Бедабеда

– Да тебя точно бесы попутали, раз такое говоришь, бабка! – прикрикнула на нее помощница.

– Не попутали. И я не бабка. Старец сказал про прелюбодеяние. А я уж сколько лет как без мужчины.

– Бог все видит. Ты забыла, а он помнит. – Помощница не сдавалась.

– Так я бы точно запомнила! – Баба Нюся стояла на своем твердо. – Не было за мной этого греха. Другие, может, и были, но не этот!

– Так, значит, в молодости грешила и не замолила грехи, не отпустили тебе. Очухалась? Иди с богом. – Женщина стала ее насильно подталкивать к двери.

Баба Нюся вышла расстроенной. Нет, неверное слово. Не расстроенной, а обескураженной, разочарованной. Ее вера была подорвана, а давление явно скакнуло выше нормы. Нянечка покопалась в сумке и выпила таблетку. Святая вода давление не снижала, в этом она давно убедилась. Да еще и на «бабку» как-то сильно обиделась. Нельзя же так. И на «ты». Баба Нюся хотела вернуться и сообщить помощнице старца, что ее даже агностичка на «вы» называет, и еврей антарктический тоже ей «выкает».

Баба Нюся оглядела стоявшую к старцу очередь, оценивая шансы на то, чтобы еще раз попасть на прием. Ей вдруг стало очень жаль подношений – варенья домашнего, которое она хотела Ирэне Михайловне подарить в знак примирения, насушенных яблок, из которых нянечка собиралась сварить для Насти компот. Но все старцу отвезла и отдала этой злой тетке, которая отвечала за открывание и закрывание дверей, доступ к телу старца и прием съедобных даров. Так и за что заплатила? Старец ошибся, ничего не посоветовал, так что поездка оказалась пустой тратой времени, не говоря уже о сильном разочаровании, которое постигло бабу Нюсю. Старец, выходит, ничем не лучше местного батюшки-юнца. Такой же дурной и неразумный, даром что немолодой.

Баба Нюся застыла на месте. Не вера и не бесы, а острое чувство несправедливости не давало ей двинуться с места. В корзинке, что она передала для старца, помимо варенья лежала ветка лаврового листа. «Лаврушечки», которую бабе Нюсе привезли с оказией в подарок, ей стало особенно жаль. Так, что мочи нет. Просто жаба душила. Наша нянечка хранила ветку для особого случая, листики не обдирала, любовалась. А тут как раз такой случай приключился, и баба Нюся решила пожертвовать лавровой веткой. Так бездарно и бесполезно растраченная лаврушка придала нашей нянечке решимости снова зайти в дом и пройти прямиком на кухню.

– Что надо? – зло спросила помощница.

– Продукты вернуть, – честно ответила баба Нюся и сразу же заметила, что женщина стоит над веткой лавра и уже принялась обдирать листья. Баба Нюся подошла и молча вырвала из рук тетки свою лаврушку.

– Совсем страх потеряла? – заорала помощница и грязно выматерилась. Баба Нюся готова была поклясться, что подобный мат слышала только в исполнении грузчика овощного магазина Толика, бывшего урки. Его так все и звали – Уркатолик.

Отчего-то именно в тот, самый неподходящий для обдумывания дальнейших жизненных планов, момент, хозяйственная баба Нюся решила, что надо бы уговорить Илью купить пианино, чтобы Настя занималась музыкой. Со стороны эта мысль и могла кому-то показаться крамольной, но у бабы Нюси имелась четкая логическая цепочка – мат, Уркатолик, грузчик, пианино. Как раз соседка из третьего подъезда продавала, считай даром отдавала, хороший инструмент. А Уркатолик его бы перетащил. Его всегда вызывали, если требовалась грубая мужская сила. Шкафы-то сами двигали, подкладывая под основание куски картошки или обрезки сала. А если диван поднять или стенку дефицитную, так лучше Уркитолика никого и не сыскать. Материться будет всю дорогу, но так поднимет, что ни царапины. Лучше магазинных грузчиков работает и лишнего не возьмет, честный и принципиальный. Баба Нюся, крепко зажав в руке ветку лавра и держа ее как флаг, задумалась, куда в нашей квартире можно поставить музыкальный инструмент.

– Что застыла-то? Пошла отсюда! – услышала она крик помощницы старца и вернулась к реальным проблемам – забрать провизию. Но решение уже успело созреть – баба Нюся задалась целью поставить в нашу квартиру пианино. И это решение снова придало ей сил и избавило от пиетета к месту, старцу и его помощнице. Более того, баба Нюся профессиональным взглядом заметила, что на кухне в раковине лежит гора грязной посуды, полы давно не мыты, а помощница старца вроде как пьяненькая. Наша нянечка никогда не говорила «пьяная», а именно «пьяненькая» или «пьяненький». Даже Уркатолик расплывался в улыбке, когда баба Нюся его отчитывала: «Толик, ну ты опять пьяненький!»

Тут же, на грязном рабочем столе, она приметила и свою корзину. Нянечка молча взяла корзину и спокойно вышла. Уркатолик, если с ним скандалить начинать, сразу заводился, а если внимания не обращать, то сразу сдувался. Так и эта помощница – сдулась. Баба Нюся вышла и не помнила, как добралась до станции. Только в электричке осознала, что все еще держит в одной руке ветвь лавра, размахивая ею как флагом, а в другой – корзинку. Оставшуюся часть дороги баба Нюся очень радовалась, что смогла забрать подношение. И уже на следующий день, наварив для Насти компот из сушеных яблочных долек, накормив Илью вареньем и бросив, не жалея, в борщ лаврушки с ветки, нянечка завела разговор «за пианину». Илья быстро согласился, даже поблагодарил нянечку за заботу и хлопоты. Баба Нюся сияла, как эмалированный таз, лично принесенный специально для мытья Насти, выдраенный и ополоснутый в пяти водах, – ванне она отчего-то не доверяла.

Мысли устроить Илье счастливую личную жизнь как-то улетучились из головы бабы Нюси, поскольку их место заняли другие заботы – «пианина», Уркатолик и рассказы всем соседкам и особенно подругам по приходу про старца и его помощницу. Рассказ всегда заканчивался геройским поступком бабы Нюси, которой удалось вернуть подношения. И все соседки, а особенно подруги по приходу, ахали, крестились и совершенно искренне заверяли бабу Нюсю – они бы так точно не смогли.

– Лаврушку особенно жаль было, – говорила баба Нюся, чувствуя себя Жанной д’Арк. Так ее назвал Илья, которому, естественно, тоже была рассказана история про поездку. Баба Нюся про Жанну ничего не знала, но решила, что умный Илья не станет сравнивать нянечку с какой-то простой женщиной. Наверняка эта Жанна была героем.

Учитывая тот факт, что баба Нюся считалась в приходе непререкаемым авторитетом в вопросах религии, старец совершенно точно должен был перейти на хлеб и воду, лишившись регулярных и щедрых продовольственных подношений. Все бабы-Нюсины подруги по церкви, собиравшиеся к старцу, отказались от этой идеи. Да еще и принялись пересказывать историю поездки бабы Нюси подругам из других приходов. Как всегда это бывает, поездка нашей нянечки стала легендой, передаваемой из уст в уста, обросла подробностями и обрела дополнительные краски. Так выходило, что старец вовсе никакой не старец, а проходимец. Говорят, бывший алкоголик, да и лет ему меньше, чем он говорит. А живет он со страшной женщиной, которая и назначила его «старцем». Он ее боится ослушаться, вот и обманывает людей. Народная тропа к обители старца если и не заросла, то сильно сузилась.

Баба Нюся же никак не могла успокоиться. Вдруг она решила, что нужно сделать генеральную уборку, и вся квартира оказалась перевернута вверх дном – подушки распороты, перо из них выпотрошено, все постирано и выставлено на просушку. Баба Нюся залезла во все шкафы, перемыла все парадные сервизы, включая подаренные на свадьбу и ни разу не использовавшиеся. Она добралась даже до библиотеки Ильи и пропылесосила каждую книгу. Илья, которому срочно требовалась литература для работы, и он мог с закрытыми глазами найти на полке нужную книгу, впал в истерику – книги после генеральной уборки были перепутаны и стояли не там, где обычно.

– Просто выдохни, – сказала я. – Надо это пережить. Скажи спасибо, что она не заставила нас ремонт делать.

Активность бабы Нюси коснулась и церкви, в которой она тоже организовала уборку, посадку на территории цветов и кустарников и покраску забора. Батюшка ходил по стеночке и старался не попадаться бабе Нюсе на глаза.

– А что с пианино? – Анна хохотала, вытирая слезы. – Баба Нюся доставила его к вам в квартиру?

– А как вы думаете? Естественно. Инструмент, кстати, очень хороший, так и стоит. Мне жаль его продавать или отдавать. Может, Марьяша захочет заниматься. Она иногда подходит, аккуратно открывает крышку и нажимает клавиши. Кажется, ей нравится. Ну и в память о нянечке я не хочу с ним расставаться. Вот что удивительно: даже зимой, когда холодно, крышка инструмента всегда теплая. Инструмент не мертвый, живой, хотя на нем много лет никто не играл. Жаль, Настя не захотела заниматься. А как мы «эту пианину» вносили! Даже Уркатолик пообещал, что если доставит инструмент в целости, то завяжет с пьянкой. Он говорил, гробы в хрущевках легче выносить, чем этот инструмент.

– Гробы? – удивилась Анна.

– Да, вы, наверное, не знаете. Но в пятиэтажках оказалась неудачная планировка лестничных пролетов. Они, как выяснилось, были очень узкими. Поначалу это никого не смущало, естественно, как и сидячие ванны, крохотные кухни, в которых не развернуться, не повернуться. Люди после коммуналок, общежитий радовались, что хоть маленькое жилище, но свое. А когда стали заболевать или умирать, вот тогда проблема и вскрылась. Носилки с больным, как и гробы, так сказать, «технически невозможно» оказалось заносить и выносить. Лифты, естественно, в пятиэтажках не подразумевались. И чтобы вынести гроб, требовалось открыть дверь в квартиру, там развернуться и спускаться уже… другой стороной. Ну то есть сначала, допустим, гроб спускался головой вниз, а при развороте, проходил уже ногами вниз, и так на каждом пролете. Представьте себе лица соседей, которые должны были открыть дверь и впустить в свою квартиру гроб с санитарами, дав им возможность для маневра.

– Но вы же живете не в пятиэтажке? – удивилась Анна.

– Нет, не в пятиэтажке. Но грузового лифта в нашем доме нет. И седьмой этаж. Да еще баба Нюся обмотала инструмент одеялами, старыми полотенцами и ковровыми дорожками для сохранности, увеличив вес, объем и непроходимость ноши. Это еще полбеды. В тот же злополучный день скончался сосед с шестого этажа. Дедушке Роме исполнилось восемьдесят шесть, так что родственники были готовы к его смерти и заранее купили гроб.

– Как это – заранее?

– Тогда многие так делали. Все доставали – стенки, кресла, тахты, кухонные уголки. Ну и гробы, конечно. Более дешевые, по знакомству. Мы, наше поколение, было не людьми, а хомячками или сусликами – запасались на всякий случай всем, чем можно. Знаете, это даже смешно. Когда Марьяша пошла в детский сад, мне очень хотелось делать с ней поделки, клеить аппликации. Ну и я перестала выбрасывать коробки от торта, куски проволоки, резинки и прочий хлам – крышки от бутылок, сами бутылки, старые рваные носки, – решив, что нам все это может понадобиться для поделок. Я все складывала в Марьяшину тумбочку и остановилась, когда тумбочка просто упала под весом вещей, место которым на мусорке.

Тогда все хранили, доставали, откладывали… Старые газеты складывались в стопку, чтобы потом стать вкладышем в туфли – газету комкали и заталкивали, чтобы сохранить объем. Узнать, у кого в доме имелась кошка, не составляло труда – «кошатники» выписывали больше всего газет, которые шли на кошачий туалет. Коробки из-под конфет служили семейными фотоальбомами – в них хранили фотографии и письма. В жестяных банках из-под чая обычно прятали деньги. Плоские банки из-под монпансье вообще считались неслыханной ценностью – лучшей биты для игры в классики невозможно придумать. Но сначала надо было упросить маму отдать жестянку, в которой она хранила золотые серьги и кольца.

Вот и родственники дедушки Ромы «оторвали» гроб по блату, да еще и почти даром. И даже дед успел увидеть собственный гроб и одобрить покупку, чему все очень радовались. Дедушка только переживал, что слишком большой для него и слишком «нарядный» – обитый алой тканью. Но родственники заверили его, что он этого достоин. Дедушке Роме было не страшно умирать. Он даже выходил в «зал», как тогда все называли гостиную, где стоял гроб, и любовался им.

Но родственники оказались не готовы к тому, что столкнутся с пианино. Слава богу, дедушка ничего не знал про наше пианино, а то бы вышел из гроба и сам спустился по лестнице. Дедушку Рому санитары сносили с шестого этажа, а Уркатолик с подручными как раз дотащил инструмент до третьего, где и остановился на перекур. Встреча была неизбежной. Конечно, Уркатолик не отказался бы пропустить санитаров с дедушкой Ромой, но инструмент занимал весь пролет, как ни двигай его ближе к стене. Так что или санитары должны были вернуть дедушку в квартиру, чтобы Уркатолик мог занести инструмент, или сподручным Уркатолика пришлось бы спускать инструмент на первый этаж, чтобы дать проход санитарам. Вот в тот момент Уркатолик и пообещал завязать с пьянкой раз и навсегда, потому что такую ситуацию можно было оценить исключительно как божью кару, насланную на его грешную голову. К тому же баба Нюся, даже из уважения к умершему, отказалась платить Уркатолику за дополнительные три этажа вниз плюс снова три этажа вверх, а санитары сказали, что им вообще все равно – могут дедулю на любом этаже оставить. У них еще два вызова на сегодня. В случае чего за покойным обещали вернуться, но назад точно не понесут. Родственники дедушки Ромы побежали по соседям с просьбой подержать покойника в красивом гробу некоторое время у себя, пока Уркатолик не затащит пианино. Соседи, что понятно, отказывались, ссылаясь на наличие маленьких детей, которые испугаются мертвого дедушки, или собак, которые тут же начинали выть. Родственники уже отчаялись, но вдруг одна соседка спокойно согласилась приютить покойного, не видя в этом никакой проблемы. Родственники, убедившись, что в квартире одинокой соседки дедушке ничего не угрожает – все чисто, детей нет, животных тоже, бросились оформлять документы, обзванивать родственников и устраивать прочие дела, связанные с похоронами. Санитары пообещали, что отвезут дедушку Рому в лучшем виде по любому адресу, да еще и бесплатно. Раз уж такая ситуация сложилась. Не каждый день с «пианиной» встретишься.

Так что инструмент был благополучно доставлен в нашу квартиру, а Уркатолик, получив деньги и водку, пошел в церковь ставить свечку за упокой души раба божьего Романа. Баба Нюся ходила вместе с Уракатоликом и убедила его, что в подобной ситуации выпить сто граммов не грех. Даже двести – не грех. Я в этот момент разматывала инструмент, заботливо укутанный бабой Нюсей. Илья обещал исполнить «Собачий вальс».

Поскольку весь подъезд оказался включенным в транспортный коллапс и каждая соседка задним числом предлагала способы разрешения необычной дорожной ситуации, крик Лидии Николаевны, вдовы покойного дедушки Ромы, услышали, естественно, все. Позже все поголовно утверждали, что именно они сразу почувствовали неладное и бросились на помощь.

Лидия Николаевна, это упоминание важно для полноты описываемой картины, активно участвовала в самодеятельности местного Дома культуры – пела народные песни. И даже считалась звездой и незаменимой солисткой районного ансамбля песни и танца «Крапивушка». Почему «Крапивушка»? Потому что «Рябинушка» была занята конкурентами из Дома культуры соседнего района. «Калинушка» тоже имелась. Как и «Малинка», «Калинка», «Березонька» и прочие «Сосенки», «Журавушки», «Лебедушки». Так что у нового коллектива особого выбора не было.

Несмотря на почтенный возраст – в прошлом году отмечали юбилей, семидесятилетие, – Лидия Николаевна и пела, и притоптывала, и лихо круги по сцене наворачивала. Голос, конечно, был не тот, что в молодости, но сейчас она кричала так, что без всякого преувеличения услышал весь подъезд. Все соседи без труда нашли, откуда раздавался профессионально поставленный вопль, и ввалились в квартиру соседки – той, что согласилась приютить покойного дедушку. Про эту одинокую соседку, кстати, известно было немного. Вроде бы имелся сын, но жил в другом районе. Вроде бы муж тоже когда-то числился в жильцах дома, но куда делся, никто не знал. Соседка не ходила в местную булочную, церковь, с внуками или собакой не гуляла, в самодеятельности не участвовала. Жила затворницей, но сказать о ней что-то плохое тоже никто не мог, за неимением дополнительных данных.

– Рома! – голосила Лидия Николаевна на одной ноте, профессионально брала воздух, следила за диафрагмой, думала, что стоило выпить коньяку для связок, и снова выводила: «Рооомааааа!»

– Что с ним? – спросил муж дочери Лидии Николаевны, то есть зять, первым ворвавшись в квартиру соседки. Он оглядел помещение – гроб на месте, дедушка тоже.


– Он живой! – с новой силой заголосила Лидия Николаевна. – Такой красивый! Никогда таким не был! Даже в молодости!

– Ну да, хорошо выглядит для покойника, – согласился зять. – А что не так-то?

– Это не мой Рома! – кричала Лидия Николаевна, почувствовав необычную, давно забытую силу в голосе и получая наслаждение от присутствия благодарной публики, которая все прибывала и уже не помещалась в квартире, напирая с лестничной клетки.

– А кто? – уточнил на всякий случай зять, предположив, что теща от горя тронулась умом.

– Рома! Но не мой! Подменили! – Лидия Николаевна сделала вдох и вдруг взяла ту ноту, которую не могла взять последние лет двадцать, а то и тридцать.

– У него что, губы накрашены? – уточнила дочь Лидии Николаевны, придирчиво разглядывая покойного папу.

Соседи зашумели и начали выдвигать версии – кто-то соглашался с дочерью, кто-то говорил, что точно подменили дедулю. Кто-то даже авторитетно заметил, что душа дедушки Ромы отлетела раньше положенного, вот он и изменился в лице.

Наконец все посмотрели на притихшую соседку, имени которой никто не знал, приютившую покойного.

– Если хотите, я все сотру, – сказала тихо она.

– Что – сотру? – Лидия Николаевна резко перестала кричать с народными интонациями.

– Все сотру, – ответила соседка. – Я как лучше хотела, чтобы потом в морге вам не тратиться. Я гример, раньше работала гримером. В кино. Мы из живых могли сделать мертвых, а из мертвых – живых. Профессия такая. Вот и хотела сделать вам приятно.

Тут снова все затихли.

– Мам, ну папа правда как живой, – нарушила тишину дочь Лидии Николаевны. – Давай так оставим.

– Да у меня у самой чуть сердце не остановилось! – ответила Лидия Николаевна. – У него румянец, какого у меня сроду не было!

– Мам, смотри, папа улыбается, – сказала дочь. – Может, ему хорошо? Может, ему нравится?

– Ненавижу эту его ухмылку. Каким живой был, таким и после смерти остался. Даже в гробу не может сдержаться.

– Да, я тоже это сразу заметила, – вступила в разговор соседка-гример. – Очень выразительная мимика. Поэтому и оставила вашему Роману эту ухмылку. Она многое о нем говорит.

– В смысле, оставила? – уточнил зять.

– Есть такой способ, я у патологоанатома училась, – застеснялась соседка. – Он меня научил делать так, что покойники улыбаются. Одно движение – надо просто челюсть правильно вправить – и все. Ничего сложного.

– Как это – «вправить»? – Лидия Николаевна размышляла, не начать ли снова голосить.

– Лицо такое ровное, ни одной морщины не видно, мне бы такой тональный крем, – тихо заметила дочь покойного.

– Обычный крем, надо только губкой наносить, а не пальцами, – ответила соседка.

– Губкой? – уточнила с неподдельным интересом дочь покойного.

– Поролон. Обычный. Мы или обивку стульев распарывали и доставали, или детские игрушки. Из игрушек, конечно, лучше, он мягче. Потом нарезали на меленькие квадратики. И если не мазать по лицу, а как бы вбивать крем в кожу, то и достигается такой эффект. Обычно в плюшевых медведях много хорошего поролона.

– Сегодня же попробую, – решила дочь покойного. – А можно я к вам еще приду? Может, вы мне что-нибудь посоветуете. Вот как вы папе глаза так накрасили?

– Немедленно прекрати! – Лидия Николаевна подошла к дочери. – Нашла время! Хоть какие-то приличия соблюдай!

– Мамуль, представляешь, тоналку надо губкой наносить, а не пальцами! – воскликнула дочь.

– Правда? А какой губкой? – Лидия Николаевна тут же забыла про покойного мужа и приличия.

– Надо старого медведя распотрошить, помнишь, на шкафу сидит. Или стул, – ответила дочь. – Но из игрушки лучше.

– Не надо распарывать, вот держите, у меня остались запасы. – Соседка выдала вдове и дочери несколько квадратиков. Лидия Николаевна смотрела на кусок поролона, как на чудо.

– Так, хватит, – строго вмешался зять Лидии Николаевны, поскольку уже давно хотел выпить.

Дедушка Рома произвел фурор на похоронах. На него приходили смотреть вдовы других усопших и восторгались, какой красивый мужчина умер. Дедушка такого внимания, как в те часы, что лежал в гробу, не получал за все годы своей долгой жизни. Лидия Николаевна рассказывала про секретный рецепт нанесения макияжа и предлагала всем желающим сравнить результат – вот, на фото, ее супруг без макияжа, и вот он в гробу. На парадном фото дедушка Рома не был таким эффектным мужчиной. Просто другой человек. Несколько женщин даже уточнили, а того ли мужчину оплакивают?

– Даже не знаю, – отвечала Лидия Николаевна. – Мой Рома всегда для меня живым останется. А так даже легче. Будто не мужа хороню, а чужого человека.

Тут все начинали плакать. А Лидия Николаевна улыбалась. Ей и вправду было легче.

– Потом я часто вспоминала похороны дедушки Ромы – странные, легкие, даже радостные, – продолжала рассказывать Анне Людмила Никандровна. – Когда умер наш тренер Димдимыч, у него тоже были такие похороны. Легкие. Шумные, веселые и пьяные. Собрались почти все его воспитанники. Димдимыч, оказывается, оставил четкие распоряжения на случай своей смерти – кремация и никакого захоронения. Развеять прах между двух автобусных остановок – спортивной школой и общеобразовательной, в овраге, где мы, его воспитанники, прогуливали то уроки, то тренировки. Вокруг росли новостройки, но на овраг пока, к счастью, никто не покушался.

Собрались все, включая водителей автобусов, которые знали нас и Димдимыча как облупленных. Удивительно, но даже водители на этом маршруте не менялись годами. Мы росли на их глазах. Они следили, чтобы мы, когда еще были маленькими, успели добежать до автобуса и выйти на нужной остановке. Эти водители – дядя Паша и дядя Коля – знали, с кем мы впервые поцеловались на заднем сиденье, с кем сбежали в овраг, с кем не хотим видеться. Дядя Паша мог закрыть дверь перед носом докучливого ухажера. А мог и подождать, если видел, что мы от усталости еле ковыляем до остановки. Дядя Коля, точнее его жена, нас подкармливала. Мы всегда заходили в переднюю дверь, рядом с водителем, и дядя Коля выдавал каждому по пирожку. Не знаю, как бы мы выжили без этих пирожков, жирных, румяных, размером с ладонь – с мясом, капустой и яйцом или яблоками. А дядя Паша кормил нас конфетами. Пирожки, как и конфеты, стали таким же неизменным, стабильным явлением нашей жизни, как сами дядя Коля с дядей Пашей, как маршрут автобуса, как овраг, в котором проходили свидания, расставания, примирения и где случалось все самое важное в жизни.

Наши родители могли разводиться и снова жениться или выходить замуж. У нас появлялись братья или сестры, мы переезжали в другие районы, но все жизненные потрясения переносили достаточно спокойно. Мы крепко стояли на ногах, отличались завидным психическим здоровьем и точно знали, что с нами ничего плохого не случится, пока есть пирожки дяди Коли, конфеты дяди Паши и тренировки Димдимыча.

Только один раз мир не то чтобы рухнул, но пошатнулся. Я тот случай очень хорошо помню. Мы с Нинкой забежали в дверь автобуса, привычно сунули руку в пакет с пирожками, схватили по одному и откусили. Вкус был другой. Совершенно. Вслед за нами в автобус забежали наши ребята, точно так же схватили по пирожку и откусили. Нинка догадалась первой, недаром считалась самой умной и остро чувствовала настроение не только своей команды, но и соперника.