Стихи

 
1971
 
  
РЫЛЕЕВ
 
 
 
Безумье, видимо… Гляди-ка,
 
Как мысли повернули дико!
 
Сначала вспомнилось о том,
 
Как, в форточку влетев, синички
 
Сухарь клюют… Кормитесь, птички,
 
У вас нахальство не в привычке,
 
Ведь голод и мороз притом;
 
Кто доживет до переклички
 
Перед рождественским постом!
 
Сперва — о птицах. А потом —
 
Что их воротничок высокий
 
Белеет, закрывая щеки…
 
Рылеев… Господи, прости!
 
Сознанья темные пути
 
И вправду неисповедимы.
 
Синиц высокий воротник
 
Мелькнул, исчез, и вдруг возник
 
Тот образ, юный, невредимый,
 
И воротник тугой высок,
 
Белеющий у смуглых щек,
 
Как заклинанье о спасенье
 
От злых предчувствий… Сколь жесток
 
Тот век, тот царь. Хотя б глоток, —
 
Мгновенье воздуха, мгновенье!..
 
 
 
Ноябрь 1971
 
  
«Идешь и думаешь так громко»
 
 
 
Идешь и думаешь так громко,
 
Что и оглянешься не раз,
 
И — молча: «Это не для вас,
 
А для далекого потомка,
 
Не бойтесь, это не сейчас».
 
 
 
И — молча: «Неужели слышно?»
 
Давно бы надо запретить,
 
Столь громко думая, ходить.
 
Живем не по доходам пышно,
 
Ходящих время усадить
 
 
 
Иль уложить, поя снотворным, —
 
Пусть в омуте утонут черном,
 
В глухом беспамятном бреду,
 
Назло их мыслям непокорным.
 
Но я пока еще иду.
 
 
 
1971
 
  
ТРЕВОГА
 
 
 
Мне слышится — кто-то у самого края
 
Зовет меня. Кто-то зовет, умирая,
 
А кто — я не знаю, не знаю, куда
 
Бежать мне, но с кем-то, но где-то беда,
 
И надо туда, и скорее, скорее —
 
Быть может, спасу, унесу, отогрею,
 
Быть может, успею, а ноги дрожат,
 
И сердце мертвеет, и ужасом сжат
 
Весь мир, где недвижно стою, озираясь,
 
И вслушиваюсь, и постигнуть стараюсь —
 
Чей голос?.. И, сжата тревожной тоской,
 
Сама призываю последний покой.
 
 
 
Ноябрь 1971
 
  
«На миру, на юру»
 
 
И. Л.
 
 
 
На миру, на юру
 
Неприютно мне и одиноко.
 
Мне б забиться в нору,
 
Затаиться далеко-далеко.
 
Чтоб никто, никогда,
 
Ни за что, никуда, ниоткуда.
 
Лишь корма, и вода.
 
И созвездий полночное чудо.
 
Только плеск за бортом —
 
Равнозвучное напоминанье
 
Все о том да о том,
 
Что забрезжило в юности ранней,
 
А потом за бортом
 
Потерялось в ненастном тумане.
 
 
 
30 ноября 1971
  
  
«Сказать бы, слов своих не слыша»
 
 
 
Сказать бы, слов своих не слыша,
 
Дыханья, дуновенья тише,
 
Беззвучно, как дымок над крышей
 
Иль тень его (по снегу тень
 
Скользит, но спящий снег не будит),
 
Сказать тебе, что счастье — будет,
 
Сказать в безмолвствующий день.
 
 
 
Декабрь 1971
 
  
ЛЕТЕНЬ
 
Повеял летний ветерок;
Не дуновенье — легкий вздох,
Блаженный вздох отдохновенья.
Вздохнул и лег вдали дорог
На травы, на древесный мох
И вновь повеет на мгновенье.
Не слишком наша речь бедна,
В ней все имеет имена,
Да не одно: и «лед» и «ледень»,
А ветерок, что в летний час
Дыханьем юга нежит нас,
Когда-то назывался «летень».
 
Декабрь 1971
 
  
ПРЕВРАЩЕНИЯ
 
1
 
 
Поутру нынешней весной,
 
С окна отдернув занавески,
 
Я ахнула: передо мной
 
Толпятся в двухсотлетнем блеске —
 
В кудрявых белых париках,
 
В зеленых шелковых камзолах
 
Вельможи… (Заблудясь в веках,
 
Искали, видно, дней веселых
 
И не туда пришли впотьмах.)
 
Им что ни скажешь — все не то,
 
И я поэтому молчала.
 
Хоть не узнал бы их никто!
 
Роскошество их обличало —
 
Их пудреные парики,
 
Темно-зеленые камзолы,
 
Всему на свете вопреки,
 
Как возле царского престола,
 
Красуются перед окном,
 
И думать ни о чем ином
 
Я не могу. На миг забуду,
 
И снова погляжу в окно,
 
И снова изумляюсь чуду,
 
Но вот в окне уже темно.
 
 
2
 
 
В новолунье, в полнолунье
 
Правит миром ночь-колдунья.
 
Утром все в окне иное,
 
Нет чудес вчерашних там,
 
Но распахнут предо мною
 
Монастырский древний храм,
 
Не разбитый, не спаленный.
 
На стене густо-зеленой
 
Мутно-белых свеч ряды.
 
(Чье раденье? Чьи труды?)
 
Отступаю в тайном страхе —
 
За окном стоят монахи.
 
Видно, служба отошла:
 
Ни одной свечи зажженной,
 
Не звонят колокола,
 
Слышен шепот приглушенный:
 
«Вседержителю хвала».
 
 
3
 
 
И вновь превращенья свершаются ночью.
 
А утром прибой темно-белые клочья
 
Швыряет мне с моря, стоящего дыбом,
 
Дрожащего каждым зеленым изгибом.
 
Влетает в окошко тенистая пена
 
И вот затихает в углах постепенно
 
Густой пеленой тополиного пуха, —
 
В нем плоти, пожалуй, не больше, чем духа.