Мое падение (СИ)
На третий день я проснулась рано, практически вместе с ним. Дан ушел в душ, а я так и не смогла больше уснуть. Поднялась с кровати, надела его белую футболку, лежащую на стуле, сварила кофе, заварила его любимый чай с бергамотом, нарезала сыр. Вынесла все на террасу. Устроилась поудобнее в плетеном кресле. Теперь я понимаю, почему Дан просыпается рано утром и наслаждается тишиной. Воздух утром кажется совсем другим, более свежим, прохладным. И тишина, она другая, не то, что днем или вечером. Природа только просыпается, солнце не такое жаркое. Дан подошел незаметно, очень тихо. Опустился на рядом стоящее кресло. Сел как всегда в пол оборота, чай пьет и на двор смотрит. А я смотрю на него. Его светлые, еще мокрые после душа волосы переливаются в лучах солнца. Оно греет его усталое лицо, а он морщится немного от этого света. На скулах щетина, которая ему идет. Он кажется таким близким мне, и далеким одновременно. Хочется подойти к нему, сесть на колени, уткнуться в его грудь, послушать стук его сердца, вдохнуть его запах неповторимый мужской, смешанный с ароматом морского геля для душа. Подавляю в себе этот порыв. Я не знаю, как вести себя с ним, как все это воспринимать. Кто мы друг другу? Что между нами происходит?
Дан сам ко мне поворачивается, ловит мой взгляд, направленный на него, прищуривается, кружку с чаем на стол ставит. Поднимается с места, подходит ко мне, опускается передо мной на корточки, слегка обнимает мои бедра, кладет голову на колени, утыкается в них, глубоко вдыхает. Поднимаю руку, медленно провожу по его влажным волосам. Зарываюсь в них пальцами. И тепло так становится, уютно. Как будто сто лет его знаю. Как будто мой он. А я его. В груди что-то жжет, и сердце ритм ускоряет. Первый раз чувствую что-то подобное к мужчине. Кто бы сказал, что это! Любовь? Вот так она выглядит? Разве так ощущается? Любовь! Как много и одновременно мало в этом слове. А если это не она, то что? Кожей чувствую его теплое дыхание, волосы его перебираю, а внутри столько эмоций плещется, что даже страшно становится. Возникает какое-то глубокое интимное чувство, почти болезненное. И слова Роберта вспоминаю, когда он говорил, что нет разницы, сколько ты человека знаешь, просто в один момент понимаешь, что любишь и все. Просто так, не за что, а потому, что он есть. Раньше я думала что любила Лешу, искренне в это верила, но теперь понимаю, что не испытывала к нему и сотой доли тех чувств, которые испытываю сейчас к Дану. Я, скорее, любила его любовь ко мне. Любила его отношение ко мне, но не его самого. Я люблю Дана. ЛЮБЛЮ. Прокручиваю это слово в голове, перебираю по буквам, пробую каждую на вкус. И безумно боюсь этой любви. Боюсь того, что последует за этим. Что сулит мне эта любовь?
- Когда я был маленький, – неожиданно произносит Дан в мои колени, выводя меня из моего осознания чувств к нему, – до восьми лет я хотел стать доктором. Таким, как мой отец. Иногда он брал меня с собой в клинику, где он работал, оставлял меня в своем кабинете, и я представлял, что я врач. Я говорил папе, что стану таким же врачом как он, и видел, как он искренне улыбается, гордится мной. А потом я посмотрел фильм про полицию. И захотел стать полицейским. Я боялся сказать об этом отцу. Боялся, что он расстроится, обидится на меня. Украдкой доставал из папиного шкафа его дембельскую форму, надевал его фуражку, закрывался в своей комнате, и представлял себя полицейским. Однажды папа неожиданно раньше вернулся с работы и застал меня играющим, в его фуражке. Мне стало так стыдно, а папа сказал, что не обижается, что ему не важно, кем я стану, хоть дворником. Он всегда поддержит меня, и будет гордиться мной. Самое главное, чтобы человеком я стал хорошим. А я, Дюймовочка, ни хрена не оправдал его надежды. И врачом не стал и из полиции ушел, и человеком хорошим тоже не стал. За месяц перед смертью он сказал, что очень хочет, чтобы у меня была настоящая семья, любящая жена и дети. А я и тут его подвел. И с матерью просил помириться, с братом начать общаться, а я пересилить себя не смог…. – Дан не отрывается от моих колен, еще сильнее прижимается, и опять глубоко вдыхает мой запах полной грудью.
- А что произошло у тебя с матерью и братом? Да и с Кристиной у тебя странные отношения. У вас что-то было? – спрашиваю я, и чувствую, как Дан напрягается. Какой черт меня дернул задать это вопрос? Кто я такая, чтобы он рассказывал мне все тайны своей семьи? Дан поднимает голову, смотрит на меня, вижу, как медленно на его лицо наползает маска. Он закрывается.
- Извини. Это не мое дело. Пожалуйста, забудь про мой вопрос, – прошу его я, проклиная свой язык. И почему я сначала говорю, а потом думаю?! Дан поднимается на ноги, вновь садится на кресло, долго, без эмоций, смотрит на меня.
- Ты действительно хочешь знать, что произошло с нашей семьей? – спокойно спрашивает он.
- Да. Ели ты хочешь мне рассказать. Я вижу, тебе неприятна эта тема.
- Неприятна, – усмехается Дан. – Неприятно – не то слово, здесь скорее… он останавливается, подбирая определение. Но так его и не находит. А на лице все та же маска безразличия. – До определенного момента у нас была обычная семья. Мама, папа, старший брат и я. Все как у всех. Обычно матери всегда больше любят младших детей, потому что они младшие. Но у нас было по-другому. Мать всегда больше заботилась о Стасе. И ее можно было понять. Он рос болезненным ребенком с самого рождения. Недоношенный, плохой иммунитет. Переболел всеми возможными и невозможными детскими заболеваниями: астма и прочие. Мать не вылезала с ним из больниц и поликлиник, санаториев. Поэтому меня воспитывал отец. Поэтому и ближе мне был всегда. Но мать я тоже любил и брата любил. Отец мне объяснял, почему мама проводит с ним больше времени, чем со мной, и я ее понимал. Но к отцу все равно тянулся больше.
Когда я вернулся из армии, я встретил ее, – о, Боже, он действительно хочет мне рассказать свою историю. А мне почему-то уже не хочется ее слышать. Потому что я понимаю, что она – это Кристина! Сглатываю, глубоко вдыхаю, но продолжаю его слушать.
- Я только сошел с дембельского поезда. А она на перроне стояла. Встречала какую-то тетку, но ее поезд задержался. А я сразу в толпе ее заметил, она ярким пятном из всей серой массы выделялась, – все это он говорит ровно, спокойно, монотонно, даже с безразличием каким-то. Но я помню его слова о спрятанных эмоциях за маской. – Я сам к ней подошел и спросил, не меня ли она встречает. А она глаза свои поднимает, ресницами хлопает, растеряно смотрит на меня. А у меня дыхание спирает от взгляда ее невинного. От глаз ее красивых. Тогда они мне казались красивыми, а не лживыми и алчными. Невинной семнадцатилетней девочкой казалась, что я дотронуться до нее боялся, чтобы не испачкать ее грязными мыслями. А мысли и фантазии были очень порочные. Меня безумным возбуждением от ее прикосновений било. Я год ее не трогал, боялся, что пропадет эта невинность. Если б я знал, что это тогда мне только казалось. Видел в ней то, что хотел увидеть. Всех шлюх на районе перетрахал, а ее не трогал. Гулял с ней, в кино водил, в парки, кафе. Домой провожал, а она все время на чай меня звала, кофе, фильм вместе посмотреть, а я боялся с ней наедине остаться, потому что знал, что не выдержу, возьму, как только закроется за нами дверь. Отказывался, а сам бежал очередную бабу трахать, жестко трахать, чтобы хоть немного свой голод по ней унять. Серьезно с ней хотел, по-настоящему, чтобы как положено. Но через год не выдержал, мы дома у меня были, я ее с отцом решил познакомить, он сам настоял на знакомстве. Сказал, что хочет посмотреть на ту девушку, в которую я безумно влюблен, – его слова режут мне сердце, вскрывая раны. «Безумно влюблен» въедается мне в голову и эхом разлетается. Смотрю на него, вслушиваюсь в слова, голос его слушаю. Но его голос ровный, ни на одном слове не дрогнет, как будто не о себе он рассказывает, а о ком-то другом, мало знакомом.
– И я познакомил отца с ней. Мы чай пили, отец интересные истории рассказывал из своей практики. Мать тогда к бабушке уехала на пару дней. А Стас отдельно жил. Он по стопам отца пошел, интерном уже тогда был. Вечер уже был, отца неожиданно тогда в больницу вызвали, на сложную операцию. И вышло, что мы одни остались. Я хотел ее домой проводить. Но она сказала, что еще хочет со мной побыть. Домой ей не надо, матери с отцом ее дома тоже нет, они на юбилее какого-то родственника. Я не понимал тогда, что она сама хотела в постель со мной лечь, от этого и намёки кидала. Считал ее девочкой наивной. Мы целовались долго, и тут-то я и сорвался. А после ее слов, что хочет меня безумно, решил, что не могу больше, нагулялись. Но в процессе понял, что зря я берег и лелеял ее невинность. Потому что не девочкой она была. Но тогда я не расстроился, мне ее тело, красота обнаженная, и стоны крышу сносили. Жалел я только о том, что столько берег того, чего нет. После близости нашей, я, конечно, ее спросил, кто ее девственности лишил. Но она отмахнулась, сказала, что это неприятная для нее тема, и чтобы я больше не спрашивал. Я и не спрашивал, думал, потом все узнаю, переживал, что ее какой-то мудак обидел, строил планы, как закопаю его.