Чудо
— Нет, он знаешь на что похож? — не унималась мумия. — На те головы, что индейцы отрубали у врагов, а потом сушили. Ты их видел? Не отличить!
— А я думаю, он похож на орка.
— Точно!
— Если бы у меня была такая рожа, — сказал Джулиан со смешком, — клянусь, я бы и ночью натягивал на нее капюшон.
— Я много об этом думал, — ответила вторая мумия очень серьезно, — и если бы я так выглядел, то я бы себя прикончил.
— Хорош врать-то.
— Да нет, правда, — настаивала мумия. — Даже представить себе не могу, как это — каждый день глядеть в зеркало и видеть такое. Жуть! И все на тебя пялятся.
— Тогда чего ты с ним все время возишься? — спросил Дарт Сидиус.
— Не знаю. В начале года Попкинс просил меня за ним присмотреть, и, наверное, он велел всем учителям сажать нас рядом. — Мумия пожала плечами.
Конечно, я узнал этот жест. Узнал голос. Я хотел в ту же секунду выбежать из класса. Но я будто к полу прирос, стоял и слушал. А Джек Тот продолжал:
— И потом, он же всегда за мной таскается. Что мне остается?
— Да просто скажи ему, чтоб отвязался, и все, — хмыкнул Джулиан.
Не знаю, что ответил Джек, — я выскочил из класса, и никто так и не понял, что я там был. Я мчался по лестнице, лицо у меня горело. Я потел под маской и накидкой. Я расплакался. И никак не мог остановиться. Слезы лились у меня из глаз, я почти ничего не видел, но через маску не мог их вытереть. Я искал какую-нибудь щель, в которую можно забиться. Дыру, куда можно провалиться, — маленькую черную дыру, которая бы меня поглотила.
Как меня называют
Крысеныш. Урод. Монстр. Фредди Крюгер. Пугало. Рыло. Ящер. Мутант. Вот как меня называют. Я играл на разных детских площадках, и я знаю, что дети бывают злыми. Знаю, знаю, знаю.
В конце концов я оказался в туалете на втором этаже. Кроме меня в туалете никого не было, потому что начался первый урок и все сидели в классах. Я закрыл дверь в кабинку, снял маску и просто плакал не знаю сколько времени. Потом я пошел к медсестре и сказал, что у меня болит живот. И даже не соврал, потому что я чувствовал себя так, словно мне врезали ногой в этот самый живот. Медсестра Молли позвонила маме и уложила меня на кушетку. Мама примчалась через пятнадцать минут.
— Ави, сынок! — кинулась она ко мне.
— Привет, — выдавил я. Только бы она не задавала вопросов.
— У тебя болит живот? — Она машинально приложила ладонь к моему лбу — нет ли температуры.
— Говорит, что его тошнит, — вздохнула медсестра Молли.
— И голова болит, — прошептал я.
— Может, ты чем-то отравился? — встревожилась мама.
— По городу ходит кишечный вирус, — сказала медсестра Молли.
— О боже! — Мама перепугалась не на шутку. Она помогла мне встать. — Вызвать такси? Или сам дойдешь до дома?
— Дойду.
— Вот умница! — Медсестра Молли похлопала меня по спине, провожая нас к двери. — Если его вырвет или если температура поднимется, вызывайте врача.
— Конечно. — Мама пожала ей руку. — Спасибо вам за заботу.
Медсестра Молли только отмахнулась. Она приподняла мой подбородок и наклонилась ко мне.
— Береги себя, хорошо?
Я кивнул и пробормотал «спасибо». Всю дорогу домой мама меня обнимала. Я и словом не обмолвился о том, что случилось, а позже, когда она спросила, хорошо ли я себя чувствую и пойду ли вечером выпрашивать угощение, я сказал, что не пойду. Она страшно разволновалась, потому что знает, как я люблю ходить с другими детьми по домам и вопить: «Сладость или гадость?» Я слышал, как она говорила папе по телефону:
—.. у него даже нет сил ходить вместе со всеми по домам… Нет, температура нормальная… Конечно, вызову, если завтра ему не станет лучше… Да, бедный мальчик… Ведь он пропускает свой любимый праздник…
Назавтра, в пятницу, я тоже не пошел в школу. Так что у меня было целых четыре дня, чтобы обо всем подумать. Да что там думать, в школу я больше не вернусь.
Часть вторая
Вия
Сто тысяч мильДо моей Земли,И я плыву от нее вдали.Путешествие по галактике
Август — это Солнце. Мама, папа и я — планеты, вращающиеся вокруг Солнца. Наши родственники и друзья — астероиды и кометы, они летают между планетами. Есть только одно небесное тело, которое не вертится вокруг Августа-Солнца, — наша собака Дейзи, и лишь потому, что в ее маленьких собачьих глазках лицо Августа не очень отличается от любого другого. Для Дейзи все наши лица похожи — плоские и бледные, как луна.
Я привыкла к тому, как устроен наш мир, и никогда не возражала. Я всегда понимала, что Август особенный несоответственно, требует особого обращения. Если он пытался поспать, я знала, что надо прекращать шумные игры, потому что ему нужно отдохнуть после очередной медицинской процедуры — болезненной и утомительной. Когда я звала маму и папу посмотреть, как я играю в футбол, я знала, что в девяти из десяти случаев они не смогут прийти на матч, потому что им надо везти Августа то к логопеду, то к какому-нибудь новому врачу, то на операцию, то на физиотерапию.
Мама и папа всегда говорили, что я самая чуткая девочка на свете и всё-всё понимаю. «Всё-всё» — это вряд ли, но вот что я понимала всегда: мне жаловаться не на что. Я видела Августа после операций: его опухшее личико, обвязанное бинтами, его крошечное тельце, утыканное трубками и капельницами. Глядя, как другой человек проходит через весь этот ад, ты — если, конечно, ты в здравом уме — не сетуешь на то, что тебе не покупают игрушку, о которой ты мечтал, или что твоей мамы нет среди футбольных болельщиков. Я понимала это, даже когда мне было шесть лет. Никто никогда мне этого не объяснял. Я просто понимала, и все.
Вот я и привыкла не жаловаться и не беспокоить родителей по пустякам. До всего доходила сама: как собирать конструкторы, как не пропускать дни рождения друзей, как успевать в школе. Я никогда не просила помочь мне с домашней работой. Мне никогда не нужно было ничего напоминать: я сама писала доклады и готовилась к контрольным. Если я что-то не понимала на уроке, то приходила домой и училась, пока не пойму. Я сама разобралась в том, как переводить простые дроби в десятичные, — выяснила в Интернете. И все школьные проекты я выполняла самостоятельно. Когда мама и папа спрашивали, как дела в школе, я всегда отвечала: «Хорошо» — даже если дела были не очень. Да, у меня бывают тяжелые дни, я падаю и разбиваю коленки, иногда у меня дико болит голова, а раз в месяц — живот, время от времени мне говорят гадости — но это ничто по сравнению с тем, что выпало на долю Августа. Кстати, я не кокетничаю: я просто знаю, что это так.
И всегда было так в нашей солнечной системе. Но, кажется, в нынешнем году произошли некоторые сдвиги. Галактика меняется. Планеты сбиваются со своих траекторий.
До Августа
Свою жизнь до того, как в ней появился Август, я почти не помню. Гляжу на свои младенческие фотографии: на них мама и папа счастливо улыбаются, держа меня на руках. Даже не верится, что они когда-то были такими молодыми: папа — настоящий хиппарь, а мама — невероятная модница, красотка-бразильянка. Сохранился один снимок с моего третьего дня рождения: папа стоит рядом со мной, а мама держит торт с тремя зажженными свечами. Сзади — Ба и Де (папины родители), бабушка (мамина мама), дядя Бен, тетя Кейт и дядя По. Все смотрят на меня, а я смотрю на торт: здесь я действительно первый ребенок, первая внучка, первая племянница. Конечно, я не помню, каково это — быть единственной, но на фото все прекрасно видно.
