Абсолют в моём сердце

Я ни разу не увижу Эштона в течение долгих трёх лет. При этом мне будет известно о его успехах, личных победах и достижениях на выбранном поприще, потому что абсолютно все в нашей семье, кроме меня, будут время от времени встречаться с ним. Даже мама, в периоды своих романтических поездок в Европу с Алексом, не говоря уже о сёстрах, которых туда возили специально для общения с братом. Лёшка тоже пару раз увидится с Эштоном, хотя это и не было запланировано. И только я — нечто среднее между изгоем и изолированным больным, помещённым в стерильный бокс.





Глава 22. Маюми




Kuroiumi x Timmies — Limits

Я вижу его стоящим в холле в окружении родителей и сестёр. Одно лишь мгновение меняет меня, наполняя жизнью, вынимая из забвения, серости и беспроглядности, тоскливых будней одиночества. Нечто большое, волнительное, буквально будоражащее мои эмоции и чувства словно вдыхает в меня энергию жизни, радости, желания существовать на Земле.

Я рада видеть его… Вымотанная и обессиленная столь долгим ожиданием, в эту секунду моя душа живее всех живых, я счастлива!

Он изменился: стал взрослее, ещё чуть серьёзнее, чем раньше, чуть опытнее, чуть мудрее, шире в плечах и груди. Мужская сила расцвела в нём за эти годы: светлая рубашка не может скрыть красоту его крепких рук, нежно облегая очертания мышц, плотно натягиваясь на его плечах. Эштон следит за собой, это видно — грузчики овощных магазинов вряд ли могут похвастать таким совершенным телом. Он хочет быть сильным и красивым, вот только старается не для меня…

Рядом с ним миниатюрная, потрясающе красивая азиатка, изящная, стройная, почти без косметики. Они держатся за руки, их пальцы сплетены, Эштон улыбается и не отводит от своей утончённой спутницы глаз.

— Соня, Эштон знакомит нас с Маюми! — восклицает Аннабель. — Маюми — его девушка, и она из Японии! Правда, она прелесть?!

Маюми выдаёт премилейшую улыбку и кланяется мне, сложив на груди руки ладошками внутрь.

— Рада познакомиться. Софья, — выдавливаю, и эти три слова, мне кажется, отняли у моей бестолковой души пару лет жизни.

— Маюми! Очень приятно! Эштон говорил, что у него много сестёр, но не признавался, какие вы все красавицы!

Ну, на самом деле, красавиц здесь только две: Лурдес и сама Маюми. Мы с Аннабель — так, жертвы хорошего тона.

Все мы садимся за щедро накрытый в лучших русских традициях стол — мы ждали его, отцовского родного сына, готовились к приезду, предвкушали новую жизнь, радуясь тому, что время стёрло ошибки, разорвавшие нашу семью. Мама как всегда во главе стола, Алекс рядом — он не любит быть в центре, ссылаясь на то, что эта позиция до колик осточертела ему офисе. Но каждый из нас уже достаточно повзрослел, чтобы понять — он отдаёт первенство матери намеренно, вот только что именно хочет подчеркнуть подобными небольшими жестами — не ясно, потому что все основные, важные решения они всегда принимают вместе, договариваясь сперва между собой, и лишь потом выносят на общее обсуждение.

И снова я чувствую на себе взгляд. Это не Эштон, нет. Это отец. Я знаю, как сильно он любит меня, знаю, как печётся о моём счастье и безопасности, но я уже большая девочка, чтобы осознавать, как давит меня эта забота. Чрезмерная любовь — такое же зло, как и её недостаток.

Я взрослая женщина, которая отдаёт отчёт своим поступкам, знает свои недостатки и слабости, и иногда ей жизненно необходимо просто принять их, расслабиться и дать волю чувствам, эмоциям, ведь если их не выпускать, они разорвут так же, как это случилось тогда… в том злополучном клубе.

Я хочу просто насмотреться на него, налюбоваться, запомнить его новые, изменившиеся мужские черты. Это всё, что мне нужно, большего не прошу, но дай же мне, отец, хоть это! Такая малость мне нужна — всего несколько свободных вдохов, отпусти меня, умоляю, освободи из оков своего стального всевидящего взгляда!

И он словно слышит меня: встаёт и выходит, сославшись на необходимость позвонить. Я не знаю, правда, это или нет, но возможность свою использую максимально.

Мои глаза впитывают его образ, подобно сухим пескам Сахары. Наша полупрозрачная гостиная затоплена золотым солнечным светом, точно так же как тогда, годы назад, когда мы прожили в ней один счастливый ноябрьский день. Повторяю взглядом контуры его лица, скул, подбородка, ставших иными — более мужскими, волевыми, взрослыми, и с нежностью вспоминаю те моменты, когда мы полностью принадлежали друг другу. В его волосах свет, потому что он сидит спиной к витражам, деликатно обнимая одной из своих по-взрослому больших рук спину своей подруги.

Мы не знали, что он приедет не один или же только я не знала… Ослепляюще яркий июльский свет рассеивается веерами спектров, отражаясь от большого бриллианта на её безымянном пальце.

Больно ли мне? Я вспоминаю его взгляд, то, как внимательно он вглядывался внутрь меня тогда, в торговом центре, в кафе, в библиотеке. Мне думалось тогда, что так завороженно не смотрят на просто девочек, на случайных собеседников, компаньонов. Мне казалось, наши глаза говорили, совершали признания, которые так сложно было произнести вслух… У нас был один единственный поцелуй, мой самый первый и самый неповторимый, невероятный в своей силе, способности дарить лучшие эмоции из возможных…

Я люблю тебя, Эштон… Я так сильно люблю тебя…

Умоляю слезу не скатываться по щеке, уговариваю высохнуть прежде, чем кто-нибудь из шумной семьи её обнаружит, но главное — прежде, чем вернётся отец.

Эштон ни разу не смотрел на меня. Ни одного. Мы, кажется, даже не здоровались. Тогда почему, Бога ради, кто-нибудь, скажите, почему он смотрит на меня сейчас, когда предательская капля отрывается от моего нижнего века и ползёт по моей щеке, пугая меня саму своим размером и неумолимостью?

Он смотрит в мои глаза и долго не отводит взгляда, продолжая обнимать свою не подругу. Нет, она его невеста, и он не жалел денег, выбирая кольцо для неё, словно не желал её сомнений в своих чувствах, будто хотел прокричать громче всех остальных, как сильно любит свою избранницу, и как важна она для него.

Его лицо не выражает НИЧЕГО. Он просто переключается на остальных, так же непринужденно, словно ничего и не видел, будто и вовсе рассеянно смотрел на ничего не значащий предмет, всего лишь погрузившись в себя и обдумывая предстоящие планы на день … или своё будущее.

О будущем: он окончил обучение в Сорбонне и на сегодня является дипломированным специалистом в области бизнес-администрирования. В ближайшее время ему предстоит работа в отцовской компании, постепенное принятие всех его обязанностей и его поста. Эштон продолжит учёбу: на повестке диплом МБА, магистратура и докторская диссертация. У него будут длительные стажировки в Европе, но большую часть своей жизни они с Маюми планируют провести здесь, в США. У японки нет гринкарты, и поэтому своё бракосочетание они не будут откладывать надолго — оно случится уже в этом ноябре. А точнее — в день рождения Эштона, потому что он хочет, чтобы самое важное событие его жизни произошло именно в этот день.

Он говорит об этом, с нежностью глядя в её глаза… Его рука, медленно заводящая прядь длинных чёрных волос за маленькое ухо азиатки, говорит больше любых слов — он любит. Он не в силах сдерживать своих чувств даже перед семьёй, выдворившей его на другой континент во имя блага только одного из своих членов — самого беспутного и самого бессмысленного.

Почему-то именно в этот момент вспоминаются два моих свидания с Антоном, другом брата и то, как я уговаривала себя поцеловаться с ним. Уговорила. Он целовал моё лицо, не переходя рамок, оставаясь деликатным, нежным, а я … я медленно и неумолимо умирала, сознавая, как ничтожны и как пусты для меня эти поцелуи…

Я не ненавижу её, нет! Я… завидую… Завидую тому, что она может прикасаться к нему, завидую каждой секунде его взглядов, обращённых на неё, каждому сказанному ей слову. Я завидую её руке, потому что он сжимает её в своей ладони, и я помню, какая она теплая и по-мужски нежная… Мне бы хотелось прижаться к нему, хотя бы раз вот так же, как сейчас это делает она, и так же прикоснуться губами к ямочке у основания его шеи, между ключицами… Тогда они выпирали сильнее, чем сейчас: теперь он крупнее, больше мышц, меньше утончённости. Теперь он — мужчина, а не юноша, а она, Маюми — его любимая женщина.

Квартира Эштона оставалась необитаемой в течение последних трёх лет, поэтому будущие молодожёны поселятся на время с нами — до тех пор, пока Эштон не приведёт своё собственное жилище в порядок.

Отцу не нравится эта идея, я чётко вижу это по его глазам, как и всегда устремлённым на меня, но вслух он ничего не говорит. Уже и сам понял, что перегибает палку, стремясь защитить меня от всех возможных в мире огорчений.

И мне хочется кричать ему что есть мочи, орать во всю глотку: роди своего сына обратно! Сделай так, словно он никогда и не появлялся в нашем доме, будто никогда и не было того сентября, в котором мне шестнадцать, и я — созревшая для любви наивная дура, ожидающая своего принца…

Увы, он не может: Эштон — его ребёнок, такой же точно, как и все прочие. Он любит его, должен любить. Должен заботиться, обязан защищать и помогать. Правда… защищать там уже некого — Эштон сам кого хочешь защитит, превосходя отца теперь не только ростом, но и шириной плеч, мощью, закованной в мышцы рук, бёдер, спины.

Эштон уже не мальчик, не юноша, он — мужчина. И он созрел для свободного плавания, готов совершить самый важный для мужчины шаг — создать семью.


Утром воскресенья мы завтракаем вчетвером, в тесном, так сказать, кругу девочек: Маюми, Лурдес, Аннабель и я.

Лурдес — непричесанная нимфа в растянутых пижамных штанах и майке, малость подтёкшей тушью под глазами — ну монстр, ни дать не взять. А всё потому, что моя сестрица никогда не снимает косметику на ночь — лень матушка. Локти на столе, десертная ложка небрежно плавает от стакана с лавандовым йогуртом до её рта, не только жующего, но и бездарно напевающего некий приевшийся мотив.

Маюми лопочет свои сахарно-медовые комплименты в режиме нон-стоп: никогда не думала, что японки так болтливы. Единственный хоть сколько-нибудь заинтересованный слушатель — Аннабель, ну и я постольку-поскольку, исключительно из соображений уважения и гостеприимства. Лурдес держит Майюми не то, что на расстоянии: со стороны моей по-испански горячей сестры транслируется нескрываемый игнор.

Однако ситуация в нашем «добром и любви-желательном» коллективе в корне меняется после того, как безбожно увлёкшаяся влюблённая невеста произносит следующую фразу:

— А Эштон — такой умница в постели, такой шалунишка! Такое творит мой сладкий проказник!

Лурдес демонстративно роняет ложку на кремовый стеклянный стол, оглушив немного откровенницу звоном, но самый впечатляющий эффект произведён её выпученными глазами.

— Всё, эта дура меня достала! — по-русски. — Заткните её кто-нибудь, или я сделаю это сама, и потом откачивайте мамочку от инфаркта!

Маюми воодушевляется ещё больше, ошибочно приняв эмоциональный всплеск моей сестрицы за искренний восторг:

— Да-да! Он умеет делать все, что любят девочки!

Затем шёпотом и прикрыв рот рукой, добавляет:

— Да-да! И куни-куни тоже!

Это был предел… Не только мой, но и Лурдес тоже:

— Слышь ты, выдра узкоплёночная! — рот сестры растянут в нелепой клоунской улыбке. — Ты рожу то свою в зеркале видела? Нет ну для своих, может, и сгодишься за третий сорт в темноте и чепчике, но Эштону твоя морда никак не идёт! Ему красивую девочку надо, понимаешь ты? С синенькими глазками, как у Сони нашей, например, сечёшь, вобла ты сушёная?!

Маюми сияет улыбкой, но открытый рыбий рот выдаёт рождающееся замешательство.

— Лурдес, говорить на языке, непонятном для собеседника — плохой тон, разве мама тебе не говорила? — спешу шутливо упрекнуть сестру на английском, а Аннабель уже едва сдерживается, чтобы откровенно не рассмеяться.

— Говорила. Так мы её сейчас научим на родном изъясняться! — отвечает сестра.

Лурдес с чувством хлопает Маюми по плечу, отчего нежная азиатская натура аж вздрагивает:

— Say it[1]: Маюми — сушёная вобла!

Растянутыми в угрожающей улыбке губами Лурдес можно пугать маленьких детей, но Маюми почему-то согласна верить в искренность этого оскала Франкенштейна:

— Маюми сисёная обля!

— Точно, о бля! Тут ты права, не спорю! — Лурдес невозмутима, ни тени иронии на её лице.

Силы покидают меня, смех рвётся наружу, но мне искренне жаль невинную жертву:

— Лурдес, прекрати, так некрасиво!

— Погоди, сестра! Мы ещё не закончили обучение с мисс «Вселенское обаяние». Вот всё в ней пресно-идеально, изюминки не хватает, ты не находишь?

— Ну, после твоего вмешательства изюма в ней точно не добавится!

— Это как посмотреть!

Лурдес снова поворачивается к Маюми со словами:

— Now say it (Теперь скажи): Соня красивее меня!

Маюми в диком восторге от русского языка:

— Сёня сивее меня!

— Надо ещё поработать… — задумчиво замечает Лурдес, а наша самая младшая сестрёнка катается где-то под столом.

— Now say the most important thing (А теперь скажи самое важное): «Эштон — слепой кретин»!

Маюми довольна как слон, её сияющая белозубая улыбка заливает меня и Лурдес с головы до пят:

— Эсьтон писин!

— Да-да, писюн. Точно-точно! — Лурдес снова похлопывает свою с высокой долей вероятности будущую родственницу по руке. — You`re smart girl, but it`s enough for today, I guess. Just keep saying it to improve your pronunciation, ok? (Ты умная девочка, но на сегодня, думаю, хватит. Но ты тренируйся, повторяй, чтобы улучшить произношение, ок?)

— Oh, sure, Lu! Thank you for teaching me! You are so kind and nice to me! I like all of you but Lu is the best! (О, конечно, Лу! Спасибо, что учишь меня! Вы все такие добрые и приветливые, но Лу — лучше всех!)

— Ага, the best of the best (лучшая из лучших!)! Тут не могу не согласиться! — на этот раз и Лурдес не удерживается, её губы сперва растягиваются в искренней улыбке, а затем она взрывается смехом вслед за мной и Аннабель, которая не ясно уже, то ли плачет, то ли смеётся.