Луна над горой

На бледном лице проповедника проступал яркий румянец, голос охрип от выкрикиваемых упреков. Откуда в этом создании с благородным, по-женски изящным обликом столько ярости? Уцзин с удивлением вглядывался в прекрасные глаза, в которых горел огонь. Их взгляд, будто стрела с пылающим наконечником, зажег пламя в его собственной груди.
– Мы можем только любить Бога и презирать себя. Мы – лишь части целого. Непростительное самодовольство – мнить себя отдельными, независимыми сущностями. Признайте высшую волю и живите ради того, что больше вас. Кто склоняется перед Богом, становится с ним един!
Уцзину казалось, что он и правда слышит голос высшего существа. Но одновременно он понимал: в речах этих нет ответов на его вопросы. А ведь даже самое лучшее средство от прыщей не поможет тому, кто страдает перемежающейся лихорадкой.
Неподалеку от перекрестка, на обочине, Уцзин увидел безобразного нищего. Природа обошлась с беднягой воистину немилосердно: огромный горб вздымался так высоко, что все органы, прикрепленные к позвоночнику, явно оказались не там, где положено; голова свисала ниже плеч, подбородком едва не касаясь пупка. Спину покрывали красные, воспаленные язвы. Уцзин не удержался от вздоха, как вдруг скрюченный оборванец, который не мог свободно повернуть голову, поднял на него мутные красные глазки и ухмыльнулся, обнажив длинный передний зуб – единственный во рту. Размахивая неестественно задранными руками, он подобрался поближе к Уцзину и, глядя исподлобья, заговорил:
– Очень самонадеянно с вашей стороны жалеть меня, молодой человек. Думаете, я заслуживаю жалости? Скорее уж вы сами ее заслуживаете. Воображаете, будто я обижен на Создателя из-за того, что уродился таким? Ничего подобного! Напротив, я возношу ему хвалы – ведь он подарил мне столь необычную форму. Предвкушаю, какой еще вид примет мое тело. Если левый локоть станет петухом, я заставлю его кукарекать, возвещая рассвет. Если правый локоть превратится в лук, застрелю из него сову, чтобы зажарить на ужин. Если ягодицы мои станут колесами, а душа – лошадью, у меня будет лучший в мире экипаж. Что скажете? Удивляетесь, небось? Меня зовут Носильщик, и у меня трое друзей – Приносящий жертвы, Пахарь и Приходящий [60]. Мы все – ученики мудреца Нюйюй-ши [61] и, когда преодолеем форму вещей и перейдем границу, за которой нет жизни и смерти, то станем неуязвимы ни для воды, ни для огня, и уснем без сновидений, чтобы проснуться без печали. Как раз на днях мы вчетвером смеялись: небытие для нас голова, жизнь – хребет, смерть – задница, ха-ха-ха!
Уцзин вздрогнул, испугавшись жутковатого смеха. Интересно: перед ним правда даосский мудрец? Если нищий не лжет, он поистине достоин восхищения. И все же в его словах и манере держаться сквозила неестественная бравада – словно на самом деле он превозмогал ужасную боль; отвращало к тому же его уродство и запах, исходивший от язв, – так что от возникшего было желания поступить к нему в ученики Уцзин отказался. Вместо этого он попросил рассказать о мастере Нюйюй-ши.
– А, учитель! Учитель живет на севере, в двух тысячах восьмистах ли отсюда – там, где река Сыпучих песков сливается с Красной рекой и Черной рекой. Тот, кто твердо решил следовать Пути, сможет научиться многому! Идите и постарайтесь добиться своей цели. И передавайте наилучшие пожелания от меня, – покровительственно добавил горбун, изо всех сил расправив плечи и выпятив грудь.
4
Уцзин отправился на север, к месту слияния реки Сыпучих песков с Черной рекой и Красной рекой. Ночью он спал в зарослях тростника, а утром продолжал свой путь по бесконечным песчаным равнинам речного дна. Каждый день он видел стайки рыб, весело проплывающих мимо, сверкая серебристой чешуей, и задавался вопросом: почему все радуются жизни, кроме него? Уцзин продолжал стучаться к каждому почитаемому отшельнику и каждому мудрецу, которые ему попадались.
 
Бородатый Сом – настоящий сом-оборотень, огромный и черный, известный своей силой и аппетитом, – поглаживая бакенбарды, изрек:
– Когда задумываешься о далеком будущем – наживаешь себе неприятности в настоящем. Мудрец не смотрит на жизнь слишком широко. …Взять хоть эту рыбу. – Он молниеносно ухватил проплывающего мимо карпа и принялся жевать. – Философу или бессмертному отшельнику полагалось бы пуститься в рассуждения: отчего рыба проплыла передо мной, судьба ли ей быть съеденной, и так далее и тому подобное, – но если бы я пошел по этой дорожке, то лишился бы обеда. Сперва поймай карпа, вонзи в него зубы – а потом уж думай. Но ты, похоже, из тех, кто, пока рыба плавает вокруг, задается сложными философскими вопросами: почему карп – это карп и чем он отличается от карася? Вот что мне видится в твоем унылом взгляде. Скажешь, я не прав?
Уцзину оставалось только склонить голову: именно так и обстояло дело. Бородатый Сом, который к тому времени уже покончил с карпом, остановил на шее гостя взгляд блестящих глаз – и вдруг в них загорелся огонек; мудрец сглотнул. Уцзин вскинул голову и, почуяв опасность, непроизвольно отшатнулся. Острые, как бритва, зубы с пугающей быстротой лязгнули у самого его горла. Разъяренный неудачей, сом-оборотень ринулся на него вновь. Уцзин отпрыгнул, поднимая облака ила, и в панике выскочил из пещеры.
Все еще дрожа, он подумал, что, благодаря свирепому Сому, впервые понял, как жестока бывает действительность.
Следом Уцзин посетил учителя по имени Прожорливый Краб, известного своими наставлениями о любви к ближнему. К изумлению гостя, прямо посреди проповеди святой отшельник – видимо, внезапно проголодавшись, – схватил и съел нескольких собственных детей. Конечно, будучи – в соответствии со своим прозвищем – духом краба, молоди он плодил бесчисленное количество… Но чтобы так у всех на глазах поступал мудрец, призывающий к милосердию, терпению и смирению?
…Перекусив, учитель как ни в чем не бывало продолжил наставления. Едва ли он успел забыть, что минутой ранее лакомился собственными детьми, – похоже, в его сознании это даже не отразилось.
«Может, в том и урок, – неожиданно заключил Уцзин. – Разве я способен вести себя так же спонтанно, отдаваясь моменту? – Он опустился на колени и поклонился учителю. – Нет! Я вечно пытаюсь подо все на свете подвести глубокомысленные объяснения. Уроки нужно усваивать как есть, «сырыми», а не пытаться сделать из них заготовки на будущее».
Вновь поклонившись, он почтительно удалился.
Приют Мудреца в Тростниковой одежде [62] был весьма необычным – непохожим на другие школы. Несколько учеников, идя по стопам учителя, постигали тайны природы. Впрочем, правильнее было бы сказать не «постигали», а «созерцали». Упражнения их состояли в том, чтобы наблюдать за окружающим миром, проникаясь его красотой и гармонией.
– Главное – это чувствовать. Мы должны развивать свои пять чувств, чтобы острее воспринимать прекрасное. Если не можешь всей душой ощутить красоту, то разум – лишь серый, бесцветный морок, – объяснял один из учеников. – Оглянись вокруг, отрешись от суеты. Облака, небо, ветер, снег, бледно-голубой лед, покачивание красных водорослей, огоньки планктона в воде, спиральная раковина наутилуса, лиловые кристаллы аметиста, алый гранат, синий аквамарин – мироздание говорит с невероятным красноречием!
То были слова поэта.
– И все же… – продолжил его товарищ, – едва мы вплотную подходим к пониманию природы и ее секретов, она вновь поворачивается к нам прекрасным, но холодным профилем – и счастливое предвкушение гаснет. Увы, наши пять чувств еще слишком грубы, а душа не овладела искусством сосредоточения. Предстоит долгий путь! Но в конце концов мы достигнем того, о чем говорит Учитель: «Видеть – значит любить, а любить – значит творить».