Лад

Анфиса Ивановна рассказывает, как уже в отрочестве девчонки деревни Тимонихи усаживались на бревнах и пели «Во поле березу». Примечательна концовка этой прекрасной, вначале почти сюжетной песни:
 
 
Охотнички выбегали,
 
Серых зайцев выгоняли…
 
 
При чем же здесь береза, которую «некому заломать»? — спросит иной читатель, ждущий от подобных песен назидательного сюжета и особого смысла? Но в том-то и дело, что действительно ни при чем. Такую песню надо петь, в крайнем случае слушать. Надо самому сидеть весною на бревнах и водить хоровод, чтобы постигнуть душу песни:
 
 
Чувель, мой чувель,
 
Чувель-навель, вель-вель-вель,
 
Еще чудо, перво-чудо,
 
Чудо родина моя!
 
 
Ритмический набор созвучий, совершенно непонятных (в самом деле: что такое этот «чувель»?), завершается каким-то странным выражением восторга, вполне логичным обращением к родине, названной перво-чудом. А какая это родина, малая или большая? — вновь спросит чудо-рационалист. Но на этот вопрос отвечать не стоит…
Песня связывает воедино словесное богатство народа с богатством музыкальным и обрядовым. Художественная щедрость песни настолько широка, что делает ее близкой родственницей, с одной стороны, сказке, бывальщине, пословице и преданию, с другой — обрядно-бытовому и музыкально-хореографическому выражению народного художественного гения.
ПРИЧИТАНИЕ.
Причет, плач, причитание- один из древнейших видов народной поэзии. В некоторых местах русского Северо-Запада [138] он сохранился до наших дней, поэтому плач, подобный плачу Ярославны из восьмисотлетнего «Слова о полку Игореве», можно услышать еще и сегодня.
Причетчицу в иных местах называли вопленицей, в других — просто плачеей. Как и сказители, они нередко становились профессионалами, однако причет в той или другой художественной степени был доступен большинству русских женщин [139].
Причитание всегда было индивидуально, и причиной его могло стать любое семейное горе: смерть близкого родственника, пропажа без вести, какое-либо стихийное бедствие.
Поскольку горе, как и счастье, не бывает стандартным, похожим на горе в другом доме, то и причеты не могут быть одинаковыми. Профессиональная плачея должна импровизировать, родственница умершего также индивидуальна в плаче, она причитает по определенному человеку — по мужу или брату, по сыну или дочери, по родителю или внуку. Традиционные образы, потерявшие свежесть и силу от частых, например, сказочных повторений, применительно к определенной семье, к определенному трагическому случаю приобретают потрясающую, иногда жуткую эмоциональность.
Выплакивание невыносимого, в обычных условиях непредставимого и даже недопускаемого горя было в народном быту чуть ли не физиологической потребностью. Выплакавшись, человек наполовину одолевал непоправимую беду. Слушая причитания, мир, окружающие люди разделяют горе, берут и на себя тяжесть потери. Горе в причитаниях словно разверстывается по людям. В плаче, кроме того, рыдания и слезы как бы упорядочены, их физиология уходит на задний план, страдание приобретает одухотворенность благодаря образности:
 
 
Ты вздымись-ко, да туча грозная,
 
Выпадай-ко, да сер-горюч камень,
 
Раздроби-ко да мать сыру землю,
 
Расколи-ко да гробову доску!
 
Вы пойдите-ко, ветры буйные,
 
Размахните да тонки саваны,
 
Уж ты дай же, да боже-господи,
 
Моему-то кормильцу-батюшке
 
Во резвы-то ноги ходеньице,
 
Во белы-то руки владеньице.
 
Во уста-то говореныще…
 
Ох, я сама-то да знаю-ведаю
 
По думам-то моим не здеется,
 
От солдатства-то откупаются,
 
Из неволи-то выручаются,
 
А из матушки-то сырой земли
 
Нет ни выходу-то, ни выезду,
 
Никакого проголосьица…
 
 
Смерть — этот хаос и безобразность — преодолевается здесь образностью, красота и поэзия борются с небытием и побеждают. Страшное горе, смерть, небытие смягчаются слезами, в словах причета растворяются и расплескиваются по миру. Мир, народ, люди, как известно, не исчезают, они были, есть и будут всегда (по крайней мере, так думали наши предки)…
 
В другом случае, например на свадьбе, причитания имеют прикладное значение. Свадебное действо подразумевает игру, некоторое перевоплощение, и поэтому, как уже говорилось, причитающая невеста далеко не всегда причитает искренно. Печальный смысл традиционного свадебного плача противоречит самой свадьбе, ее духу веселья и жизненного обновления. Но как раз в этом-то и своеобразие свадебного причета. Невеста по ходу свадьбы обязана была плакать, причитать и «хрястаться», и слезы неискренние, ненатуральные частенько становились настоящими, искренними, таково уж эмоциональное воздействие образа. Не разрешая заходить в причете слишком далеко, художественная свадебная традиция в отдельных местах переключала невесту совсем на иной лад:
 
 
Уже дай, боже, сватушку
 
Да за эту за выслугу,
 
Ему три чирья в бороду,
 
А четвертый под горлышко
 
Вместо красного солнышка.
 
На печи заблудитися
 
Да во щах бы сваритися.
 
 
Современный причет, использующий песенные, даже былинные отголоски, грамотная причетчица может и записать, при этом ей необходим какой-то первоначальный
толчок, пробуждающий эмоциональную память. После этого начинает работать поэтическое воображение, и причетчица на традиционной основе создает свое собственное произведение. Именно так произошло с колхозницей Марией Ерахиной из Вожегодского района Вологодской области [140]. Начав с высказывания обиды («замуж выдали молодешеньку»), Ерахина образно пересказывает все основные события своей жизни:
Под венец итти — ноской вынесли.
Очень хорошо описана у Ерахиной свадьба:
 
 
Не скажу, чтобы я красавица,
 
А талан дак был, люди славили.
 
С мою сторону вот чего говорят:
 
«Ой, какую мы дали ягоду,
 
Буди маков цвет, девка золото!»
 
А и те свое: «Мы не хуже вас,
 
Мы и стоили вашей Марьюшки…»
 
Перед тем как везти невесту в «богоданный дом»,
 
Говорит отец свекру-батюшке:
 
«Теперь ваша дочь, милый сватушка,
 
Дан вам колокол, с ним хоть об угол».
 
 
Поистине народное отношение к семье чувствуется далее в причете, обиды забыты, и все как будто идет своим чередом:
 
 
И привыкла я ко всему потом,
 
На свекровушку не обижусь я,
 
Горяча была да отходчива.
 
Коли стерпишь ты слово бранное,
 
Так и можно жить, грешить нечего.
 
Но муж заболел и умер, оставив после себя пятерых сирот.
 
Горевала я, горько плакала,
 
Как я буду жить вдовой горькою,
 
Как детей поднять, как же выучить,
 
Как их мне, вдове, в люди вывести?