Белый огонь

И небесный огонь, что оставил свой след. И гнев Шестерых сделал земли вокруг проклятыми.

Во веки веков.

Обрывок обожженной страницы неизвестного манускрипта, найденный в библиотеке Каре некого университета



Туман пожрал мир, тяжелым плащом лег на плечи, окутав их холодом и бусинками влаги, выступившей на коже, одежде, волосах. Его можно было потрогать, столь вязким он казался, и стоило лишь пошевелить рукой, как белая пелена приходила в движение, колеблясь завихрениями, тревожно и угрожающе.

Он давил, давил странной болью на виски, лизал их с издевкой, неприятно и тошнотворно, запускал ледяные пальцы за шиворот, корябал спину, щекотал шею. Хотелось сбросить его, но это было невозможно, ибо белесая пелена была вездесуща.

Туман сжирал почти все звуки: шум ветра, стук сердца и даже грохот Брюллендефоссена. Водопад едва звучал, словно он был маленькой мышью, засунутой в горшок, который сверху накрыли подушкой.

А еще было холодно. Так холодно, что изо рта вырывался пар, вот-вот грозящий прямо в воздухе превратиться в кристаллики инея. Ненадежная нить под ногами, сотканная из солнечной пряжи, мягко мерцающей, стоило лишь коснуться ее, едва не резала стопу и дрожала, как напуганный щенок, отвечая на каждое движение Тэо.

Он шел осторожно, выверяя шаги, опасаясь, что ветер налетит в любой момент, ударит в спину и сбросит в пропасть, к водопаду, а после ниже, на самые острые камни.

Во рту пересохло, рука, держащая большой стальной веер, подрагивала, и путь вперед, над ничто, казался настолько бесконечным, что, когда из тумана появились два величественных гиганта, не ожидавший этого акробат ощутимо вздрогнул. Близнецы, башни Калав-им-тарк, возвышались над всем миром. Острыми ребрами, каменными шипами, с единственным светлым окном-бойницей, к которой вилась нить.

Они выглядели грозно, страшно, совершенно нереально, как из мрачной сказки. Из прошлого. Эпохи великих волшебников, той, еще до Катаклизма, когда Тион пришел к оплоту шауттов и спас Арилу и Нейси. Не такие, какими их запомнил Тэо, выступая на свадьбе горного герцога. Твердыни больше не были разрушены, не являлись обломками костей прежних времен.

Словно их отстроили заново. И сделали это так здорово, что создавалось впечатление — башни не сложили, а вылили из камня. Черного, отшлифованного в зеркало, без всякого намека на стыки.

Калав-им-тарк дышали холодом, ужасом, тьмой. Тэо смотрел на них, как в разверзнутую могилу, на ту сторону. Слишком близко.

Очень близко.

Оставалось сделать лишь несколько шагов до окна, из которого лился мертвенный свет, но акробат колебался, и чем дольше он стоял на одном месте, балансируя на пляшущей нити, тем страшнее ему становилось.

Он не должен был находиться здесь. Ему незачем идти туда. Не с кем там говорить. Нечего делать. Тэо сделал глубокий вдох и, хмурясь, посмотрел, как пар изо рта превращается в кристаллики инея, повисающие в воздухе, точно наткнувшиеся на что-то.

В окне появился силуэт, и циркач, узнав его, крепче сжал рукоятку тяжелого стального веера.

Хенрин. Фокусник. Его друг. Тот, кто стал вместилищем для шаутта, и теперь за спиной демона появились другие. Лица молодые и старые. Красивые и уродливые. Мужские и женские. В одежде благородных, нищих, солдат, жрецов Шестерых, мастеровых. Так много, что он не мог их запомнить, но всех их объединяло одно — зеркальные глаза.

Хенрин резко взмахнул рукой, серебристое копье рухнуло со шпиля башни, оставив ослепительную полосу в небе, сжигая туман, разрывая его клочками, а вместе с ним и нить, по которой шел Тэо.

И Тэо рухнул, выронив веер, ослепший от удара молнии, полетел к земле, к пробудившемуся реву, мимо вала черной, как ночь, крови, наполнившей водопад. Он мог бы коснуться ее рукой, чувствовал тяжелый металлический запах, ощущал, как мелкие капельки остаются на щеках, и за секунду до падения в озеро, наполненное всей кровью мира, кровью тех, кто ушел, и тех, кто еще жив… проснулся.

Его сердце колотилось, словно в детстве, перед первым важным выступлением, и несколько минут акробат лежал не шевелясь, прислушиваясь к скрипу и стонам дерева, хлопанью ткани, плеску воды. Низкая темная комната, пахнущая сыростью, едкой смолой, влажной соломой, плесенью, соленым вяленым мясом, парами крепкой настойки, едва ощутимо — дымом от мутского порошка и сильно — застарелым потом.

Ему потребовалось время, чтобы понять, что ощущение качки возникло потому, что он на корабле, в маленькой каюте, а точнее, узком чулане (Тэо не знал, как правильно назвать это помещение).

Хмурясь, он остался лежать на жесткой лавке. Все случившееся в последние дни вспоминалось смутно, словно после тяжелой болезни, когда валяешься в бреду, путая его с реальностью.

С ним уже такое было однажды. В прошлой жизни. В дни, когда Тэо познакомился с Лавиани и на его плече появился водоворот. Он тоже болел, потерял сознание, а очнулся в похожем месте — трюме какой-то посудины, отправившись в Нимад.

Акробат осторожно сел, гадая, продолжение ли это сна с башнями Калав-им-тарк или же все реально? Посмотрел на левую руку, закатал рукав рубашки, убедился, что кожа прозрачна, видны мышцы и искорки текут по сосудам.

Затем он снял перчатку, удовлетворенно кивнул, изучая запястье, исполосованное тонкими розовыми шрамами, складывающимися в мелкую сеточку. Пальцы стали суше и, казалось, чуть длиннее, ногти отросли, были плотными, темно-лиловыми, цвета спелой сливы, и выглядели острыми.

Да. Все как когда он очнулся в маленьком бассейне, под корнями древних деревьев в Шой-ри-Тэйране.

Грустно улыбнувшись, Тэо надел перчатку. Еще раз осмотрел каморку, которая приютила его. Две деревянные полки с соломенными матрасами, над ними повешены гамаки из плотной ткани. Пустое ведро. В низком потолке маленькое окошко, квадратная дырочка, не больше ладони, из которой сочился бледный свет.

Только теперь он увидел, что лежанка напротив занята. Положив под голову матерчатую сумку, там спала рыжеволосая женщина. Тени изрезали ее лицо, проходя по носу, скулам, оставляя хорошо видимым бледный лоб, медные завитки засаленных локонов и пустые глазницы, темными провалами уставившиеся на Тэо.

Он сжал зубы, так, что заныли челюсти, ощущая и жалость, и печаль, и… отвращение. Последняя эмоция к тому, кто посмел это сделать.

Акробат не очень хорошо знал Бланку. Видел мельком на плоту, когда они с преследователями устроили гонки по великому Бренну. А после встретил уже в компании своих друзей, во время песчаной бури, среди костей умерших в прошлые эпохи.

Внезапно Бланка, все так же оставаясь лежать, спросила:

— Долго ты будешь на меня глазеть?

Двигались лишь ее губы.

— Как ты поняла?

— Хм… Возможно, это то, что называют магией. — Кривая усмешка.

— У тебя красивый голос.


— Вот этого я не ожидала от уличного циркача. Я многое слышала о тебе, Тэо Пружина. Ты чувствуешь ее?

Мрак в пустых израненных глазницах, казалось, сгустился еще больше, и акробат покосился на сумку женщины, не став врать.

— Каждое мгновение.

Рыжеволосая вновь положила голову на «подушку».

— В чем-то мы похожи с тобой, акробат. Мне надо отдохнуть, а пока ты рядом, я не могу сомкнуть глаз.

Из-за ее травмы слова прозвучали несколько зловеще. Еще несколько мгновений Тэо смотрел в пустые глазницы и медленно поднялся, сгорбившись, чтобы не касаться макушкой низкого потолка.

— Куда мы плывем?

— Хм? — Она поджала губы. — Есть ли какая-то разница? Раньше я тоже хотела знать очень многое. Что думают те, что думают эти? Какие последствия будут, если я сделаю так или так? Много суеты, Пружина. Ты замечал, что в нашей жизни очень много лишней суеты? Последнюю пару лет я предпочитаю… плыть по течению и не думать о мелочах, если только они не являются помехой. Наслаждайся путешествием, пока можешь. Пока тебя везет корабль и ты не топаешь на своих двоих под дождем, по холоду или жаре, волоча за собой едва ковыляющую калеку.

— Ты не калека.

— Полагаю, что за свою жизнь ты насмотрелся на большое количество цирковых уродов и знаешь, о чем говоришь. Что же, благодарю тебя за добрые слова. — В ее тоне не было и намека на благодарность. Лишь холод.

Он желал узнать, чем успел ее обидеть, но, быстро поразмыслив, решил не докучать, во всяком случае, первое время. Отодвинул занавесь, прищурился, привыкая к полумраку, но все равно едва не наступил на крысу. Пробрался мимо мешков и ящиков к короткой лестнице и оказался на палубе.

Свежий ветер, крепкий и удивительно холодный… непривычно холодный после месяцев в Карифе, приветливо налетел на него с запада, дохнул морем. Тэо искренне рассмеялся, приветствуя его, словно старого товарища. На воде было небольшое волнение, корабль шел споро, чуть накренившись на левый борт, спешил за уходящим солнцем. Выйдя на палубу, легко поймав правильный баланс, так, что встал точно заправский матрос, совершенно не обращая внимания на легкую качку, акробат осмотрелся.

Грязная палуба, мотки толстых канатов вдоль бортов. Парус поднят, четверо карифцев заняты работой, еще один — как видно капитан — жилистый, с седыми клочками волос над ушами, держал штурвал. Двое, проигнорировав тесноту и затхлость трюма, спали на носу, завернувшись в полосатые одеяла, и летящие брызги их нисколько не смущали.

Шерон сидела на корме, в высокой надстройке, над которой была натянута парусина в качестве полога или крыши. Увидев его, она улыбнулась, и он улыбнулся ей в ответ.

Сейчас, при свете дня, пускай и подходящего к концу, Тэо увидел то, что не мог разглядеть в даирате, до момента, пока весь мир не подернулся пеленой сонного тумана.

Серебристая прядь появилась в густых темно-русых волосах указывающей, словно полоска лунного света скользнула по ночному лесу, стоило облакам разойтись. Скулы стали острее, щеки запали. Если раньше она только немного напоминала Арилу, то теперь сходство со статуэткой виделось ему гораздо сильнее. Разве что локоны намного короче, а так — две родные сестры почти одного возраста.

Интересно, что бы сказал на это Мильвио?

Но улыбалась она как и прежде. Крепко обняла его, затем отстранилась, внимательно глядя в светло-ореховые, казавшиеся золотистыми глаза.

— Тебе лучше.

— Да. — Он тоже улыбался, радуясь, что видит ее. — А где Лавиани?

Шерон указала на плетеную корзину на самой вершине мачты:

— С утра там сидит, и ее настроение не самое лучшее для беседы.

— Кто расстроил нашего таувина? — Он сел прямо на палубу, подобрав под себя ноги.

— Команда. Это контрабандисты, и они сочли, что могут переиграть условия.

Тэо покачал головой. Лавиани подобное никогда не нравилось.

— Все живы?

— Да. Если не считать нескольких зубов, потерянных одним из матросов. И… — Она помешкала.

— И?.. — Акробат с иронией приподнял брови.

— Сломанной руки, кажется. Но теперь у нас всепрощающая любовь друг к другу.

— Хм… такая любовь не будет вечной.

— Я это понимаю. Но она поговорила с капитаном и, кажется, сказала что-то про Пубир… — Шерон в глубокой задумчивости провела рукой по своей шее. — Я не очень понимаю язык, на котором они общались. Очень примитивный, но, как видно, доходчивый. Теперь они все ей кланяются, как и мне. Но Лавиани это не воодушевляет, и она ждет, когда те наберутся храбрости.

— А они наберутся?

— Люди умеют удивлять.

Тэо посмотрел на нее, слыша горечь в словах. Прежняя Шерон вряд ли бы такое сказала или же… вряд ли сказала это так.

— У меня тысяча вопросов. Мы ждали тебя так долго, и я потеряла всякую надежду увидеться в этой жизни.

— Прости. — Он почувствовал внезапную печаль. — Мой сон был скоротечен, а в мире прошло столько дней. Если бы я только мог прийти раньше.

— Не за что извиняться. Твоя болезнь… — Она покосилась на его руку и понизила голос: — Я… мы с Лавиани видели, куда все зашло. Метка на лопатке продолжает быть опасной?

— Нет.