Битна, под небом Сеула

 * * *




Когда-нибудь, рано или поздно, мы встретимся под небом Сеула.

Корейская поговорка





* * *


Меня зовут Битна. Скоро мне исполнится восемнадцать лет. Я не могу лгать, потому что у меня светлые глаза, и по ним сразу будет видно, если я солгу. И волосы у меня светлые, некоторые думают, что они обесцвечены перекисью водорода, но я такой родилась – с волосами цвета кукурузы, потому что после войны мои бабушка и мама очень голодали. Я родилась на юге, в провинции Чолладо[1], в семье торговцев рыбой. Родители у меня люди небогатые, но, когда я окончила школу, они решили дать мне самое лучшее образование, нашли для этого «небесный» университет (университет SKY[2]) и взяли кредит. С жильем поначалу проблем не было, потому что тетушка (старшая сестра отца) согласилась приютить меня у себя, в крошечной квартирке в квартале Ёнсе, рядом с университетом. Я жила в одной комнате с ее дочкой по имени Пак Хва, что означает «чистый цветок», хотя на самом деле это имя ей совсем не подходило. Я рассказываю так подробно, потому что именно эта ситуация и это соседство стали причиной моих дальнейших приключений и послужили моему образованию не хуже лекций преподавателей, так как, именно живя в этой комнатушке, я поняла, сколько в человеке может таиться злобы, зависти, подлости и лени.

Пак Хва была на несколько лет младше меня, и я очень быстро поняла, что приглашена сюда специально, чтобы заниматься с ней. Сначала это были обычные просьбы: «Битна, ты такая благоразумная девочка, может, повлияешь на сестру, чтобы она делала уроки (или прибиралась в комнате, или помогала по хозяйству, или молилась, или стирала свое белье и так далее)», но постепенно эти пожелания становились более настоятельными рекомендациями («в конце концов, кому, как не тебе, показывать ей пример») и, наконец, превратились в настоящие приказы: «Битна! Что тебе сказано? Сходи за сестрой, приведи ее и приготовь ей обед!»



Очень быстро ситуация стала невыносимой. Пак Хва совершенно отбилась от рук. Ей было четырнадцать лет, и она ничем не интересовалась, кроме собственной персоны. Часами она смотрелась в увеличивающее зеркальце, выискивая у себя на коже разные дефекты, покраснения, прыщики, выдавливала из них ватными палочками гной, обрабатывала ранки спиртовыми салфетками, после чего замазывала шрамики маскирующим карандашом, а затем прятала их под толстым слоем тонального крема. Она стала настоящим знатоком в области эстетической медицины!



Это была беспрестанная битва, мне приходилось подолгу вдалбливать ей, что она должна сделать, а в результате – крик и слезы, а то и припадки бешенства, когда Пак Хва запускала мне в голову чем придется, а иногда швыряла за окно тарелки, стаканы, а то и ножи, так что мне страшно было выглянуть наружу: а вдруг она кого-нибудь убила? После этого я должна была устранять последствия разгрома и выслушивать тетушкины упреки: «Неблагодарная, я столько для тебя делаю, да не будь меня, ты попрошайничала бы на улице или вернулась бы обратно в Чолладо, к своим рыбакам, и потрошила бы рыбу на базаре». Что мне было ответить на это?



Тогда-то я и стала бродить по городу. Занятия в университете занимали лишь какую-то часть дня, остальное же время я гуляла по улицам, а то садилась в автобус или на метро и ехала куда-нибудь через весь город. Сначала я скиталась по улицам, чтобы забыть о семейных неурядицах, о грязной комнате, которую мне приходилось делить с двоюродной сестрой, о нескончаемых попреках со стороны тетушки. Как только я выходила из квартиры, захлопнув за собой металлическую дверь, и спускалась по крутой лестнице, ведущей на улицу, с меня будто сваливался какой-то груз, дышать становилось легче, в ногах ощущался прилив энергии, и я улыбалась.

Улица стала для меня настоящим приключением. В моем родном городке в провинции Чолладо ничего особенного не происходило. Одна-две улицы, несколько магазинчиков, главным образом продуктовых, пара харчевен – вот и весь центр. В пять часов вечера жизнь там замирала, а наибольшая активность приходилась на раннее утро, когда тракторы подвозили туда прицепы, груженные капустой и луком. Мы жили от праздника к празднику, а их в году было три: праздник Чхусок[3], Новый год и День поминовения, когда люди ухаживают за могилами умерших родственников. Приехав в Сеул, я как будто попала в иной мир. Жилые кварталы здесь опоясаны широкими проспектами, по которым во всех направлениях сплошным потоком катят машины и автобусы. По тротуарам толпами идут люди, и толпы эти такие плотные, что мне пришлось специально учиться, чтобы при ходьбе не натыкаться на встречных пешеходов. При моих габаритах (а я вешу 43 килограмма при росте 156 сантиметров), чтобы избежать столкновения, я была вынуждена то и дело отскакивать в сторону, а то и вовсе сходить с тротуара на проезжую часть. Первое время я выходила из дома с тетушкой, когда та отправлялась за покупками, или с сестрой. Они передвигались с поразительной уверенностью, никогда не сходили с тротуара, а, наоборот, тесно прижавшись друг к другу, шли напролом, ни на кого не глядя. Прямо как танк! Я же осмотрительно держалась позади, идя за ними след в след. Каждому встречному я смотрела в глаза, чего тут никто не делает. Сначала я даже здоровалась с прохожими, особенно с пожилыми, пока тетя меня не отругала: «Битна, чего это ты всем улыбаешься? Хочешь, чтобы тебя приняли за дурочку?» Пак Хва издевалась надо мной: «Ну и деревня! Города никогда не видела!»

Вот тогда, в этот первый год моего пребывания в столице, я и взяла в привычку разглядывать людей так, чтобы они не подозревали об этом. Это не всегда просто. Надо найти удобный пункт наблюдения, не слишком далеко, но и не очень близко. В метро можно смотреть на отражения в стеклах, но они не всегда бывают достаточно четкими, да и, кроме того, люди быстро тебя обнаруживают, встретившись взглядом с твоим отражением. В автобусе лучше, потому что там – дневной свет и можно наблюдать за людьми через окна. Либо за теми, кто едет в машине, и тогда ты смотришь на них сверху, потому что автобус выше автомобиля, либо, когда автобус останавливается или медленно едет вдоль тротуара, ты успеваешь хорошенько рассмотреть прохожих и придумать про них всякую всячину. Кто они, откуда, чем занимаются, что их волнует, какие у них проблемы в личной жизни, материальные трудности, или что они пережили в прошлом, о чем вспоминают, кто их родные, что их печалит.

У меня даже был тогда блокнотик, куда я записывала всё, что видела, с кратким описанием персонажей.

Женщина лет пятидесяти. Одета в черное, довольно поношенное пальто, туфли на низком каблуке, сумочка из кожзаменителя с двумя золочеными пряжками, волосы седые, завивка, вокруг рта морщинки. Она живет в Гангнаме[4], в большом многоквартирном доме, она разведена, у нее крохотная квартирка, ей хотелось бы завести собаку, но в ее доме это не разрешается. Ее зовут госпожа На Ми Сук. Всю свою жизнь она проработала в банке, за стеклянной перегородкой, считала купюры, перечисляла куда-то деньги. Она уволилась, не достигнув пенсионного возраста. У нее даже были мысли о самоубийстве, но ей не хватило на это смелости.

Когда автобус тронулся, она перехватила мой взгляд и как будто удивилась, а через мгновение, когда автобус стал медленно набирать скорость, я оглянулась на нее, и она мне улыбнулась.

А вот молодая женщина стоит у края тротуара, автобусной остановки тут нет, она, похоже, ждет кого-то, видимо, за ней должен приехать на машине друг, он уже сильно опаздывает, и она нетерпеливо хмурится. Она думает, что ей надо бы уйти, но ноги словно приросли к тротуару, ей не сдвинуться с места, как в страшном сне… Мне хотелось бы назвать ее госпожой Ко Ын Дже, по-моему, это имя ей очень подходит. Может быть, завтра, когда я буду снова ехать на этом автобусе – номер 660, – она так и будет стоять тут, на этом самом месте. Друг решил порвать с ней, он не отвечает на звонки, а пойти к нему она не решается, потому что у него есть жена.

А эта старушка, должно быть, с Юга, мне знакомо ее почерневшее от солнца лицо, спина, согнувшаяся от полевых работ, она приехала сюда, чтобы проводить в больницу дочку с внучкой, и боится опоздать на встречу с ними: вон как торопливо она бросилась к автобусу и сразу отпрянула назад, у нее малюсенькие глазки, щеки все в мелких морщинках и родинка на переносице. Ее дочку зовут Юн Джин, она уже три года как замужем за авиадиспетчером, внучку дочка назвала Юн Джа, потому что это имя похоже на ее собственное, хотя такое делается обычно только между сестрами, а еще у нее есть христианское имя – Мария, потому что диспетчер – христианин.

Я записываю имена, названия мест, как будто мне предстоит еще раз повстречаться с этими людьми, но я прекрасно знаю, что никогда их больше не увижу: город такой огромный, тут можно бродить миллион дней и не встретить ни одного знакомого человека, вопреки поговорке, которая гласит: «Когда-нибудь, рано или поздно, мы встретимся под небом Сеула».



А потом я нашла для наблюдения за людьми место получше. Это большой книжный магазин в Чонногу[5]. После занятий я сажусь на метро и еду туда, где в подвальном помещении можно найти любую книгу. Для меня это было что-то невероятное – получить доступ ко всем этим книгам. Ведь у нас, в Чолладо, не хватало денег на покупку книг, я пользовалась только школьными учебниками, потрепанными, грязными, в жирных пятнах, со страницами, исписанными несколькими поколениями школьников. Поэтому, открыв однажды для себя этот мир, я уже не могла больше без него обходиться. Каждый день после окончания лекций я ехала в этот книжный магазин и, устроившись в уголке, наблюдала за людьми и разглядывала книги. Мне сразу полюбился отдел иностранной литературы. Я брала наугад книгу с полки и сразу начинала ее читать. Так я перечитала все романы Диккенса, особенно мне понравился «Сверчок за очагом». Я начинала читать, и все вокруг меня исчезало, я слушала гудение большого котла на огне, пение невидимого сверчка где-то в золе, представляла себе, что тоже сижу там, в этой большой комнате, у огня, и сам Чарлз Диккенс рассказывает эту историю – мне одной, по-английски. А романы Мазо Деларош[6], например, «Рождение Джалны»? А «Унесенные ветром» Маргарет Митчелл? Позже я обнаружила новеллы Эдгара По и зачитывалась «Черным котом», «Овальным портретом», слова завораживали меня, я забывала про время. А еще я читала книги на французском, потому что уже два года, как решила выучить этот язык – такой нежный, такой музыкальный. В этом магазине было всего несколько сборников, в том числе стихи Жака Превера, которые мне очень нравились.

Иногда приходил молодой человек, садился рядом со мной и смотрел, как я читаю, он смотрел так пристально, что мне приходилось отрываться от книги. «Извините, – говорил он, – но магазин через пять минут закрывается». Я смущалась, краснела, пыталась найти оправдание: «Я никак не могу решить, какую книгу купить, простите, пожалуйста». Он вежливо наклонял голову, как будто это было неважно. «Нет-нет, вам не надо решать сейчас, вы можете прийти завтра опять». Он был невысокий, у него были красивые черные миндалевидные глаза, тонкий нос, и я подумала, что когда-нибудь можно будет включить его в число моих любимых персонажей. Я сразу придумала ему имя: я назвала его господин Пак.



Там-то, в книжном магазине, я и начала по-настоящему наблюдать за людьми. Автобус, метро, тротуары недостаточно хороши для этого, потому что люди там слишком много двигаются, быстро шагают, бегут куда-то. А то, наоборот, остановятся, и тогда я сама превращаюсь в объект их наблюдения, а ужаснее этого ничего нет, потому что мне всегда хотелось быть невидимкой, разглядывать других, но так, чтобы меня никто не замечал.



И все же однажды в моей жизни кое-что изменилось. Я ставила на полку книгу, которую только что просмотрела, и тут ко мне подошел господин Пак.

«Пойдемте, – сказал он. – Мне надо вам кое-что показать».

Я не знала, чего он хочет от меня, но покорно пошла за ним. Может быть, на какой-то миг мне показалось, что он предложит мне работу в этом книжном магазине, я мечтала об этом, потому что страшно люблю читать и еще мне очень были нужны деньги. Тетя все время твердила по малейшему поводу: «Ты нам слишком дорого обходишься, надо будет что-нибудь придумать с оплатой твоего обучения и жилья». Сестра слышала все это и становилась еще ужаснее: она специально разбрасывала вещи по комнате, а потом с наслаждением смотрела, как я за ней убираю.



Господин Пак открыл ящик своего стола и протянул мне какое-то письмо. Оно было напечатано на машинке:



Меня зовут Ким Се Ри, но мне больше нравится имя Саломея, из-за болезни я не могу выходить на улицу. Я жду того, кто будет приходить ко мне и рассказывать, что делается в мире, я очень люблю разные истории. Я пишу это совершенно серьезно, в обмен на ваши истории вы получите хорошее жалованье.




Далее следовал телефонный номер.

Господин Пак протянул мне листок, я машинально взяла его, сложила и сунула в сумку с учебниками и тетрадками по английскому. Несколько дней я не вспоминала об этом, но потом снова увидела записку, сняла трубку и позвонила Саломее.





Первая история, рассказанная Саломее





Апрель 2016 года


Весной, когда начинают распускаться почки и в ветре чувствуется жажда цветения, господин Чо Хан Су выносит на крышу дома клетки со своими голубями. Господин Чо имеет на это право, потому что он – консьерж, а следовательно, только у него есть ключ, позволяющий выйти на крышу. Дом, где он работает, – это высокое здание восьмидесятых годов постройки, являющееся частью целого комплекса, который называется «Good Luck!» (именно так – по-английски и с восклицательным знаком в конце). Не знаю, почему его так назвали, может быть, оттого что уж больно он не вяжется с самой мыслью об удаче и счастье. Безликое здание с тысячей одинаковых окон, сотнями балкончиков, на которых жильцы развешивают выстиранное белье, чтобы оно сохло на бледном солнце, просвечивающем сквозь большие стекла. На доме господина Чо написан номер – 19, он выведен черной краской на стене без окон. Девятнадцатый он потому, что есть еще восемнадцать других, точно таких же домов, а этот – девятнадцатый – лучше всех, он стоит на вершине холма, возвышаясь над районом Йонсангу[7].

Стоя на крыше, на двадцатом этаже, господин Чо смотрит на город, на выступающие из дымки огромные бетонные бруски. Весной солнце уже греет по-настоящему, и голуби в клетках волнуются от теплого ветерка, от запаха, что поднимается от окрестных сосен. Они воркуют и толкаются, вытягивают шеи, чтобы выглянуть наружу, забывая о сетке, которой обтянуты стенки клетки. Некоторые говорят: «Голуби – самые глупые существа в природе!» И, чтобы подтвердить правильность своих слов, рассказывают, как эти птицы пытаются иногда улизнуть через такое маленькое отверстие, что в него помещается только половина их клюва. «Вы видели, какого размера у них мозг?» – спрашивают эти люди. Что тут возразить? Господин Чо раз или два пытался спорить с ними: «Но они летают, вы только представьте себе: ведь летать – это совсем не то же самое, что водить машину или решать судоку, правда?» Люди, соседи, жители дома, даже консьержи других домов – все знали, какую страсть питает господин Чо к своим голубям.

Зимой все – и голуби, и сам господин Чо – погружаются в ленивое оцепенение. Господин Чо договорился с управляющим «Good Luck!»: он работает консьержем, но жалованья не получает. Вместо жалованья ему разрешили держать почтовых голубей и даже выносить их подышать свежим воздухом на плоскую крышу дома. «Только вы должны следить, чтобы ваши голуби нигде не напачкали, и не будете возить их в лифте!» Господин Чо согласен. Конечно, со стороны управляющего это большое одолжение, но господин Чо – бывший полицейский, а иметь в доме полицейского всегда полезно. Господин Чо уже пять лет работает в девятнадцатом доме консьержем, но когда-то давным-давно он жил в деревне, на острове Канхвадо[8], неподалеку от северокорейской границы. В этой деревне он вырос, его мать перешла линию фронта и поселилась там как беженка, да так и осталась, сначала она как простая батрачка выращивала лук и сладкий картофель, а потом вышла замуж за владельца фермы. Когда господин Чо был маленьким, войны уже не было, но и миром это назвать было нельзя. Повсюду были солдаты, по дорогам ездили только танки и военные грузовики, неподалеку располагалась американская база. Про родину своей матери, своих бабушки и дедушки, своего отца он не знает ничего, кроме названия Кэсон[9]. Дед господина Чо (мать иногда рассказывала ему о нем) был высокий мужчина, очень красивый, смуглый, с густыми волосами, он пел пхансори[10]. У него тоже была своя плантация грушевых деревьев, она досталась ему от жены. Богатый человек, говорила о нем мать, властный, но добрый. Что с ним стало после войны? Но дед давно умер, и теперь по эту сторону границы не было никого, кто вспомнил бы о нем, никого, кроме него, господина Чо, потому что он внимательно слушал все, что рассказывала ему мать. А когда она умерла, то унесла эту память с собой в могилу. И своей любовью к голубям господин Чо обязан ей. Когда мать пересекала демаркационную линию, с собой у нее была пара почтовых голубей, которых разводил отец, она несла их на спине вместе с сыном, в мешочке с проделанными в нем дырочками, чтобы они могли дышать. Она взяла их с собой, чтобы когда-нибудь они полетели обратно, на родину, отнесли весточку ее родным, оставшимся по ту сторону. Но время шло, а мать господина Чо все не решалась выпустить их, так они и состарились и в конце концов умерли. Но за это время они успели наделать кучу детей, их-то и разводил господин Чо, чтобы однажды они, возможно, выполнили свою миссию. Он никому не говорил об этом: кто поверит, что птицы в третьем или даже четвертом поколении могут сохранить память о стране, откуда они родом?

Утро. Для голубей нет времени лучше. Господин Чо одну за другой поднял наверх все пять клеток: в каждой по две пары голубей, разделенных перегородкой из толстого картона. У каждой пары есть общее имя, что-то вроде фамилии, но и у каждого голубя есть свое. Кому-то это может показаться глупостью. Госпожа Ли, сделала ему как-то замечание: «Зачем вы даете имена этим птицам? Разве голуби могут знать свое имя? Это же не собаки!» Господин Чо укоризненно посмотрел на нее: «Конечно же, они знают свои имена, госпожа Ли. Если хотите знать мое мнение, они гораздо умнее вашей собачки». Госпожа Ли не соглашается. Она любит поспорить и рада, что на сей раз господин Чо соизволил с ней поговорить. «Давно не слышала ничего смешнее, – замечает она. – Чем это ваши голуби лучше моей собачки?» – «Они умеют летать, госпожа Ли», – ответил господин Чо столь категорически, что женщина прикусила язык. Позже она думала: «Мне надо было сказать ему, что летать вовсе не означает быть умным, и, к тому же, что, если бы у моего Лягушонка (так звали ее песика, потому что он был маленький, толстенький, коротконогий и лаем походил больше на лягушку, чем на собаку) были крылья, он тоже умел бы летать».

Итак, теплым весенним утром господин Чо вынес на крышу свои пять клеток. На лифте он не поехал, потому что, будучи консьержем, соблюдал договоренность с управляющим «Good Luck!», что не будет возить голубей в лифте. А то вдруг какой-нибудь недоброжелательный жилец пожалуется, что у него аллергия на птиц? Тогда управляющий получит выговор от банка, которому принадлежит здание. Все это могло бы перерасти в настоящий скандал, а господин Чо скандалов не любит.

Господин Чо выходит на крышу, тяжело дыша: ведь ему пришлось пять раз пройти все двадцать этажей, с самого низу и до самой крыши, а это, по его подсчетам, составляет приблизительно четыреста ступенек за каждый подъем, то есть всего две тысячи ступенек. Господин Чо немолод. Он тридцать лет отслужил в полиции и давно уже перешагнул порог пенсионного возраста, да и ноги с легкими говорят, что ему не двадцать лет и даже не тридцать пять. Поэтому, добравшись наконец до крыши, он позволяет себе небольшую передышку и, усевшись на основание вентиляционной трубы, любуется городским пейзажем, медленно проступающим сквозь утреннюю дымку. Еще несколько мгновений, и он увидит Намсан[11], стрелу радиобашни, а за ними гигантского сверкающего змея реки Ханган, и еще дальше – небоскребы Каннамгу и ленты автомагистралей. Сегодня воскресенье, весна, еще очень рано, и город притих, как если бы все вокруг затаило дыхание в ожидании того, что же будет дальше.

Вот он, долгожданный момент. Голуби ждут его, проявляя все больше нетерпения, вертятся в тесной клетке, пытаются бить крыльями, свист маховых перьев лишь усугубляет их беспокойство. Господин Чо чувствует это всем своим телом, его руки и ноги до самых кончиков пальцев словно пронизывает электрический ток, заставляя топорщиться волоски на тыльной стороне ладоней. Он приседает на корточки перед клетками, разговаривает с птицами, медленно называет каждого голубя по имени:

Лисичка, и ты, Мальчик,

Зяблик и ты, Красношейка,

Ракета, Белая Стрелка,

Светик, Луна,

Муха, Стрекоза,

Бродяга, Президент,

Акробат, Улитка,

Бриллиантик, Черный Дракон,

Певунья, Король,

Плясунья, Клинок.





Ему нравится, прижавшись лицом к клетке, произносить их имена: услышав свое имя, птицы одна за другой перестают биться, откидывают назад головку и смотрят желтым глазком. Для господина Чо это словно знак доверия, благодарности и в то же время обещание. Обещание чего? Он и сам не смог бы этого объяснить, но это так: что-то этакое сливается с ним, пробуждая воспоминания о прошлом, это похоже на сновидение, возобновляющееся после долгих дней, проведенных будто во сне.

Момент настал. Господин Чо открывает продолговатый жестяной ящичек, что-то вроде школьного пенала. Внутри лежат несколько записок, он приготовил их заранее, аккуратно написал от руки на тончайшей, почти прозрачной рисовой бумаге. Эти записки господин Чо стал сочинять давно, задолго до того, как написал их. Он не хочет писать абы что, для него это никакая не забава, пусть Соо Ми, его дочка, подшучивает над ним: «Папа, ты что, своей возлюбленной пишешь?» или «Телефончик свой написать не забудь!» Конечно, она не верит. Ее поколению не понять, да и пожилым людям, живущим в этом же доме, тоже. Все они живут в своем времени, им нет дела до господина Чо с его несбыточными мечтами. У них есть Интернет, они пишут сообщения на своих мобильных телефонах, на компьютерах, пользуются мессенджерами. Писем они давно уже не пишут. А ведь еще несколько лет назад Соо Ми любила писать письма. Господин Чо помнит, что она даже сочиняла стишки, чтобы папа сворачивал их, как сигареты, и прикреплял к лапкам голубей. Потом это у нее прошло. Когда они поселились в этом доме, в центре огромного города, она перестала верить в голубей и в их послания, стала как все.

Пора. Господин Чо открывает клетку, где сидит Черный Дракон, осторожно берет птицу; он держит голубя в ладонях и чувствует, как часто бьется в груди его сердечко, ощущает нежное тепло животика, холодные лапки. Он гладит птицу кончиками больших пальцев, подносит к лицу, дует ей на головку, на кончик клюва. Голубь моргает, потом широко раскрывает глаза, зрачки у него становится круглыми: он понимает, что наконец-то сможет делать то, что умеет, – летать.

Поднялся ветер – мягкий и в то же время терпкий, господину Чо хорошо знакомо это его любимое время года, когда в ветре чувствуется жажда цветения и воспоминания о недавнем снеге мешаются в нем с ароматом робких цветов терновника, что еще только раскрываются в долине. Здесь-то терновника нет, здесь только растения в горшках, которые выращивают на досуге некоторые жильцы «Good Luck!». Да еще внизу, вдоль здания, высажено несколько магнолий, но они никогда не цветут.

Черный Дракон трепещет в руках хозяина, и господин Чо чувствует, как под пухом все сильнее стучит бубенчиком сердце птицы. Он нежно дует ему на клюв, шепчет что-то ободряющее – не фразы, а только отдельные, тщательно подобранные слова, нежные, округлые, легкие. «Ветер», «душа», «свет», «крыло», «любовь», «обратно», «трава», «снег»… Сейчас Черному Дракону он хочет сказать только одно слово: «надежда», а для его подружки по имени Бриллиантик он выбрал слово «желание», потому что оно означает еще и «ветер». Черный Дракон слушает, зрачок в желтом глазу становится все больше, и господин Чо слышит, как в глубине его горлышка словно начинают перекатываться маленькие камешки: это звучат слова голубиного языка, но они рождаются только в горле, потому что у птиц, когда они рассекают воздух и погружаются в его бурлящие потоки, говорит всё тело – маховые перья, крылья, хвостовое оперение. Господин Чо медленно подходит к краю крыши, протягивает руки, словно преподносит птицу в дар небу. Шш-ш-ш-ш! Черный Дракон взлетает, сначала падает вниз, потом вдруг будто спохватывается, взмывает вверх, парит над улицей и устремляется в полет над домами, держа курс на восходящее солнце.

В клетке волнуется Бриллиантик. Она услышала шум крыльев, теперь ее очередь, она знает это, возмущается. Когда господин Чо берет птицу в руки, она начинает клеваться, словно говоря: «Пусти, дурак! Мой любимый уже в небе, пусти меня к нему!» Господину Чо даже не надо подходить к краю крыши. Он раскрывает ладони, и Бриллиантик взмывает вверх, она легче своего дружка и поднимается прямо в небо, очерчивает дугу над проспектом и через несколько мгновений исчезает в потоках света. Господину Чо не проследить за ней взглядом, у него слабые глаза, от яркого солнечного света они начинают слезиться.

Тогда господин Чо принимается ждать, ожидание его будет долгим. Он знает, что оно может длиться часами, иногда до самой ночи. Он садится на крышу рядом с клетками, закрывает глаза и пытается представить себе, что видят сейчас, пролетая над городом, Черный Дракон и его подружка Бриллиантик. Высокие здания из стекла и бетона, похожие на хрустальные утесы, ленты автомагистралей, а дальше – широкая река. Энергия, накопившаяся в их крыльях за недели заточения, преобразуется в электрическую силу, птицы машут крыльями с огромной скоростью, все выше и выше поднимают их воздушные потоки, но вот ледяные дыры над рекой заставляют их спуститься ниже. До реки впереди держится Черный Дракон, но потом Бриллиантик вырывается вперед и летит вдоль берега до моста в сторону острова. В небе, ниже, есть и другие птицы, большие и маленькие чайки, а ближе к острову – стаи уток. Голуби не останавливаются, вычерчивают круги над покрытой сверкающей рябью поверхностью воды. Трава и камыши клонятся под ветром, на мосту остановились в утренней пробке машины, слышатся автомобильные гудки, утиное кряканье, сигнал поезда, что медленно переезжает реку. Чтобы как-то скрасить долгое ожидание, господин Чо принес с собой на крышу одного из старейших своих питомцев, голубя, который знал еще его матушку и был, возможно, птенцом той, самой первой голубиной пары. Он зовет птицу Чочонгса, «пилот», потому что тот летал раньше высоко-высоко, как самолет. Но теперь он ослеп и не может двигаться из-за артроза, а потому сидит неподвижно в руках у хозяина, вдыхает свежий ветер да ощущает перьями ласковое прикосновение солнца.