Белый огонь

— Ты что, и вправду кого-то угробил? — недоверчиво хмыкнула Лавиани. — Тот веселый наивный парень, что встретился мне на пыльной дороге, не очень-то походил на… кхм. Вид у тебя как у побитой собаки. Ладно, потом будешь думать, как объясняться. Если я вообще тебе от нее хоть что-то оставлю… Вариантов у нас сейчас немного. Можем наладить жизнь здесь, на корабле: удить рыбу, переругиваться друг с другом и превратить его в свой дом. А потом, конечно, сдохнуть. Думаю, очень долго ждать не придется. Либо попытаемся добраться до берега.

— Как мы доберемся до берега? — Указывающая посмотрела на маслянистую гладь. — И главное, где он?

— Там. — Сойка махнула на запад. — Где-то за деревьями и туманом. Я отправлюсь вплавь, посмотрю, что да как.

— Сейчас зима, — напомнила Шерон. Она хмурилась, глядя на низкое, серое, как после дождя в середине осени, небо. — И здесь холодно. Особенно если сравнивать с Карифом. А если берег в лиге от нас? А если ты не найдешь обратную дорогу?

— Я хорошо плаваю и не боюсь холода. Ну подберите какой-нибудь котелок и стучите в него, чтобы я вас услышала. А когда вернусь, станет понятно, что делать дальше. Хотя бы в какую сторону плыть. Разломаем доски, возьмем пустые бочки, соорудим плот и доберемся.

— Мы потеряем на это много времени. Они уйдут очень далеко.

— Что ты предлагаешь?

Шерон ощутила слабость. Желание. Снова голод. И тихий, довольный смешок.

Оставалось непонятным, смеялось ее «я» или то, что желало стать с ней единым целым.

— Верни мне его. — Казалось, губы помимо воли произнесли слова.

Словно кто-то заставил. Подтолкнул. Но Шерон знала, что это ее решение и она осознает и последствия, и свою ответственность за все, что может случиться.

За все, что случится.

— Что ты задумала?

— Дакрас…

— Ну конечно, — прикрыла глаза сойка. — Кто же, как не она. Дакрас.

Молчание.

— Уверена?

Тэо, не понимающий, о чем идет разговор, терпеливо ждал, не задавая лишних вопросов.

— Отдай.

С тяжелым вздохом, словно оказывала невероятное одолжение приговоренному к смерти, сойка полезла в свою котомку, намереваясь извлечь из нее разом помост, плаху, топор и палача с двумя помощниками.

Шерон тем временем закатала левый рукав темно-коричневой рубахи, обнажая тонкое загорелое запястье. Лавиани бросила на него быстрый взгляд и недовольно поджала губы:

— Не особо заметно улучшение. Хотя времени-то прошло уже порядком.

На запястье у девушки красовался круговой алый рубец, столь яркий, что в первый миг его можно было принять за шерстяную нитку, которые по обычаю носили замужние алагорки в западной части этого герцогства. Сразу за рубцом виднелся широкий опоясывающий синяк цвета грозовой тучи, почти черный, жуткий, словно гниющая плоть.

Сойка бросила браслет, та ловко его поймала и защелкнула на запястье, затем несколько раз в задумчивости сжала пальцы в кулак, словно привыкая к руке. Тэо почувствовал, что у него пересохло во рту, так как серые глаза Шерон залило молоко.

Они стали… Белые. Жуткие. Неживые.

— Каждый раз внутренне вздрагиваю, — пожаловалась сойка. — Ты не можешь как-то исправить это?

— Не могу. — Голос у Шерон стал ниже, и появилась хрипотца, которой до этого циркач никогда не слышал.

— Потерплю исключительно ради тебя, рыба полосатая. Что-то еще сделать?

— Нет. Просто не мешайте, пожалуйста. — Указывающая откинула упавшие на лицо волосы, собрала их на затылке, перетянула шнурком, который достала из кармана. — Хотя, если несложно, найдите еду. После всего этого я буду умирать с голоду.

Рот наполнился слюной, и указывающая сглотнула, а после потянулась к мертвым огням, что веками лежали под водой, страшась прихода такой, как она. Она касалась одного за одним, грубо встряхивала, пробуждая, возвращая с той стороны, заставляя быть покорными.

Чужая ненависть за то, что забрали покой, поработили, вернули в давно покинутый мир, страшной болью отозвалась в ее позвонках, и дополнительным крещендо, нарастая, желудок пронзил кинжал лютого голода.

Зрение раздвоилось. Три, десять, двадцать… сто. Она смотрела на вселенную множеством глаз и едва не потеряла сознание от головокружения и полной утраты себя в пространстве. Радуясь, что заранее села на доски накренившейся палубы, разжала правую руку, и игральные кости скатились с ладони, стуча гранями, запрыгали по откосу, но внезапно изменили траекторию, не подчиняясь обычным законам мира, и поползли вверх.

Краем уха Шерон услышала слабый шепот:

— Это ведь другие? Прежние были меньше.

— Потом, — только и сказала Лавиани.

Указывающая сильно щелкнула пальцами левой руки, белой от охватившего ее света. Кубики засияли, сгущая воздух вокруг себя, как и предупреждала Дакрас, но мир вновь стал понятным. Единым. Теперь она могла смотреть как Шерон из Нимада и в то же время легко перемещаться между слугами, переходя к глазам одного или другого.

Браслет пульсировал, тепло грел ее запястье, и девушка чувствовала, что он доволен, точно ласковый кот. Едва ли не урчит, не ластится, благодарит за внимание, оказанное ему. Сила той стороны проходила через указывающую, она могла щедро черпать мощь и не скупилась.


Зеркальная, похожая на темно-зеленое стекло, странно неподвижная вода закипела вокруг корабля. Появилась одна голова, затем другая, и через несколько мгновений все открытое пространство оказалось заполнено непонятными угольно-черными «пеньками». Скалящимися, шипящими, щелкающими редкими зубами и пронзающими живых взглядами пустых глазниц.

— Дери меня шаутты, рыба полосатая! — не сдержавшись, воскликнула Лавиани, подавились вперед, не веря своим глазам. — Да сколько же их тут?! Откуда?!

Она понимала, что Шерон не врала, но до последнего не верила, что где-то на дне лежат мертвые со времен, когда Вэйрэн и Шестеро ходили по земле. По всей логике от них мало что должно было остаться, но магия этой воды плевать хотела на разум.

Они походили на старые сапоги. Черные, расползшиеся, с ярко-рыжими, медными, блестящими в тусклом свете дня волосами. Лавиани слышала о подобном, когда людей из прошлых столетий доставали из торфяных болот. Их плоть чернела, а волосы, наоборот, становились яркими, часто огненными.

Мертвые двигались к ним со всех сторон, по отмели, вырастая из воды зловещими угольными силуэтами, а вода за ними колыхалась, извещая о тех, что брели в глубине, по дну.

Лавиани наблюдала за их приближением с мрачным недовольством, вытащив фальчион из потертых ножен. Она взвесила его в руке, оценивающе изучая возможных противников, думая, что делать, если Шерон упустит контроль над этим ужасным валом, и тут до нее дошло:

— Ты хочешь, чтобы они сдвинули корабль, рыба полосатая!

Уголок рта сосредоточенной Шерон тронул отблеск улыбки:

— Не только. Сбросьте якорную цепь.

— Они могут ее и порвать. Силищи-то у них небось немало.

— И канаты.

Сойка мотнула головой в сторону Тэо, и тот побежал вдоль борта, откидывая парусину, извлекая толстые канаты, аккуратно сложенные, подготовленные сбежавшими контрабандистами. Узлы он вязал всю жизнь, не такие, как делали моряки, но очень крепкие, ибо от их надежности зависела его жизнь, когда приходилось плясать в небе на радость публике.

Лавиани бросилась в трюм, приволокла еще несколько мотков тяжелой веревки, рыча от тяжести на спине.

Когда все было готово, перегнулась через борт, глядя на лес рук, тянущихся к ним, на страшные, искаженные смертью, временем, соленой водой лица, на целое море темной плоти.

Даже ей стало не по себе от близкого соседства. Одно дело несколько или десяток, но благодаря браслету девчонке удалось собрать здесь сотни… Три? Четыре? И вода продолжала волноваться, выплевывая из своего нутра все новых и новых мертвецов.

— Когда она этому научилась? — В шепоте Тэо слышалось потрясение.

Шерон плавно взмахнула рукой, точно кукловод, потянувший за невидимые страшные нити.

И мертвые взялись за цепь, канаты, веревки. Вцепились пальцами в борта. Надавили ладонями на корму. Подсунули руки под киль, подставляя под него спины и плечи.

Вновь взмах рукой. Они навалились единым существом. Толкали, поднимали и прилагали усилия там, где не справился бы ни один живой.

Сперва ничего не происходило, затем под ногами слабо дрогнуло. Крен под жуткий скрежет начал исправляться, багал слабым рывком дернулся.

Раз. Другой. Третий.

А затем неотвратимо, как валун, покатившийся с горки, скребя днищем по дну, он пополз вперед.

За деревья. В туман. К невидимому берегу.

По приказу тзамас.





Глава шестая

МЕНЕСТРЕЛЬ




Ах, сестра! Как она пела! Ты бы слышала — как пела лютня! Я не смогла сдержать слез. Я не могла не смеяться. Я грустила и радовалась. Мое сердце было полно печали и билось от проснувшейся надежды. Каждая песня рождала во мне столько чувств, что я… до сих пор я потрясена и не могу выровнять дыхание. Видишь, как дрожат буквы? Никогда бы не подумала, что столь суровый солдат, в латах, от которых после сражения пахло гарью, кровью и прахом, взяв лютню, так преобразится. Ты должна это услышать! Должна!

Письмо сестры к сестре, посвященное Легендарному Менестрелю



Рассвет был лишь бледным подобием себя. Бесплотным призраком. Умирающим отражением света в морозном воздухе. Он пробудился болезненным стариком, мучимым съедающей его лихорадкой, надсадным кашлем и свистом в легких.

Слабая, едва уловимая глазом бледно-желтая полоса над самой линией горизонта почти мгновенно потускнела, и мир стал серым: бесконечная снежная равнина, далекие отроги гор, плоское небо, деревья, растянувшиеся вдоль замерзшей реки, село с десятком низких бедных домишек и погост, запорошенный и совершенно неприветливый. Такой, каким только может быть кладбище после двух дней пурги.

Эйрисл потер рукавицей русую щетину на подбородке и повернулся к Тиону:

— Хреновые времена, старина.

Тот промолчал. Что уж тут говорить после холодной ночевки прямо на снегу, под яростно мерцающими звездами, когда не спишь, а дремлешь и хочется сесть прямо в костер, чтобы хоть немного согреться.