Сочинения. В 2-х томах

  
Мирские думы
   
Памяти храбрых
   
129
 
В этот год за святыми обеднями
 
 
 
В этот год за святыми обеднями
 
Строже лики и свечи чадней,
 
И выходят на паперть последними
 
Детвора да гурьба матерей.
 
 
 
На завалинах рать сарафанная,
 
Что ни баба, то горе-вдова;
 
Вечерами же мглица багряная
 
Поминальные шепчет слова.
 
 
 
Посиделки, как трапеза братская, —
 
Плат по брови, послушней кудель,
 
Только изредка матерь солдатская
 
Поведет причитаний свирель:
 
 
 
«Полетай, моя дума болезная,
 
Дятлом-птицею в сыр-темен бор…»
 
На загуменьи ж поступь железная —
 
Полуночный Егорьев дозор.
 
 
 
Ненароком заглянешь в оконницу —
 
Видишь въявь, как от северных вод
 
Копьеносную звездную конницу
 
Страстотерпец на запад ведет…
 
 
 
Как влачит по ночным перелесицам
 
Сполох-конь аксамитный чепрак,
 
И налобником ясным, как месяцем.
 
Брезжит в ельник, пугаючи мрак.
 
 
 
1915
 
  
130
 
Что ты, нивушка, чернешенька,
 
 
 
Что ты, нивушка, чернешенька,
 
Как в нужду кошель порожнешенька,
 
Не взрастила ты ржи-гуменницы,
 
А спелегала — к солнцу выгнала
 
Неедняк-траву с горькой пестушкой?
 
 
 
Оттого я, свет, чернотой пошла,
 
По омежикам замуравела,
 
Что по ведру я не косулена,
 
После белых рос не боронена,
 
Рожью низовой не засеяна…
 
 
 
А и что ты, изба, пошатилася,
 
С парежа-угара, аль с выпивки,
 
Али с поздних просонок расхамкавшись,
 
Вплоть до ужина чешешь пазуху,
 
Не запрешь ворот — рта беззубого,
 
Креня в сторону шолом-голову?
 
 
 
Оттого я, свет, шатуном гляжу,
 
Не смыкаю рта деревянного,
 
Что от бела дня до полуночи
 
«Воротись» вопю доможирщику,
 
Своему ль избяному хозяину.
 
Вопия, надорвала я печени:
 
Глинобитную печь с теплым дымником.
 
Видно, утушке горькой — хозяюшке
 
Вековать приведется без селезня…
 
 
 
Ты, дорога-путинушка дальняя
 
Ярый кремень да супесь горючая,
 
Отчего ты, дороженька, куришься,
 
Обымаешься копотью каменной?
 
Али дождиком ты не умывана,
 
Не отерта туманом-ширинкою,
 
Али лапоть с клюкой-непоседою
 
Больно колют стоверстную спинушку?
 
 
 
Оттого, человече, я куревом
 
Замутилась, как плесо от невода,
 
Что по мне проходили солдатушки
 
С громобойными лютыми пушками.
 
Идучи, они пели: «лебедушку
 
Заклевать солеталися вороны»,
 
Друг со другом крестами менялися,
 
Полагали зароки великие:
 
«Постоим-де мы, братцы, за родину,
 
За мирскую Микулову пахоту,
 
За белицу-весну с зорькой свеченькой
 
Над мощами полесий затепленной!..»
 
Стороною же, рыси лукавее,
 
Хоронясь за бугры да валежины,
 
Кралась смерть, отмечая на хартии,
 
Как ярыга, досрочных покойников.
 
 
 
Ах ты, ель-кружевница трущобная,
 
Не чета ты кликуше осинушке,
 
Что от хвойного звона да ладана
 
Бьет в ладошки и хнычет по-заячьи;
 
Ты ж сплетаешь зеленое кружево
 
От коклюшек ресниц не здымаючи,
 
И ни месяц-проныра, ни солнышко
 
Не видали очей твоих девичьих.
 
Молви, елушка, с горя аль с устали
 
Ты верижницей строгою выглядишь?
 
Не топор ли тебе примерещился,
 
Печь с беленым, развалистым жарником:
 
Пышет пламя, с таганом бодается,
 
И горишь ты в печище, как грешница?
 
 
 
Оттого, человече, я выгляжу
 
Срубом-церковкой в пуще забытою,
 
Что сегодня солдатская матушка
 
Подо мною о сыне молилася:
 
Она кликала грозных архангелов,
 
Деву-Пятенку с Теплым Николою,
 
 
 
Припадала как к зыбке, к валежине,
 
Называла валежину Ванюшкой,
 
После мох, словно волосы, гладила
 
И казала сосцы почернелые…
 
Я покрыла ее епитрахилью,
 
Как умела родную утешила…
 
Слезы ж матери — жито алмазное,
 
На пролете склевала кукушица,
 
А склевавши она спохватилася,
 
Что не птичье то жито, а Божие…
 
Я считаю ку-ку покаянные
 
И в коклюшках как в требнике путаюсь.
 
 
 
(1915)
  
  
131
 
Без посохов, без злата
 
 
 
Без посохов, без злата
 
Мы двинулися в путь;
 
Пустыня мглой объята, —
 
Нам негде отдохнуть.
 
 
 
Здесь воины погибли:
 
Лежат булат, щиты…
 
Пред нами Вечных Библий
 
Развернуты листы.
 
 
 
В божественные строки,
 
Дрожа, вникаем мы,
 
Слагаем, одиноки,
 
Орлиные псалмы.
 
 
 
О, кто поймет, услышит
 
Псалмов высокий лад?
 
А где-то росно дышит
 
Черемуховый сад.
 
 
 
За створчатою рамой
 
Малиновый платок, —
 
Туда ведет нас прямо
 
Тысячелетний рок.
 
 
 
Пахнуло смольным медом
 
С березовых лядин…
 
Из нас с Садко-народом
 
Не сгинет ни один.
 
 
 
У Садко — самогуды,
 
Стозвонная молва;
 
У нас — стихи-причуды,
 
Заморские слова.
 
 
 
У Садко — цвет-призорник,
 
Жар-птица, синь-туман;
 
У нас — плакун-терновник
 
И кровь гвоздинных ран.
 
 
 
Пустыня на утрате,
 
Пора исчислить путь,
 
У Садко в красной хате
 
От странствий отдохнуть.