Чужая женщина

- Олеееег! Я здесь! - голос теряется в потрескивания разбушевавшегося огня. Даже если она мне кажется - плевать. В горящий дом я ломанулся сам, а за мной уже и парни Рустама. Я задыхался в дыму, но даже не чувствовал как горят легкие и печет горло. На все плевать. Ни черта не чувствую. И не хочу чувствовать. Я под жесточайшей анестезией. И упрямо продираюсь вперед. Выставив руки и защищаясь от стихии, ломлюсь как танк, под треск огня и вскрики позади себя. Мне казалось, я ничего не чувствую. Ни то, как обгорают рукава рубашки, ни плавящиеся подошвы ботинок. Я только слышу ее пронзительное, живое «Олееег». Живое посреди всего мертвого...

«- Олееег...дай хоть слово сказать, прошу тебя.

- Заткнись...замолчи, слышать тебя не могу. Все - ложь и грязь. Ни слова, сука!

Бросилась ко мне и на руке повисла. А у меня горло дерет, и глаза разрывает, яблоки глазные, как кипятком шпарит. И она это видит, а я себя ненавижу еще больше в этот момент. Что ж тебя, Громов, бабы как лоха...потому что ты и есть лох.

- Уйди, твааарь, уйди. Пришибууу!

- Олееег, я прошу тебя... я уйду от него слышишь, ты только скажи, что любишь, и я уйду...клянусь. Я не смогу без тебя».

Люблю...как одержимый люблю, как самый конченый психопат, готовый сдохнуть вот на этих ступенях, лишь бы рядом с тобой. Продрался на верхний этаж. Выбивая ногами двери, отыскивая ее. На голос, на собственный нюх...да я ощущал ее запах ментально и плевать что все провонялось дымом. Я ее вдыхал полной грудью и выхаркивал вместе с дымом свое ошалевшее от счастье сердце. Разбил локтем стеклянную дверь, ведущую в правое крыло дома и увидел, как она ко мне

навстречу бежит босая в каком-то светлом платье, испачканном золой и копотью. А огонь серпантином вьется за ее ногами. Словно гонится за ней, словно отобрать у меня хочет. Но ни хренааа. Ни хрена. Моя она.

На руки подхватил и к себе прижал с оглушительным стоном, похожим на истерическое рыдание.

- Я... я знала, что ты найдешь меня. - всхлипывает мне в ухо и судорожно хватается за меня, за мои волосы, за воротник рубашки. Ее всю лихорадит, трясет. А я так сильно держу ее маленькое и хрупкое тело и мне страшно, что все не на самом деле и она вот-вот исчезнет, растворится... а я сдохну от адской боли.

Обратно мы продирались сквозь плотную завесу дыма, на голоса снизу. Да и я не помню, как выносил ее из этого ада, как рвался наружу, чтоб жила, чтоб дышала со мной вместе...или даже без меня.

Позже, уже на улице я пойму, что на мне обгорела рубашка и повязка давно свалилась с головы. Мои руки покрыты волдырями, а я не чувствую ничего. Я дышу со свистом и на нее смотрю, а она на меня, и лицо искажается болью...ее исхудавшее, заостренное, совершенно белое лицо кривится, и по щекам катятся слезы.

- Нееет, - сипло, едва слышно, - нееет. Не плачь.

Размазываю ее слезы, а она гладит мои скулы и висок по шрамам, оставшимся от швов. Такая вся невесомая, как мечта...или надежда. И я боюсь руки разжать, боюсь взгляд от нее оторвать, чтоб не исчезла.

- Он говорил, что ...говорил, что убил тебя. Что ты умер... а я не верила.

Шепчет и лицо мое хаотично целует.

- Правильно...ты ведь моя женщина. Ты только мне верить должна.

- По машинааам. Потом целоваться будете. Валииим!





ЭПИЛОГ




- Тетя Зоряна, тетя Зоряна, а я тебе кораблик в подарок сделала.

Голос дочери звучит так звонко, что у меня в ушах позвякивает, пока я переворачиваю мясо на мангале и краем глаза вижу, как дочь бежит к жене, размахивая корабликом. Это был день рождения Зоряны. Нет, не тогда, когда ее родила мать, а тогда, когда я вынес ее из горящего дома Дениса. У нас у обоих были теперь новые даты рождения, как и новые имена с фамилиями. Человек оказывается рождается на этот свет далеко не один раз. Как и умирает.

- Не тетя, - одергиваю ее сиплым голосом и грожу кулаком, отчего она заливается смехом и с разбегу врезается в ноги Зоряны. А меня трясет от счастья. Я никогда не думал, что от него может трясти, как и от горя. И меня трясло, когда смотрел на свою женщину и осознавал, что она рядом. Мне не снится. Я выдрал это счастье из самого пекла или получил в награду за что-то, но оно было рядом со мной.

- А пусть и тетя, мне все равно. Лишь бы кораблики мне делала.

Зоряна присела на корточки и взяла из рук Таши кораблик. Какая она необыкновенная. Светлая. Особенная. И тепло от нее исходит невероятное. Пекущее, жалящее тепло от которого задыхаешься и не понимаешь за что тебе так вдруг повезло.

- Когда мы съедим торт, я заберу вас на улицу пускать их по лужам. Кто сделает паруса?

- Яяяяяя! - закричал Тимка и обе руки поднял. Мордаха испачкана шоколадом. И я вспоминал, через что мы прошли, пока уехали из города и начали все сначала там, где нас никто не знал. Как ждали воссоединения с детьми и помог мне в этом Маркелов. Сказал, что любит, когда у него по всему свету должники имеются. Хитрый сукин сын. Но я был ему благодарен и, если бы он попросил я бы не сомневаясь сдох для него. Он спас мою женщину, и он помог мне избавиться от мрази, которая иногда снилась мне по ночам и я просыпался взмокший от оглушительного чувства отчаянной ярости и ...с облегчением выдыхал, вспоминая мельчайшие подробности казни этого ублюдка.

Ира умерла через неделю после того, как я нашел Зоряну. Тихо ушла во сне. На похороны я пришел, но стоять пришлось вдалеке, так, чтоб никто не увидел и не узнал, а потом предстоял тяжелый разговор с тещей. Много всего предстояло, казалось бы, неразрешимого...и истерики матери Иры, когда я сказал, что детей увезем, и, даже несмотря на то, что пообещал связаться с ней и дать адрес, она ни в какую не соглашалась отпускать внуков. Пока тесть не вмешался и не сказал, что Ира этого хотела, хотела, чтоб дети со мной были. Тимку забрали намного легче. Но за ним тоже я поехал. Зоряна родителей видеть отказалась, даже несмотря на то, что мать после инсульта перекосило. Я не настаивал...не мне диктовать ей кого прощать, а кого вычеркивать из своей жизни. Документы все нам выправил Маркелов.

Потом были долгие месяцы восстановления и привыкания детей к нам, долгое время на осознание того, что она со мной и теперь МОЯ. Она моя, и никто и ничто больше этого не оспорит. И я врывался по ночам в ее податливое тело, заставляя повторять это снова и снова...Но и это произошло не сразу. Каждая крупица нашего счастья доставалась нам через адские усилия.

И первое «мама» от Тимки, так похожего на меня, и первое «тетя Зоряна» от Таши, которая очень долго не называла мою девочку вообще никак и плакала по ночам и звала маму. Я злился, не знал, что с этим делать, а она, моя мудрая маленькая женщина, она терпеливо кирпичик за кирпичиком выстраивала нашу жизнь и наше будущее. С той же маниакальностью, с которой я ее искал, она сшивала из обрывков нашего прошлого новую семью.

В ней оказалось столько сил, столько энергии, ее хватало на нас на всех. Но иногда по ночам она вскакивала на постели с громким криком, и я вскакивал вместе с ней.

- Мне приснилось...приснилось, что ты пропал...приснилось, что ты умер. Что нет тебя.

Рыдает и лицо мое целует, как сумасшедшая, брови скулы. Волосы и глаз...тот, которого нет. И меня от ее нежности ведет, как от наркоты.

- Я есть.

Опрокидывая ее на подушки и жадно целуя солёные губы, задирая ее ночнушку и разводя ноги, забрасывая себе на плечи, чтобы резким толчком заполнить собой.


- Я есть...чувствуешь, как я есть?

А иногда в холодном поту просыпался я, и тогда она ложилась на меня и целовала каждый сантиметр моего тела, повторяя шепотом «я есть...чувствуешь? Я есть?»

Моя! Моя женщина!





БОНУСНАЯ ГЛАВА




В плену не обязательно держать в подвале или на цепи. Меня заперли в четырёх стенах. В моей собственной комнате. Превратили ее в тюрьму еще более ненавистную тем, что в ней все было мне знакомо и напоминало о моем проклятом палаче. Ненавистном всеми фибрами души. Меня запирали снаружи на ключ. Я могла ходить только в ванну, туалет и измерять шагами от стенки до стенки проклятое помещение. Связанная, с заклеенным скотчем ртом и почти всегда совершенно голая. Он приходил всегда неожиданно. Не было никакой закономерности в этих приходах. То утром, то днем, то вечером. Приходил и избивал. Всегда один и тот же любимый ритуал. Ключ поворачивается в замке, и я вижу его улыбающуюся физиономию и по телу проходит дрожь дикого ужаса вперемешку с невыносимой гадливостью. Потому что я вспоминаю тот самый день, когда он меня избил почти до смерти тот день, когда он узнал о том, что я люблю Олега. Наверное, поставил в доме новые камеры о которых я не знала и увидел нас вместе, а может за мной следили пока его не было.

- Чего тебе не хватало? На хрен он тебе сдался тварь ты такая? Почему именно он?

Я тогда очень спокойно, глядя в его глаза, налитые адским бешенством, сказала.

- Я люблю его. И всегда любила. Только поэтому.

Он бил меня с изощренным наслаждением, привязал в гараже к трубе и наносил удары кулаками с такой силой, что я не просто кричала от боли я от нее выла и хрипела.

- Ну что, сука? Как было с ним в постели? Где он тебя трогал? Здесь трогал?

И тут же наносил удар в то место. Сильно. Так сильно, что я хватала воздух растерзанными в мясо губами и не чувствовала, что кислород поступает в легкие. Из глаз давно не лились слезы, кожа вокруг них взбухла и лопнула вверху на скулах от побоев. Я с трудом распахивала веки и смотрела на него сквозь кровавый туман, проклиная, едва шевеля губами.

- Я прикончил твоего вонючего мусора. Расчленил и отдал собакам. Слышишь, сука? Я его разделал на ошметки.

Я отрицательно качала головой...он лгал. Я точно знаю, что лгал. Потому что я бы почувствовала смерть Олега. Точно знаю, что я бы ощутила тот самый момент, когда он перестал дышать.

- Убил говорю, мразь! Убил я его, еб***я твоего. Моя теперь будешь всяяяя. Трахать тебя суку конченую буду во все дырки.

И он трахал. Прямо там в гараже, истекающую кровью, с поломанными ребрами. Трахал и осыпал отборной бранью. Трахал и продолжал бить. Толкался под мои хрипы агонии в моем теле и пытался целовать в окровавленный рот, а я собиралась всеми силами и харкала ему в рожу. За это разбивал мне губы снова. Это была даже не боль, это была нескончаемая агония, но сколько бы он не говорил мне, что Олег мертв я не верила. Слала его на хер. Вслух или про себя. Поверю если увижу сама. Только тогда. Пока не почувствую никогда не приму, что Олега больше нет.

Потом мне в вену на руке вколол какую-то дрянь и швырнул на пол. Все мое тело погрузилось в транс. Я даже моргнуть не могла и пошевелить руками и ногами. Меня, словно парализовало. Ублюдок обездвижил меня. Заржал и пнул носком ботинка в живот. Потом еще и еще.

- Не хотела детей от меня, бл***дь? Теперь их у тебя никогда не будет. Я тебе сука все отобью. Кровью блевать будешь. Подстилка гребаная! Ты знаешь, думаешь рога мне наставила, да? Лоха из меня сделала? Я твою сестру трахаю, дура ты. Во все дырки. Уже лет пять ее натягиваю. Недавно ты к ней приезжала - так вот это я у нее был. Она как раз мне отсасывала, когда ты приперлась. Сукааа. Приперлась и слезы по своему мусорку размазывала.

Я чувствовала удары его ног везде и не могла даже прикрыться руками. А потом он фотографировал меня на свой сотовый... а я понимала, что эти фото он покажет Олегу. Покажет и будет утверждать, что убил меня. Что я мертва. Будет убивать его физически и морально и, если бы я могла я бы расплачивалась за нас обоих. Бога молила чтоб он спас моего Олега, чтоб чокнутый садист не нашел его.

- Ты что там бормочешь, сука?

Наклонился ближе и заржал диким гоготом.

- Ты молишься? Ты? Которая у меня за спиной ноги раздвигала. Ну ты и твааааарь.

Ударил по голове, и я отключилась. В себя приходила мучительно долго в какой-то частной клинике, в отдельной палате. Со мной никто не разговаривал. Меняли повязки, делали уколы, осматривали, но никто со мной не говорил. Даже врачи. Все делали вид, что меня не слышат. Меня не существует. Только оболочка, которую им было приказано вылечить. И они лечили. Маниакально, фанатично и с невероятным усердием пытаясь угодить своему кормильцу. Продажные твари.

По ночам привязывали меня к кровати и затыкали мне рот, потому что я орала и выла. Звала Олега. Я надеялась, что хоть кто-то здесь услышит и сообщит хотя бы в полицию. Но этого не случилось. Шел день за днем, а я лежала на больничной койке, связанная, утыканная капельницами и смотрела в потолок.

В такие минуты мне хотелось умереть. Потому что эта пытка оказалась намного хуже избиения. Пытка неизвестностью. Пытка нескончаемой вереницей часов в панических атаках и жесточайшей депрессии.

Мой муж пришел, когда меня отсоединили от капельниц. Появился в моей палате в белом халате с букетом персиковых роз. Он почему-то всегда считал, что я их люблю. Самоуверенно решил после того, как я похвалила купленный им свадебный букет. Зашел с улыбкой на лице, наклонился и поцеловал меня в щеку. Пахнет парфюмом, в сногсшибательном костюме.

- Моя маленькая девочка начала выздоравливать. Твои любимые цветы. Узнаешь? Специально ездил за ними на другой конец города. Я тут заключение врачей получил. Решил зачитать его для тебя. Кстати, ты скучала по мне? Звала меня? А мне не сказали. Как они могли мне не сказать, что ты так по мне тосковала.

Он придвинул стул к моей постели, уселся на него, закинув ногу на ногу и начал листать какие-то документы в папке.

- Ну в принципе могло быть и хуже. У тебя были сломаны ребра и все они удачно срослись. Нос...ну пришлось потратится на пластику и в целом все вернули почти в прежний вид. Вставили зубы, вживили имплантат в челюсть. Тааак, поехали дальше. В целом внутренние органы в норме. Потом не говори, что я изверг и бил тебя как попало. Я очень старался ничего сильно не повредить.

Аааа, а вот детей у тебя и правда не будет. Извиняться не стану, любимая. Ты их и так не хотела. Хочешь я дам тебе зеркало? Посмотришь какие чудеса творит медицина?

Он не дождался моих ответов и с такой же праздничной улыбкой снял зеркало возле раковины и поднес его ко мне. Наклонился к изголовью вместе со мной глядя на наше отражение. Нет, я не ужаснулась тому что увидела - мне было плевать. Если бы он даже снял с меня кожу я бы никак не отреагировала.

- Немного гематом, пару шрамиков. Их потом уберут, если ты будешь себя хорошо вести. Ну а в целом прям как новенькая. Не слышу от тебя спасибо.

Наклонился ко мне улыбаясь, а я собралась со всех сил и плюнула ему в лицо. Ублюдок замахнулся...но не ударил.

- Нет. Не сейчас. Я еще поучу тебя манерам. Выбью из тебя всю дурь. У меня на это будет очееень много времени.

Выписали меня не скоро. И я совершенно не знаю через сколько времени. Я не могла сосчитать дни, меня пихали транквилизаторами и чаще всего в моей голове было ужасно мутно. И потом, когда я уже находилась в нашем доме, я тоже не могла сосчитать дни. Я могла считать только его приходы и уходы пока не научилась не принимать таблетки и прятать их за языком и щекой.