Бедабеда

Но на этом наши мучения не закончились. Димдимыч взял со своих любимых женщин слово, что они не только помогут нам поступить, но и проследят, чтобы мы непременно получили диплом. И две Ивановны продолжали нас с Нинкой опекать. Димдимыч так не мучил нас, как они. Мы отчитывались после каждой сессии, и, если получали «хор», это считалось позором.

– Пойдешь в институт физкультуры, – фыркала Наталья Ивановна, – пусть Димдимыч в гробу перевернется.

Никакие объяснения – что приходится подрабатывать, чтобы не умереть с голоду, – не действовали. Нужно было учиться так, чтобы тренеру не было за нас стыдно.

– Жаль, что ты не заставила меня заниматься спортом, – сказала Настя, – может, и из меня что-то получилось бы. Ты вырастила из меня домашнего хомячка, который бегает в колесе. А куда бежит и зачем, не понимает.

– Иногда мы все немного хомячки. Хотела у тебя спросить… можешь не отвечать…

– Ты про церковь? Буду ли я туда еще ходить? Не знаю. У меня такой банальный бабский интерес: что будет дальше? То есть я, конечно, знаю, но просто убедиться.

– Ну это уже хорошо. Любопытство – признак здоровья, – улыбнулась Людмила Никандровна.

Настя пошла на следующую спевку в церковном хоре и рассказала матери, что все случилось так, как и ожидалось, – прямо по нотам. Коля демонстративно ее не замечал и стал оказывать знаки внимания солистке – девушке со всех сторон, как ни посмотри, правильной. Да еще и с богатым приданым – ее отец пожертвовал церкви какую-то редкую икону. И обещал, что дары на этом не закончатся. На спевке присутствовал и Колин отец – священник. Девушка была ему представлена. Остальные претендентки грызли концы своих платков от зависти и отчаяния.

– И что тебя удивляет? Ты же была готова к такому финалу истории? – заметила Людмила Никандровна.

– Да, – ответила Настя, – только одного я не могу понять. Почему он выбрал именно Дашу?

– Потому что у нее богатый отец. Разве этого не достаточно?

– Мам, от нее пахнет. Не просто пахнет, а воняет. По́том. И изо рта тоже пахнет, будто она зубы не чистит. Я даже стоять рядом с ней не могла. Она не бреет подмышки, да и ноги тоже. И мам, она правда страшная. Толстая и прыщавая. Да как он с ней спать будет?

– Как, как? Помолясь! – не удержалась от шутки Людмила Никандровна.





* * *


Настя жила дома. Мать вроде бы тоже находилась в стабильном состоянии. А Людмила Никандровна готова была уверовать в любого бога и молиться хоть березе с ясенем, хоть писать запросы во Вселенную, чтобы этот период спокойствия продлился еще немного.

Каждый вечер Настя читала Марьяше на ночь, а потом приходила Людмила Никандровна поцеловать внучку и пожелать ей спокойной ночи. Но Марьяша просила: «Бабушка, расскажи что-нибудь! Ну пожалуйста!» Настя перебиралась к стенке, Людмила Никандровна ложилась с краю, а Марьяша оказывалась посередине – между мамой и бабушкой. Людмила Никандровна прикрывала глаза, будто думая, какую историю рассказать, но загадывала запомнить этот момент – как они втроем лежат на узкой детской кровати и как это удивительно хорошо и спокойно.

Людмила Никандровна рассказывала Марьяше и Насте про Димдимыча, тренировки, море. Она вспоминала, как пахнет волейбольный мяч – особый, ни на что не похожий запах. А запах утреннего моря отличается от вечернего. Людмила Никандровна пыталась передать внучке и дочери те ощущения, которые удивляли ее в детстве. Рядом с домом был заброшенный пустырь. И соседи собирались покосить траву, выполоть бурьян и навести порядок. Но все ограничивалось разговорами. А маленькой Миле очень нравился этот заросший пустырь. Она придумывала себе героев, которые могли там поселиться, – мышек, птиц, насекомых. Людмила Никандровна рассказывала про то, как страшно слушать вой ветра и как в детстве она боялась шторма. Не из-за волн – из-за звуков. Рассказывала, каким теплым бывает дождь, и купаться в море во время дождя – непередаваемое удовольствие. Будто в теплой ванне, когда еще сверху льется вода из душа. И каким бывает холодный дождь – острый, бо́льный. Капли бьются о воду со стуком, будто кто-то в дверь стучит. Людмила Никандровна рассказывала только правду – Марьяша тут же чувствовала, если бабушка «придумывает».

– Не придумывай, я уже большая, – обижалась внучка, если Людмила Никандровна начинала сочинять про волшебных рыб, которые водятся в море, или про птиц, которые умеют говорить и всегда помогают человеку.

И Людмила Никандровна никогда не придумывала для внучки «сказки». Бакланы кричат громко и противно. Медузы бывают красивыми, но не те, которые в море, а те, что обитают в океанах. Морские медузы – противные. Когда их много, кажется, что море похоже на надувной матрас. Грязный, будто в песке. Медузы ведь тоже не белые, как на картинках, а серые. Щупальца не голубые, а чернильные. Марьяше все было интересно, и она могла замучить вопросами: «А что было, когда мне было два годика?», «А что ты любила есть в детстве?», «А какая была прабабушка раньше?».

Как-то, когда Марьяша уже уснула, Настя шепотом спросила у матери:

– Мам, скажи, почему я живу будто без корней, без памяти? Марьяша все помнит. У нее ранняя память, а у меня нет. Или мне так кажется. Я не понимаю, почему меня все время куда-то несет, будто я без опоры, без фундамента, без балласта. Хотя у меня есть ты, и Марьяша, и бабушка, и дом. Знаешь, чего я по-настоящему боюсь? Из таких, как я, получаются идеальные фанатки-террористки. Или самоубийцы. Знаешь, что меня останавливает? Нет, не вера, не какие-то моральные устои, даже не ты и не Марьяша. Единственное, что меня держит на земле на двух ногах: страх, лень и комфорт. Да, я собиралась залезть в прорубь. Но ведь то, что Коля меня бросил, было совсем ни при чем. Кто мне мешал нырнуть без него? Так нет же. Я в тот момент думала только о том, что мне холодно. А будет еще холоднее. Почему у меня так развиты животные, а не человеческие инстинкты? Да, я держала пост, пыталась быть веганкой. Но ты же знаешь, когда мы с Женей жили, я тайком меняла соевое молоко на обычное. Просто потому что мне так вкуснее. А с Колей… Я увидела себя в зеркале и поняла, что выгляжу страшилой. Мне ведь совершенно не идут длинные юбки и платки. Когда я занималась йогой, думала не о дыхании, застряв в позе, а о том, что пора сделать маникюр. Помнишь Дэна? Ну который Денис? Байкер. Ты еще с ума сходила, когда я с ним встречалась. Волновалась за меня. Знаешь, почему мы расстались? Не из-за сотрясения мозга, а из-за мухи. И моей постоянной тошноты. Представляешь, меня все время тошнило, просто выворачивало кишки. В машине никогда не тошнило, а на мотоцикле хоть сразу пакет для рвоты подставляй. Я терпела как могла. А потом в очередную поездку проглотила муху. Меня наконец вырвало так, как в старых фильмах ужасов про изгнание дьявола. Все – мотоцикл, Дэн, я сама, – все в блевотине. Только я думаю, а вдруг мои животные, жизненные инстинкты, которые меня спасают и защищают, ослабнут? Вдруг мои эгоистические потребности – есть, спать, находиться в тепле и комфорте – однажды не станут превалировать над остальными? Я не знаю, в какую сторону меня унесет. Мне нужен балласт, в прямом смысле слова. Груз, который не давал бы мне ни уйти под воду, ни вынырнуть на поверхность. Или я сама такой балласт, который держит тебя и не дает возможности оторваться и жить свой жизнью?





* * *


– И вот тогда я, лежа в Марьяшиной кровати, решила рассказать Насте о том, что в ее жизни была баба Нюся, которую она совершенно не помнила. Это ведь тоже удивительное свойство детской памяти. Многие взрослые сохранили эту способность – стирать воспоминания. Спасительное свойство психики на самом деле. Мы действительно не помним – людей, собственные чувства, обстоятельства, которые принесли нам боль. Настя тоже вычеркнула бабу Нюсю из своей памяти, хотя ближе у нее никого не было. А может, и вправду была слишком мала, чтобы запомнить. А я иногда думаю: забудет Марьяша свою прабабушку или будет помнить?

Людмила Никандровна замолчала. Молчала и Анна.

– О чем вы думаете сейчас? – спросила Людмила Никандровна.

Анна не ответила.

– А я думаю о том, что уже мне пора в клинику, – рассмеялась Людмила Никандровна. – Сейчас я должна рассказать вам о своем муже, первом и единственном, отце Насти. Да я про бабу Нюсю, если честно, сама забыла. Ну что вы со мной делаете? Так мы точно дойдем до моих детских травм, кошмаров и фобий.

– А у вас есть фобии? – спросила Анна с искренним интересом.

– Конечно. У каждого человека есть.

– Мне кажется, у меня нет. То есть стандартных нет – высоты не боюсь, глубины тоже. К паукам, змеям отношусь спокойно.

– Люди. Главная человеческая фобия. Все люди боятся себе подобных. Антропофобия. И речь не обязательно идет о незнакомцах. Многие боятся детей, родственников, мужа… то есть самых близких. Страх может быть безотчетным, беспочвенным. Вот у меня он есть. Незнакомые люди, пациенты с тяжелыми диагнозами меня не так пугают, как мои близкие. Свекровь, муж – началось все с них. Конечно, не в форме острой болезни. Тремор. Он впервые появился тогда, после знакомства со свекровью. А еще я в туалет все время хотела. Свекровь даже думала, что у меня хронический цистит.

– Вы развелись из-за свекрови? – спросила Анна.


– И да, и нет. На самом деле ни одна семейная пара не может назвать причину развода. У мужчины будет одна версия, у женщины другая. Ни разу за всю свою практику я не слышала, чтобы пара сошлась во мнении, из-за чего произошел разрыв. Даже если случилась измена, ставшая официальной версией и причиной, всегда находилось что-то еще. У меня была пациентка, которая ушла от мужа. Она мне сказала: «Я устала». И устала она не от мужа, не от его похождений, а от дома. Ей не хотелось жить в доме, который они с мужем построили. Надоело отмывать два этажа и стирать пыль с ваз, любовно выбранных и привезенных из поездок. Ей было все равно – ходит муж налево или направо. Она мечтала опять поселиться в квартире, своей собственной. В городе, а не в загородном прекрасном поселке. Жить в шуме и гаме. Ей хотелось дышать выхлопными газами, курить в форточку и вернуться в то время, когда она бегала, дышала, курила, ела на ходу, пила мерзкий кофе из картонного стакана. А муж сказал, что все из-за того, что у них не было детей. И его измена тоже от бездетности. Вот если бы жена родила, он бы не пошел на сторону.

– А у вас? Вы знаете, в чем причина вашего развода? Наверняка да, – спросила Анна.

– Нет, не знаю. До конца не знаю. Не было непримиримых противоречий или еще чего-то. Все как-то само собой завершилось. А баба Нюся была тем человеком, который примирял меня с действительностью, благодаря ей я могла нормально дышать, не ронять чашки из рук, не покрываться липким потом от приливов жара и не сидеть на унитазе с приступами то цистита, то диареи.

У меня ведь был счастливый брак на самом деле. С Ильей, мужем, мы, можно сказать, хорошо жили. Да, свекровь, конечно, не подарок судьбы, но редко кому везет со свекровями. Ирэна Михайловна была не против меня конкретно. Я ей даже нравилась, как мне кажется. Но как бы это объяснить? Я в качестве невестки для нее была как яблоки на рынке. Она купила первые попавшиеся на глаза, с виду хорошие, а потом сожалела, что не попробовала другие. Возможно, у другого прилавка лучше. Или как блузка в магазине. Купила, потому что понравилась, а потом увидела другую. И ведь знала, что не надо покупать первую попавшуюся, а поискать еще.

Свекровь дала согласие на брак, потому что боялась, что ее сын вовсе не женится. Илья ведь действительно не интересовался матримониальными узами. Ему исполнилось уже тридцать пять, когда он на мне женился, пограничный возраст. Еще чуть-чуть – и начнут косо смотреть: что за мужчина, оставшийся неженатым и бездетным к, например, сорока годам? Или другой ориентации, или больной, или сумасшедший. У нас ведь женщины рассуждают как – если мужчина разведен пять раз к тем же сорока годам или у него пятнадцать детей по всем городам разбросано, то это хорошо. То есть плохо, конечно, но и хорошо – значит, опыт есть, детей иметь может. Ну и каждая женщина надеется, что именно она станет «той самой, ради которой». И даже лестно выйти замуж за ловеласа и удерживать его. Адреналин плюс пребывание в постоянном тонусе. Ирэна Михайловна согласилась с выбором сына и была даже рада первое время. Но потом решила, что есть более достойные кандидатуры в невестки. Тем более что рейтинг сына, женившегося и вскоре ставшего отцом, лишь вырос.

Мы с Ильей поженились по любви. Одинаково смотрели на жизнь, пусть и с разных сторон – я с более прагматичной, он оставался романтиком. Но у нас были одинаковые вкусы, чувство юмора и, что немаловажно, ценности. Что такое хорошо, а что такое плохо – важный вопрос для брака. Если у людей одинаковые критерии, они точно уживутся. Если есть хоть малейшие расхождения – кого и за что считать подлецом, как реагировать на предательство, ложь, испытывать ли чувства благодарности, верности, привязанности и ответственности, – тогда не стоит и начинать.

Я училась, работала. Моя мама тогда жила дома, я ее еще не забрала в Москву – до этого было очень далеко. Свекровь приезжала по выходным лишь для того, чтобы сообщить, что я все неправильно делаю – не так готовлю, не так за ребенком ухаживаю. Но я на нее даже не обижалась, просто слушала вполуха. После рождения Насти мне стало легко. Не знаю, как объяснить. Легко жить, легко все выдерживать, успевать. Илья говорил, что меня будто подменили и я вдруг стала похожа на Нинку. А мне просто хотелось бежать в разные стороны одновременно, причем с удовольствием. Хотелось свернуть горы. Не накатывала апатия, я не чувствовала усталости. Нет, крылья у меня не выросли. Скорее, штепсель включили в розетку. Так у меня бывало перед играми, когда гормоны зашкаливают и ты играешь легко, без всякой усталости. Удивительное чувство на самом деле. А тогда, после рождения Насти, я все время находилась в таком состоянии. Почти те же эмоции дает ощущение влюбленности, в первые пару месяцев. А потом все проходит, гормональный фон стабилизируется, и все, чего человек не замечал, вдруг вылезает из всех щелей. Как правило, наступает разочарование, в некоторых случаях – депрессия.

– Что-то ты активная какая-то, – удивлялась Ирэна Михайловна. – Слишком много кофе пьешь. Или таблетки какие употребляешь? Ты же у нас спортсменка – вы же все на допинге с детства.

Я тогда даже ходить спокойно не могла – бегала. Без кофе, без допинга. Я улыбалась свекрови, как дурочка из переулочка, и показывала шкафчики – кофе в доме просто не было. Я не дерзила ей, не отвечала, когда она говорила очевидные глупости или пыталась меня задеть. Мне было хорошо. Я свято верила в то, что мир прекрасен, все люди – замечательные, а проблемы решатся сами собой. Кстати, все так и получалось – будто падало мне на голову. Нужна коляска для Насти? Как раз знакомая по детской площадке отдавала свою, почти новую. И даром. Санки? Пожалуйста – соседка принесла. Одежда? Еще одна подруга купила и не угадала с размером. Илья зарабатывал стабильно. Вот тогда я и наняла для Насти нянечку. Бабу Нюсю. Она мне тоже на голову свалилась, причем в прямом смысле слова – соседка, жила двумя этажами выше. Мы сталкивались в лифте или во дворе, иногда в магазине. Баба Нюся, кстати, терпеть не могла мою свекровь, а вот Илью обожала. Всегда про него спрашивала.

– Ну что, свекровка та еще бабка оказалась? Прям умирает над внучкой, да? – шутила баба Нюся.

– Она имеет право на личную жизнь. Не обязана она сидеть с внучкой, – улыбалась я.

– Илюше-то успеваешь готовить или он на сосисках сидит? – волновалась баба Нюся.

– На сосисках, – радостно докладывала я.

Можно сказать, баба Нюся сама себя наняла к нам нянечкой, сама установила зарплату и день выплаты. Провела ревизию холодильника, выбросила в мусорное ведро привезенные свекровью ее фирменные сырники, и быстро заграбастала в свои объятия Настю, которая вдруг затихла и уснула, хотя до этого орала как резаная.

У бабы Нюси, естественно, имелось на все собственное мнение и свои взгляды на воспитание младенца. Наша новая нянечка быстро освоилась, поняв, что я полоумная счастливая мать, вся в работе и учебе, но при этом не заполошная, а скорее с легкой придурью, а Илья вообще идеальный мужчина – ни во что не вмешивается, только деньги дает. Баба Нюся взяла на себя ответственность за все – питание Насти, график прикорма, даже походы в детскую поликлинику на взвешивание. И однажды она решила покрестить свою воспитанницу.

– Ребенку ангел-хранитель нужен, защита. Ангел раскроет крылья и убережет от бед, – сказала баба Нюся, но я не придала значения ее словам.

При любом удобном случае нянечка заводила речь о том, что нужно начать поиски крестных для Насти и определить наконец дату. Надо же столько купить: и рубашку крестильную, и крестик – и все подготовить. Когда Настя заходилась в плаче, баба Нюся качала головой и авторитетно замечала:

– Если покрестить, спокойнее станет.

Я уже говорила, что совместная жизнь возможна, когда люди в одну сторону не только смотрят, но и думают. Так вот мы с Ильей в сторону крещения вообще не думали. Не из-за религиозных соображений, а просто потому, что других забот хватало.

– Давайте потом, – отвечала я. С бабой Нюсей мне не хотелось ссориться, поскольку она за короткое время стала для меня подарком судьбы. Она успевала и за Настей смотреть, и за продуктами ходить, и борщ варить.

Да еще Настя стала плевать грудь. Немного сосала и сразу отворачивалась и начинала плакать. Я вкладывала ей грудь в рот, но все без толку. Я сцеживалась, но молока все равно не хватало. Но я же упертая – надо кормить, значит, буду. Пила какие-то травы для усиления лактации, придерживалась диеты. И дико завидовала Нинке, которая могла и кормить, и есть все, что захочется, и вино пить. Нинке даже материнство давалось легко и без усилий. Ее старший, Ярик, пошел в мать – ел, спал, всегда улыбался, рано сел, рано пополз, пошел, заговорил. Нинка, правда, с рождения каждый день делала с сыном гимнастику, освоила массаж для младенцев и бросала Ярику игрушки, чтобы тот их ловил. Хватательный рефлекс у ребенка был развит прекрасно. А поймать он мог все, что пролетало мимо него. Ну и младший, Гарик, глядя на старшего, ел, спал, не капризничал, терпел, когда мать делала ему массаж, развивая плечевой пояс. Нинка могла уснуть днем, уложив рядом сыновей, и те тоже покорно засыпали без всяких укачиваний и песней-плясок с бубнами. Вечером мальчишки тоже быстро засыпали, согласно режиму. Иначе Нинка устроила бы им еще и вечернюю тренировку с ползаньем за игрушками или заплывом в ванне. Нинка освоила не только массаж. Она учила детей плавать под водой, задерживать дыхание. Мальчишки не имели возможности просто сидеть в ванне, шлепать ладошками по воде и ждать, когда им мама польет на голову водичку, да так, чтобы не попала в глазки. Нинка надевала сыновьям на головы шапочки – обычная ткань, проложенная пенопластовыми вставками, – и заставляла проплывать четыре ванны. Я когда это видела, всегда хохотала. Она оставалась спортсменкой – три ванны, пять ванн. Отдых – это ныряние на месте.

Я же не могла заставить Настю делать хоть что-то. Она боялась воды, и процесс купания всегда сопровождался слезами. Массаж с профессиональной детской массажисткой тоже начинался слезами, и к концу Настя уже закатывалась в истерике. Ей было неинтересно ползать за игрушками или пытаться перевернуться на живот. У нее с рождения было такое выражение лица, что все хохотали – мол, оставьте меня в покое. Опять же кормление и укладывание превращались в пытку – те самые танцы с бубнами. И только с появлением бабы Нюси Настя начала оттаивать. Она тянулась за половником, который положила для игры баба Нюся, стучала ложкой по кастрюле. Няня купила для своей воспитанницы пеленку, завязала на ней узелок, и Настя не расставалась с ней – таскала за собой повсюду, как любимую игрушку, как оберег. Но это было позже.

А когда баба Нюся только появилась в нашей семье, Настя продолжала плевать грудь, отказывалась пить сцеженное молоко из бутылочки и заходилась в истерике по любому поводу. Я уже и в пустырнике ее купала, и в валерьянке, и в валерьянке, смешанной с пустырником, ничего не помогало. Настя начала путать день с ночью – как только утром приходила баба Нюся, Настя тут же засыпала, но стоило той уйти вечером, как моя дочь просыпалась, активно бодрствовала и начинала плакать.

Я понимала, в чем причина. Баба Нюся приходила рано, часов в семь, и я тоже тут же засыпала, зная, что Настя под присмотром. Если я оставалась дома, могла проспать целый день. Баба Нюся своим присутствием действовала на нас с Настей лучше всяких валерьянок. Когда наша няня уходила, я начинала нервничать из-за того, что дочь не спит, не ест и опять орет, ну и Настя, чувствуя мое настроение, выдавала истерику.

– И что мне делать? – спрашивала я у Ильи.

– Вина выпить, – шутил он.

– Не могу, ты же знаешь. Я пытаюсь ее кормить.

– Ну я вырос на смеси, видишь, не умер. Пусть ест одобренную Минздравом молочную смесь, страдает диатезом, как все мы в детстве, а ты наконец выпьешь вина и расслабишься. У нас саперави до сих пор в шкафу стоит. Помнишь, собирались выпить по очень торжественному случаю?

Я послушалась и перестала истязать себя и ребенка. Мы с Ильей открыли бутылку, выпили, потом муж сбегал еще за одной. В общем, я напилась в тот вечер в хлам. Но нам с Ильей было весело и легко. Да и Настя, будто что-то почувствовав, спала всю ночь.

Утром Илья сбегал в магазин и вернулся с коробками. Заодно узнал, где молочная кухня, кого-то там очаровал, договорился и принес кефир. Я, чувствуя, что голова взорвется, сообщила бабе Нюсе, что больше Настю кормить не буду. Наша няня кивнула, но промолчала.

Пробираясь по стенке в ванную, кляня себя за то, что напилась, я увидела, как наша нянечка брызгает на Настю водой из бутылки.

– Может, вы еще всю квартиру обрызгаете? – пошутила я неудачно, но баба Нюся сообщила, что как раз собиралась это сделать. Только не знала, как я к этому отнесусь.

– Мне все равно. Хуже не будет, – ответила я, доползла до туалета, и меня наконец вырвало.

Наверное, баба Нюся решила, что я на ее стороне. Спустя несколько дней она сообщила, что договорилась со священником и как-то убедила его, что Настю надо крестить тайно, без присутствия родных и даже крестного отца. А крестной матерью решила стать сама баба Нюся.

У меня начался мастит. Я лежала с температурой, грудь болела так, что разрывало все тело. И баба Нюся меня спасла. Принесла траву, заварила, заставила выпить. Потом сцедила меня – я уже находилось в полубезумном состоянии и плохо соображала. А потом перевязала мою грудь, приложив капустные листы. Еще два дня я лежала с капустой на груди, пила какую-то гадость, которой меня выпаивала баба Нюся, и терпела, когда она мяла мою грудь, сцеживая остатки молока.

Но однажды утром я встала совершенно здоровая. Грудь болела, но не сильно. Настя спала. Баба Нюся успела перевести ее на кашу, заявив, что смеси – гадость и отрава. Я поплелась на кухню, чтобы сварить себе кофе. О кофе я мечтала много месяцев. Мне до одури хотелось сварить себе в турке кофе – очень сладкий и очень крепкий. А сначала включить любимую кофемолку и намолоть зерна, насладившись запахом. И звуком перемалывающихся зерен. Этот звук меня всегда успокаивал и даже вводил в транс. Когда нужно было принять важное решение, я всегда принималась молоть кофе.

– Это ребенкино, – рявкнула на меня баба Нюся, когда я взяла свою кофемолку с остатками какой-то белой пыли, помыла ее и собиралась насыпать зерна.

– Что? – не поняла я.