рейсе.
 
Визг сирен придушенно тонок.
 
Ты шлешь моряков
 
на тонущий крейсер,
 
туда,
 
где забытый
 
мяукал котенок.
 
А после!
 
Пьяной толпой орала.
 
Ус залихватский закручен в форсе.
 
Прикладами гонишь седых адмиралов
 
вниз головой
 
с моста в Гельсингфорсе.
 
Вчерашние раны лижет и лижет,
 
и снова вижу вскрытые вены я.
 
Тебе обывательское
 
— о, будь ты проклята трижды! —
 
и мое,
 
поэтово
 
— о, четырежды славься, благословенная! —