Большой куш нищей герцогини

– Вот здесь. Читаю заметки бабули: «Черный день моей жизни случился, пишу не в своем доме. Я нахожусь в чужой квартире. Сюда меня с сыном привез Никита Иванович, верный наш слуга, храни его Господь. Что с нами будет завтра? Не знаю. Ни денег, ни еды нет. На ужин пила воду из крана. Она в Москве совсем не вкусная, не то что в имении. Никита Иванович просил не беспокоиться, утром он доставит нас в надежное место. Я верю, что Господь устроит все наилучшим образом. Бог сирых и убогих любит, в обиду не даст. Стану молиться за тех, кто по неразумению своему отравился большевистской пропагандой и убил много людей. Господи, помилуй невинно погибших, не накажи их палачей, ибо они не ведают, что творят. У меня с собой шкатулка с драгоценностями. Слава богу, Матрена Киселева ходила вчера вечером в Павлихино и увидела, как туда прибыли чекисты. Они громко говорили, что рано утром поедут в Муркино, им велено доставить Радовых в Москву. Матрена посреди ночи влетела к нам в дом, я позвала Никиту, сложила все, что было в доме, в чемоданы, Шныркин их надежно спрятал. С собой я взяла немного, чтобы прожить лет пять. За это время коммунистов прогонят, в России снова взойдет на престол царь-батюшка. Боже, храни Матрену. Господи, спаси Никиту. Святой Николай Угодник, помоги нам с сыном. Все будет хорошо. Я вернусь в Муркино, в родовое поместье мужа, Никита принесет спрятанные чемоданы. Жизнь станет прежней».

Емельян закрыл дневник.

– Надежды ее не сбылись. В Муркино мы так и не вернулись. Куда Никита дел семейные ценности Радовых, покрыто мраком. Это темная история. Я подозреваю, что он все же обманул барыню. Потомки Шныркина погибли в начале девяностых, у них была дача в Муркине. Сейчас в живых остался только Роман.

– Дача в Муркине! – подпрыгнула я. – Кто сейчас там живет?

Гость склонил голову к плечу.

– Дом возвели во время перестройки на том месте, где ранее стояла изба Никиты, спасителя моей бабушки. Весьма комфортабельное здание из бруса, с туалетом, ванной, отоплением. Семья Шныркиных там лето проводила. Меня сей факт немного удивил. М-да.

– Что же вас удивило? – тут же полюбопытствовал Володя и спросил: – Хотите эспрессо?

– Не откажусь, – ответил Емельян.

Я встала и направилась к кофемашине.

– Я уже говорил, – продолжал наш гость, – что составляю родословные, привык изучать чужие истории, волей-неволей научился отличить правду от лжи. Наверное, Шныркины производили на окружающих благоприятное впечатление. Георгий Петрович, отец семейства, был адвокатом. Мать, Юлия Андреевна, художником-портретистом, сын Роман – школьник. Думаю, все считали, что в семье полный достаток. Но я копнул поглубже, и вылезла неприглядная истина. Георгий числился при юридической консультации, но его в основном назначали защитником на те процессы, где у обвиняемых не было денег на оплату адвоката. Юлия не участвовала ни в выставках, ни в каких-либо мероприятиях, правда, являлась членом Союза художников, работала в издательстве, которое выпускало почтовые открытки. Квартира им досталась от родителей Юли, стандартные три комнаты. Но в те годы это было роскошью для небольшой семьи. Имелся и участок в Муркине, он к Георгию от Петра, отца, перешел, тот всю жизнь в деревне жил, был внуком Никиты. И в отличие от своего деда, был опустившимся человеком, пьяницей. Таким родственником не похвастаешься. После смерти Петра Шныркина изба долго стояла пустой. В перестройку ее снесли, построили новый дом, чем вызвали дикую зависть у соседей. Про Шныркиных даже написала местная газета. В статье говорилось, что Георгий нарушил все правила, обустраивая участок. Возвел сарай вплотную к соседскому забору, вместо того чтобы отступить пять метров. Газовые баллоны хранил в доме, и вообще стыдно такой дорогой дом строить, когда вокруг нищета. Люди рубероидом крышу кроют и счастливы. А у Шныркина черепица! Дача деревянная, но не из бревен, как у простых жителей. Брус ему из Прибалтики привезли. Ишь, адвокат! Наживается на горе рядовых граждан.

Емельян поморщился.

– При советской власти после публикации подобного пасквиля в периодической печати семье Шныркиных пришлось бы худо. Георгия точно могли бы уволить со службы, да и Юлии, вероятно, предложили бы уйти из издательства. Но к власти уже пришел Горбачев. СМИ истолковали свободу слова как свободу лгать и писать что угодно. Зависть страшна. Думаю, что автор статьи или сам обитал в Муркине, или там жили его родные.

Через некоторое время новый дом сгорел, хозяева, приехавшие на лето, погибли, задохнувшись в дыму.

– А мальчик? – воскликнул Володя.

Емельян взял чашку с кофе и сделал глоток.

– Он остался жив, но пожар здорово напугал его, беднягу отправили в психиатрическую клинику. Роман провел там какое-то время и переместился в приют, из которого вскоре вернулся в ту же больницу. После второго курса лечения мальчик оказался в психоневрологическом интернате. Сейчас проживает в частном центре. У меня после изучения всех материалов возник тот же вопрос, что и у автора злобного пасквиля: откуда у Шныркиных деньги?

– Догадываюсь, какой ответ вы нашли, – вздохнула я, – сокровища вашей бабушки попали в чужие руки.

– Верно, – согласился Емельян, – я решил, что добрый крестьянин Никита спрятал драгоценности Радовых, а потом не вернул их Елизавете Федоровне. Но вскоре прочитал запись, которую бабуля сделала в день моего появления на свет. Секундочку.

Профессор перелистнул страницы.

– Вот. «Слава Богу! Родился Емельян. Радости нет предела. Вчера я поехала к Никите, надумала вернуть чемоданы с драгоценностями, которые ему на хранение отдала. Я решила, что прошло много времени, никто уже не помнит про моего покойного мужа и его родителей. Добралась до Муркина, нашла избу, а она заколочена! Стою у ворот, мимо женщина идет, я спросила у нее: „Не подскажете, где Никиту Ивановича найти?“ Та в ответ: „Так он в понедельник умер. Внезапно. С утра по хозяйству возился, а в ужин скончался“. Не помню, как я до станции добралась. Если бы Никита долго болел, он бы точно нашел способ мне о плохом состоянии здоровья сообщить, рассказал бы, куда баулы спрятал. А я не ведаю, где они. Села в электричку, заплакала. Хотела семейное состояние забрать, решить вопрос с квартирой. Да вон что вышло. Ничего, уныние надо гнать, страшный грех оно. Господи, помилуй. Господи, управи. Господи, помоги мальчика на ноги поставить, выучить, в вере воспитать. Дай мне сил, Боже. Прости грешную рабу твою. Плачу. Но что поделаешь? Надо смириться и жить дальше. И если правду мне про драгоценности рассказали, то лучше бы большому кушу нищей герцогини сгинуть. Нехорошо пришел, так же ушел. Не судья я предкам. Прости, Господи, меня, рабу твою маловерующую».

Емельян Федосеевич закрыл дневник.

– Вот такие дела. Никита умер. Где чемоданы с сокровищами, никому не известно.

– Большой куш нищей герцогини? – повторила я. – Это что?

– Это большой куш нищей герцогини, – усмехнулся Радов, – история тоже из дневника бабули. Немного математики. Елизавета, как я уже говорил, прожила более ста лет. Для семьи Радовых это не редкость, почти все мои предки были долгожителями. Бабуля появилась на свет в тысяча восемьсот восемьдесят девятом. Это девятнадцатый век. А у нас сейчас двадцать первый. И, кажется, что столетие, когда жил Пушкин, очень далекое. Ан нет. Моя бабушка родилась всего через двадцать восемь лет после отмены крепостного права. Правда, забавно?

Радов обвел нас пристальным взглядом.





Глава 21




– Крепостное право! Оно вообще кажется чем-то из эпохи Древнего Египта. Но нет! Я стою перед вами, меня воспитывала женщина, у которой в детстве была няня Ольга, бывшая крепостная. Получив вольную, Оля не ушла, осталась с господами, которых любила. И остальные слуги не покинули Радовых. Двинем далее в глубь веков. Няня Ольга появилась на свет в тысяча восемьсот тридцатом. В десять лет ее взяли помощницей горничной в барский дом. Девочке поначалу поручали вытирать пыль с небьющихся предметов. Няня часто рассказывала маленькой Елизавете, как ей выдали войлочные тапочки, в которых она должна была скользить по паркетным наборным полам. Работу надлежало выполнять тихо, молча, а если она слышала шаги кого-то из хозяев, должна была немедленно убегать, чтобы не попасться на глаза никому из Радовых. Господа ругать ребенка не станут, но приучаться к порядку горничной нужно с младых ногтей.

Один раз Оля обмахивала тряпкой книги в библиотеке, задумалась и не услышала, как в комнату вошли Емельян Федосеевич с сыном. Оля перепугалась и от страха залезла за шкаф. Маленькая, худенькая девочка сумела протиснуться в узкое пространство и стала свидетельницей разговора, явно не предназначенного для ее ушей.

Хозяин и его наследник завели беседу. Емельян сказал Федосею:

– Ты уже взрослый, поэтому должен знать: когда я отойду к Господу, вести все дела придется тебе. Более некому.

Отец долго объяснял сыну, как и что ему предстоит делать, и предупредил:

– Десятую часть всех полученных тобой от торговли денег всегда отдавай бедным. Дом призрения для нищих, калек, юродивых, который я содержу, ни в коем случае не закрывай. И молись за меня исправно, грехи на мне гроздьями висят.

– Папенька, вы слишком к себе суровы, – возразил Федосей, – никто столько добра убогим, как вы, не сделал. Даете им и кров, и стол, одеваете, обуваете, лечите. Если и был на вас какой грешок, то Господь о нем давно забыл.

Емельян остановил сына вопросом:


– Откуда наше богатство, знаешь?

– Оно пришло благодаря вашему уму, папенька, – ответил Федосей, – мне бабушка много раз рассказывала, как вы храбро пустились в путешествие в Индию.

Отец рассмеялся.

– Плыл-то я в Индию, решил вторым Афанасием Никитиным стать. Да капитан корабля заплутал, оказались мы в другой стране. Люди там мелкие, как дети, кожа у них желтая, волосы черные, говорят, словно птицы щебечут. А наши матросы рослые, светлые. Испугался народ гостей, никто нас ночевать не хотел пускать, торговать с приезжими опасались. Мы на корабле остались жить, несколько месяцев я пытался товар найти, чтобы домой его отвезти, стал чужой язык понимать, заговорил кое-как. Люди тоже к нам привыкли и объяснили, что мне надо получить одобрение нищей герцогини. Если она добро даст, тут нам будет и ночлег на суше, и еда, и товар.

– Нищая герцогиня? – изумился Федосей.

– Да, сынок, – подтвердил отец, – жара в той стране с ног валит, жители все кое-как одеты, снега не видели, мороза не знают. Главной в том городе, где мы оказались, считалась женщина, она босиком всегда ходила. Жила в убогом доме. Мне нашептали, что она дочь очень богатого человека. Тот хотел ее замуж силой выдать, а девка оказалась непокорной, сбежала в другую страну. Теперь всем помогает, тем, кто без крова, скотины остался, овдовел или еще по какой причине голодает, раздает драгоценные камни. Сама кое-как одета, дом у нее такой, что я бы в нем козу держать постеснялся. Но когда она по улицам идет, все на колени перед ней, как перед аристократкой, падают. Оттого и прозвище – нищая герцогиня.

– И вы к ней пошли! – пришел в восторг Федосей.

– Так что делать? – вздохнул Емельян. – Отправился, но ничего хорошего не ждал. Переживал, что имя бабы запомнить не получается, длинное такое, трудное. Но она меня с почетом приняла, накормила, напоила, обещала помочь, спать уложила, сама легла на террасе. Не врал народ, жила герцогиня в маленьком домике, на наш сарай похожем, спальня крохотная, и все! Ночью я от духоты проснулся, гляжу, хозяйка открыла дверь в стене, там еще одна комната, а в ней! Сплошь драгоценности! Несметные сокровища. На следующий день к нам жители стали по-иному относиться, мы им прямо родней сделались. В свои дома зазывают, угощают, переночевать предлагают. Товар продали задешево. Спустя время забили мы трюмы, я объявил утром, что отплываем через день. А вечером я, взяв мешки покрепче и побольше, пошел к нищей герцогине, поблагодарил ее за помощь. Она меня опять за стол усадила, я ей тайком подсыпал в еду сонный порошок.

– Папенька, – пролепетал Федосей.

– Хвастаться, сынок, нечем, – признался отец, – но что сделано, то сделано. Женщина быстро заснула, я ее тайную комнату открыл, набил свои пустые мешки. Думал: «Не последнее отнимаю, вон тут сколько, герцогиня и не заметит, что клад поуменьшился. Здесь мне на сто жизней хватит. И не сама баба богатство заработала, небось украла у отца, когда от него сбежала. Большой куш нищей герцогине достался». Еще дурой ее про себя назвал. Разве умный человек оставит сокровища вот так, без замка? Уговорил себя, что ничего дурного не совершаю, перенес торбы на корабль, еле-еле управился, не один раз ходил. Потом выдохнул, спрятал украденное в своей каюте и велел живо отплывать. Когда солнце встало, мы уже далеко были. Жителям той страны нас на своих утлых лодочках не нагнать. По прибытии домой я магазин открыл, товар продал, дом отремонтировал. Муркино обустроил, лавки стали прибыль приносить. Но корень моих успехов крылся в воровстве, в куске от большого куша нищей герцогини. С годами стыдно мне стало, что вором сделался, каялся отцу Аристарху. И теперь десятую часть вырученных денег бедным отдаю. Понял?

– Да, папенька, – выдохнул Федосей, – а та часть богатства нищей герцогини… Еще что-то от нее осталось?

– Хватит и тебе, и детям, и внукам, и другим поколениям, – заверил Емельян, – перед смертью я покажу, где все хранится.

Наш гость налил воды в стакан и медленно осушил его.

– Вот такая история. Елизавета Федоровна, убегая от большевиков, прихватила чемоданы с сокровищами, отдала их Никите Шныркину. Тот обещал сохранить их до лучших времен.

– Но умер, – пробормотала я, – никто не знает, где сокровища. Но откуда у Шныркиных средства на строительство нового дома? И на все остальное? Вы же сами говорили, что Георгий и Юлия получали копейки.

Когда Емельян Федосеевич ушел, Костин потянулся и произнес:

– Лампуша, вопрос о судьбе большого куша нищей герцогини интересен, но не он главный. Нам нужно озаботиться другой проблемой: какое отношение Алексей Николаевич Петров имеет ко всей этой таинственной истории?

– Ты думаешь… – начала я.

– Думаю, – перебил меня Костин, – у меня возникла версия. Покойный бизнесмен быстро разбогател.

– Петров съездил в Китай, привез товар, – напомнил Захар.

Вовка отмахнулся от Рамкина.

– Полстраны челноками были. И где они все? Единицы вылезли. Если в биографии нынешних олигархов с упоением порыться, то у многих докопаешься до лотка у метро, там будущий «форбс» на морозе прыгал, платьями-трусами тряс, которые из Поднебесной приволок. Но у него всегда был хоть какой-то стартовый капитал для начала дела. Бабушка дачу продала, внуку деньги на бизнес вручила, дедушка в наследство квартиру оставил… А у Алексея никого не было! И перед смертью он вручает сыну Федору фото храма в Муркине. Вероятно, Петров знал про сокровища. Возможно, он в них лапу запустил, утащил часть. Потом захотел, чтобы Федор клад получил, Анастасию Егоровну поддержал. В детях от законного брака он разочаровался, знал им цену. А Федя ему нравился.

Беседу прервал телефонный звонок.

– Слушаю вас внимательно, – произнес в трубку Костин. – Ясно. Спасибо. Какое? Понятно.

– Что-то случилось? – встрепенулась я.

– Анжелика Яковлева, невестка подруги Анастасии Егоровны, которая выпила чай, предназначенный для Валентины, жива, но впала в состояние сопора.

– Не поняла, – призналась я.

Захар пробежал пальцами по клавиатуре.

– Сопор – глубокое угнетение сознания. Больной не реагирует на окружающую обстановку, не отвечает на вопросы, не контактен. Это не кома, но близко к ней.

Володя опять взял мобильный и через секунду произнес:

– Еще раз добрый день, Анастасия Егоровна. Да, разъединю нас.

Потом положил сотовый на стол и включил громкую связь:

– Вот что мне Катя сказала, – услышала я голос Петровой, – моя подруга, свекровь Анжелики.

Ее врач в больнице спросил: «Вы принимаете кардиоритмо [4]?» А она даже названия такого не слышала. А вот я пью это лекарство постоянно. Откуда Анжелика его взяла? В клинике выяснили, что она большую дозу выпила.

– Где вы храните препарат? – задал вопрос Володя.

– Я? В холодильнике, так написано на упаковке, – уточнила вдова.

Диалог продолжался.

– Кто-то мог его взять без вашего ведома?