Безмолвный крик

* * *


– Что? – недоверчиво переспросил Монк, стоя посреди комнаты лицом к Эстер и Рэтбоуну. Уже наступил поздний вечер, огонь в камине почти потух, а на улице лил дождь. С верхней одежды гостей на ковер капала вода, хотя с Эбери-стрит они ехали в кэбе.

– Расследовать дело в поисках любых обстоятельств, способных облегчить вину Риса Даффа, – повторил Рэтбоун.

– Но почему, скажите, ради бога? – вопросил Уильям, глядя только на Рэтбоуна и избегая глаз Эстер. – Разве не достаточно ясно, что произошло?

– Нет, недостаточно, – терпеливо произнес Оливер. – Я взялся защищать его – и не могу начать, пока не узнаю всю правду до конца…

– У вас все равно не получится, – перебил его Монк. – Из всех человеческих поступков этот – самый непростительный! Единственный способ избавить Даффа от петли – доказать, что он сумасшедший. Что может оказаться правдой.

– Это неправда, – возразил Рэтбоун, с трудом сохраняя спокойствие.

Эстер видела это по желвакам на щеках и по его позе. И говорил он слишком учтиво.

– В правовом смысле он совершенно нормален и явно не страдает галлюцинациями. Если вы отказываетесь взяться за дело на том основании, что оно приводит вас в ужас и вызывает омерзение, так и скажите. Я буду вынужден принять это к сведению. – Рэтбоун тоже не смотрел на мисс Лэттерли. Он злился и почти провоцировал Монка на ответ, который ему не хотелось услышать.

Уильям уловил язвительность в его голосе, повернулся и посмотрел на Эстер.

– Думаю, это ты ему подсказала?

– Я попросила его защищать Риса, – ответила она.

Готовность одного и нежелание другого повисли в воздухе мечом, отделяющим их друг от друга.

Эстер было что сказать. Ей хотелось извиниться перед Рэтбоуном. Она уговорила его взяться за безнадежное дело. Убедила взглянуть на Риса, почувствовать ее жалость и потребность защитить его. Себя она считала виноватой за это и восхищалась Рэтбоуном, который пренебрег собственной репутацией и угрозой провала.

Как ей хотелось, чтобы Монк почувствовал то же сострадание и согласился – не ради нее, а ради Риса!.. нет, не совсем так. Ей хотелось, чтобы он согласился и ради нее тоже, как Рэтбоун. И ей стало бы стыдно, что он так сделал.

Но все, что имело значение, – это Рис. Его жизнь.

– Ты разузнал об изнасилованиях, – сказала она Монку. – Теперь мог бы узнать о самом Рисе и его отце. Уточнить, знал ли Лейтон Дафф про дела сына, пошел ли за ним, чтобы попробовать остановить.

– Это вряд ли вам поможет, – с горечью заметил Уильям. – Представления не имею, чем вообще здесь можно помочь.

– Ну попробуй! – вдруг закричала на него Эстер. В ней вскипели гнев, боль, злость на собственную беспомощность. – Я не верю, что Рис злодей или безумец. Должно быть что-то еще… какое-то горе, какие-то терзания… я не знаю… что-то должно быть! Поищи это!

– Ты проиграла, Эстер, – с внезапной мягкостью в голосе сказал Монк. – Хватит сражаться. Это никому не принесет добра.

– Нет, не проиграла… – Ей хотелось плакать. Она чувствовала, как слезы выступают на глазах и рыдания сжимают горло. Все это так нелепо… – Прошу… попробуй! Мы можем сделать что-то еще!

Монк, не отрываясь, смотрел на нее. Он не верил ей, и Эстер видела это по его лицу.

– Ладно, попробую, – согласился он и поглубже засунул руки в карманы. – Но это бесполезно.

– Спасибо, – быстро отозвался Рэтбоун. – Это лучше, чем бездействие.

Уильям тяжело вздохнул.

– Хватит капать на пол. Рассказывайте, что знаете…





Глава 11




Монк был убежден, что любые попытки найти смягчающие вину Риса Даффа обстоятельства обречены на провал. Неумение сдерживать порочные наклонности и вспыльчивый нрав неуклонно вели его от изнасилований к убийству, что и случилось.

Любопытно, что Уильям не мог простить ему именно избиения. Оно казалось ему неоправданным упражнением в жестокости.

Тем не менее ради Эстер Монк решил попробовать. Он сказал, что попробует – возможно, поддавшись настроению той минуты, – и связал себя обещанием.

Тем не менее отправляясь в Сент-Джайлз, сыщик почти не думал об этом. Он все никак не мог стереть из памяти то презрительное выражение, которое видел в глазах знавших его в прошлом людей. Им больше нравился Ранкорн, его жалели. Теперь Ранкорн досаждал ему, как незажившая потертость на коже. Напыщенный, узколобый, эгоистичный. Но, может быть, он не всегда был таким? Монк допускал, что между ними произошло нечто, изуродовавшее его природный характер.


Если б кто-то предложил это объяснение в качестве оправдания его собственного поведения, то Уильям отверг бы его – он не нуждался в оправданиях. Если б он не обладал силой, прямотой и смелостью, позволяющими подняться над ситуацией, тогда да, пришлось бы. Он мог бы смягчить суждения о других, но потакать себе не собирался.

Монк ехал по Оксфорд-стрит на юг, размышляя, что через минуту-две кэб остановится, он выйдет и остаток пути пройдет пешком – пока неясно, в каком направлении. Все вокруг пребывало в движении, покрикивали извозчики, воздух полнился ржанием лошадей, бряцаньем упряжи и шипением колес под дождем.

Нужно переключить внимание на Риса Даффа. Что искать?

Какие могут быть смягчающие обстоятельства? Случайность исключена. Схватка была долгая и упорная и продолжалась до тех пор, пока оба участника не потеряли способность двигаться. Провокация? В отношении Лейтона Даффа – да, возможно; он пришел в ужас и разъярился, узнав, что творит сын. В отношении Риса? Маловероятно.

Если только еще прежде не состоялась другая ссора, достигшая кульминации на Уотер-лейн. Это что-нибудь изменило бы? Существуют ли обстоятельства, при которых можно понять жестокое убийство? Монк не представлял себе такого. Лейтон Дафф умер не от удара в голову, нанесенного сгоряча. Его забили до смерти – удар за ударом, удар за ударом…

Кэб остановился. Уильям вышел, заплатил извозчику и зашагал под дождем к повороту в первый попавшийся переулок. В нос ударил знакомый запах грязи. Тесную серую улочку обступили серые дома с кривыми стенами. Поскрипывало дерево, ветер хлопал тряпками, свистел в разбитых стеклах, и складывалось впечатление, что сейчас вот-вот что-нибудь неминуемо рухнет.

«Святая земля» была все той же, что и двадцать лет назад, только стала опасней. Сыщик поднял воротник, руки засунул поглубже в карманы. Ступать приходилось прямо в лужи; сточные канавы повсюду переполнились. Оставалось только полагаться на пару старой обуви, специально сохранявшуюся для такого рода вылазок.

Что заставило Лейтона Даффа пойти за Рисом именно в тот вечер? Увидел ли он нечто, заставившее понять, чем занимается сын, и приведшее его в неописуемый ужас? Что это могло быть и почему Ивэн этого не обнаружил? Или Лейтон Дафф уничтожил найденное? Или взял с собой, чтобы предъявить Рису? Если да, то почему это что-то не нашли на его теле? Рис ведь остался на месте. Быть может, улику унесли и, предположительно, уничтожили Артур или Дьюк Кинэстоны?

Или никакой улики не было, а Лейтон Дафф все знал или, по крайней мере, подозревал заранее? Почему в тот вечер он решил отправиться за Рисом?

Возможно ли, что он ходил за ним и раньше?

Монк пересек тесный двор с кузницей в одной из построек.

Жар горна и горячего металла, мокрой конской шкуры и навоза ощущался с расстояния в несколько ярдов. Он постарался побыстрее пройти мимо манящего тепла, и тут ему в голову пришла новая идея. Может быть, Лейтон Дафф сам пользовался услугами проституток и поэтому узнал о поведении Риса? И, кстати говоря, как он узнал? Возможно ли, что Рис вернулся пораненный и вынужден был объяснить отцу, откуда на нем кровь или синяки с царапинами? Наверняка нет. У него дома все условия для соблюдения секретности. Или он мог дать другое, простое объяснение. Мог сослаться на боксерский поединок, зашедший слишком далеко, на неприятность при езде верхом, на уличную стычку, падение, на дюжину причин. Лейтону пришлось бы советоваться с Сильвестрой и проверять, могло ли такое случиться с сыном.

Но что, если Лейтон оказался в том месте сам по себе, возможно, с одной из тех проституток? Это разом объясняло его осведомленность о визитах Риса в СентДжайлз, о серии изнасилований и избиений, а также ярость, охватившую Риса в тот момент, когда отец, возможно, ударил его. Такой ханжеский поступок мог просто взбесить его.

А если взять еще более мрачную ноту, то могло ли знание о связи отца с гулящими женщинами объяснить жестокость Риса по отношению к проституткам? Могло ли у него возникнуть чувство обиды за семью и особенно за мать? Это уже похоже на какое-то смягчающее обстоятельство… если это правда… если это доказуемо…

Вопрос нужно ставить так: видел ли кто-нибудь Лейтона Даффа в Сент-Джайлзе по ночам, исключая ночь его смерти? Знают ли его в каком-нибудь борделе? Само собой, наглядно; столь искушенный в жизни человек вряд ли назовется собственным именем. Для общества одно дело знать, что масса джентльменов развлекается в подобных местах, и совсем другое – застать одного из них в борделе. Репутация неизбежно пострадает, и, возможно, весьма серьезно.

Внезапно Монк остановился, чуть не споткнувшись о бордюрный камень. Он с трудом удержал равновесие, и тут же в его голове всплыло воспоминание. Конечно, человека можно уничтожить, превратить в объект насмешек со стороны общества, и даже не из-за его плотских слабостей, а из-за нелепости положения, в котором он очутился. Достоинство потеряно навсегда. Подчиненные смеются, уважение пропадает. Власть ускользает из рук.

Почему он подумал про власть?

За ним с любопытством наблюдал мужчина у жаровни, продающий каштаны. Уличная торговка, хихикнув, свернула в конце переулка на главную улицу; перед собой она несла сумку.

Судья. Во время полицейской облавы в борделе застали судью. Прямо в постели с жирной нахальной девчонкой лет четырнадцати.

Когда появилась полиция, он выскочил из номера в одной ночной рубашке, с растрепанными волосами, забыв очки, споткнулся и упал с лестницы, приземлившись у ног офицера полиции. Рубашка задралась на голову, заголив тело. Монк при этом не присутствовал. Ему рассказали обо всем позже, а он хохотал до слез, пока не заболели ребра.

Почему он сейчас об этом вспомнил? Та сцена до сих пор вызывала смех, но вместе с тем Уильяму определенно стало стыдно и больно.

Почему? Почему он ощутил вину? Судья был лицемер, он выносил женщинам приговоры за преступления, которым сам же и потворствовал. Они торговали товаром, который он постоянно покупал.

И все же чувство сожаления не покидало его, когда он, повернувшись через левое плечо, снова перешел дорогу. Монк бессознательно двигался в сторону одного из крупнейших борделей, какие знал. Чтобы спросить о Лейтоне Даффе? Или чтобы узнать, не там ли проводилась та облава? Зачем полиции устраивать облаву в борделе в Сент-Джайлзе или на «Святой земле»? Их здесь полно, и никому до них нет дела. Значит, была какая-то причина: воровство, подделка денег, а возможно, и что-то более серьезное – например, похищение или убийство. Это оправдывало внезапный полицейский рейд.

Уильям обогнал мужчину со связкой тростей, пробиравшегося переулками к главной улице, чтобы продать их там.

На крыльцо у одной из дверей забился, прячась от дождя, нищий. Монк без особой причины дал ему трехпенсовик.

Нужно пойти в участок и взять у Ивэна портрет Лейтона Даффа. Под словесное описание подходят тысячи людей, а прочесывать Сент-Джайлз в поисках свидетелей, видевших Даффа-старшего и способных опознать его, страшно утомительно и нудно. И до суда остается всего день или два.

Но пока он здесь, в Сент-Джайлзе, надо поискать отголоски их с Ранкорном прошлой истории. Нужно все узнать. Вида Хопгуд довольна. Монк с улыбкой вспоминал ее лицо во время рассказа про Риса Даффа и его друзей. Картину портило то, что Артур и Дьюк Кинэстоны пока недосягаемы; однако ситуация вполне может измениться. Вряд ли они снова вернутся в Севен-Дайлз, но если вернутся, то будут неприятно удивлены оказанным приемом. Не стоит ли пойти и предупредить их? Спасти тех, до кого ему, в общем-то, нет дела, а заодно облегчить собственную совесть… Он не будет винить себя в их смерти, если у них хватит ума проигнорировать предупреждение.





* * *


Явившись в участок, Монк нашел Джона Ивэна, уже занятого новым делом.

– Можно одолжить рисунки с Рисом и Лейтоном Даффом? – спросил Уильям, когда они оказались в крошечной комнатке сержанта.

Ивэн удивился:

– Зачем? Разве Вида Хопгуд не довольна?

– Довольна. Это не для нее. – Монк предпочел не объяснять, что теперь пробует спасти Риса Даффа, то есть работает в каком-то смысле против версии, выстроенной Ивэном.

– Тогда для кого? – Джон пристально смотрел на него блестящими карими глазами.

Ивэн рано или поздно узнает, что Рэтбоун взялся за защиту, рассудил Монк. Он будет давать показания в суде и узнает об этом там, если не раньше.