Первый снег (СИ)
— Что случилось? Я не справился?
— Всё потом объясню. Давай. Пятнадцать секунд осталось! — то, что двойники не успеют поменяться, было очевидно, и Макар надеялся только на то, что «Сыроежкина» на лёд больше не выпустят.
Вот только у Бориса Борисовича Васильева были свои соображения на счёт расстановки сил на поле. Видимо, нефигурное катание Электроника, на которое он жаловался Ростику, всё же произвело на Борю впечатление. Если самим не выиграть, так почему бы не помешать сделать это противнику? В таком плане «марафон» с шайбой в исполнении Ростикова «подарочка» придётся как нельзя кстати. И тренер выпустил Сыроежкина.
— Держись, Сыроега. Пасуй мне, я — тебе. СыХраем! — только и успел подбодрить выходящего на лёд Серёжу Гусев.
Вид у Сыроежкина был такой растерянный, что Макару его стало искренне жаль — всё-таки не был Серёга ещё морально готов к настоящим соревнованиям.
— Сыроега! Держи! — шайба наконец оказалась у Гусева и он дал пас центральному нападающему.
Серёжа принял пас от Макара и понял, что не может толком пошевелить ни рукой ни ногой — на него были устремлены взоры зрителей, от него ждал гола или, по крайней мере, каких-то других осмысленных действий тренер, он не мог подвести свою команду… Как в замедленной съёмке Серёжа увидел надвигающиеся на него фигуры игроков Альбатроса, почему-то мутные и нерезкие, как и всё, что сейчас окружало Сыроежкина. Шум и крики болельщиков вдруг стали доноситься до Серёжиного слуха, словно через ватное одеяло, а к горлу подступила тошнота.
— А-а-а-а! — из последних сил закричал Сыроежкин и двинулся на ворота противника, использовав свой последний шанс не грохнуться в обморок посреди поля от накатившей паники. Почти у самых ворот колени у Серёжи всё-таки дрогнули, он не смог противостоять толкнувшему его защитнику альбатросов и упал. Гусев, тут же нагнал посмевшего уронить Сыроегу наглеца и сбил его с ног. Правда и сам свалился рядом — это уж другие “альбатросы” налетели. В итоге перед воротами образовалась «куча-мала» из игроков обеих команд, часть которых отчаянно пыталась выбраться из неё и принять вертикальное положение, а другая продолжала не менее яростно бороться за шайбу. Болельщики на трибунах стали кричать и свистеть, поддерживая свои команды, а Семён Николаевич Таратар просто взвыл — смотреть как несчастного Серёжу погребли под своими телами другие игроки, было выше его сил. Даже Макар не мог в этой ситуации помочь другу — эх, не даром математик предостерегал Гусева, чтобы тот отговорил Сыроежкина от этого хоккея!..
А тем временем придавленный всеми своими товарищами и противниками Серёжа надежды подняться уже не имел и потому сосредоточил все свои усилия на том, что постараться сыграть хотя бы в таком положении, конвульсивно дёргая рукой с клюшкой. Гусев же пытался одновременно спихнуть навалившегося на Сыроегу противника одной рукой, а другой силился достать клюшкой шайбу — как результат, не преуспел ни в том, ни в этом. А вот Серёже в итоге повезло — на последних секундах матча он таки дотянулся клюшкой до шайбы и пихнул её в сторону ворот, где зазевавшийся «альбатрос» больше следил за потасовкой, чем выполнял свои обязанности вратаря и как следствие прощёлкал клювом собственные ворота.
— Ура-а-а! — заорал счастливый Серёжа и, кое-как извернувшись в этой живой массе, стал искать глазами Гуся.
Макар сам его нашёл — перелез через не успевшего ещё подняться «альбатроса», притянул к себе Серёжину голову и… поцеловал. В губы.
На волне всеобщей эйфории от выигранного матча никто, конечно, ничего не понял, наверное даже сам Сыроежкин не сообразил что именно сделал Макар и почему. Во всяком случае, Серёга полез потом к нему обниматься как ни чём не бывало, про поцелуй и слова не сказал. Гусев попсиховал малость и тоже успокоился. В конце концов, дорогой Леонид Ильич сосётся в дёсны прямо под телекамерами со всеми руководителями дружественных стран, и ничего, никто его пидарасом не считает, по крайней мере в хорошем смысле слова. Но солёный от пота вкус мягких горячих Серёжиных губ ещё долго преследовал Макара и во сне, и наяву.
***
Народ стал расходиться, трибуны почти опустели, только Семён Николаевич задержался — он заспорил со своими соседями относительно имени своего ученика Сыроежкина. Те почему-то упорно называли его Элеком, утверждали что мальчик — их, и как доказательство приводили его полную неспособность нормально играть в хоккей — Элек немного занимался фигурным катанием и конькобежным спортом, но к хоккею и близко не подходил. Таратар считал это всё полнейшим абсурдом — во-первых, Серёжиных родителей он знал лично, во-вторых, ни над кем другим Макар Гусев так «кудахтать» бы не стал. А уж тем более целовать (уж кто-кто, а математик, не спускавший глаз с этих двоих, всё видел!). Спор разрешила невесть откуда взявшаяся Зоя Кукушкина — продемонстрировала всем собравшимся «справку», в которой одновременно упоминались и Сергей Сыроежкин, и некий Электроник.
— Ну вот, видите! — воскликнул моложавый подтянутый мужчина, лет шестидесяти на вид. «Виктор Иванович», — представился он Таратару. — Это наш Элек, очевидно он как-то встретился с этим вашим Сыроежкиным, и теперь они меняются. Сейчас товарищ милиционер выяснит точно кто из них кто. И записку к делу приобщит, — он забрал у Зои «справку» и вместе со своей спутницей поспешил вниз, к раздевалкам спортсменов. Зойка с Таратаром следом побежали.
В узком коридорчике перед раздевалками царила настоящая неразбериха — шум, гам, крики. Болельщики поздравляли игроков Интеграла, тренер тоже поздравлял, но умудрялся параллельно отчитывать юных хоккеистов за свалку у ворот, Ростик ходил с гордым видом и периодически произносил сакраментальную фразу: «Я же говорил! Феномен!» А на входе стоял милиционер и внимательно наблюдал за происходящим.
Виктор Иванович со своей спутницей, которую он называл Машей, бросились в самую гущу ребят и почти сразу же до Семёна Николаевича донёсся расстроенный голос женщины:
— Виктор Иванович! Это не Элек…
— Да, Машенька, это не он. Товарищ милиционер! Вы упустили его?! — взволнованный Виктор Иванович обратился к стражу правопорядка.
— Успокойтесь граждане, помещение никто не покидал. Ваш мальчик наверняка в раздевалке.
— Так, п-пропустите, п-пропустите меня, — заикаясь от волнения, математик подошёл вплотную к Серёже, отодвинул с его лба шлем, заглянул в глаза и спросил: — Серёжа. Серёжа, слушай меня. Я не вп-полне п-понимаю, что здесь происходит, но мне хотелось бы узнать, в чём здесь дело?
— Где наш мальчик, где Элек? — вмешалась обеспокоенная Маша. — Ты называешь его Электроник. Где он?
— Не знаю, — растерянно хлопая глазами, сказал Серёжа. Это была чистая правда — где Электроник, он понятия не имел, вообще забыл про него с той секунды, как сам вышел на лёд.
— А это ты знаешь? — Маша развернула перед ним «справку». Руки у женщины дрожали, и было видно, что сама она еле сдерживается, чтоб не начать паниковать.
— Вот скажи, пожалуйста, — пришёл на помощь подруге Виктор Иванович. — Кто был на поле когда закончилась игра? Кто забил решающий гол?
— Я, — тихо сказал Серёжа. Он так напугался всей этой неразберихи, внезапного интереса к себе незнакомых людей и пропажей самого Элека, что был готов расплакаться на месте.
— Только говори правду, — строго погрозил Сыроежкину пальцем незнакомец. — От этого зависит судьба Электроника.
— Да я забил, — задыхаясь от волнения еле выговорил Серёжа.
— Шо вы к нему пристали! — Макару надоело смотреть, как всякие непонятные личности наседают с дурацкими вопросами на Серёгу, он вышел вперёд и загородил друга собой. — Сыроежкин забил Хол, и всё!